А в г у с т. Что он говорит?

М а р и я. Все в порядке, ребята. Еще один допрос. (Партизанам.) Я хочу говорить с комиссаром. (Делает движение к двери.)

П а р т и з а н. Назад!

М а р и я. Пропустите меня к комиссару! Я хочу сделать важное заявление!

Резко повернувшись, Чеботарев идет к двери.

П е т р о в (преграждает ему дорогу.) Не нужно, Николай Иванович. Прошу. Лишнее.

Ч е б о т а р е в (твердо). Я буду с ними говорить.

П е т р о в (пристально смотрит ему в глаза). Неужели… Да нет, не может быть… Все еще сомневаетесь?

Ч е б о т а р е в. Да. Теперь гораздо больше, чем прежде.

П е т р о в. И вы, Лена? Вы тоже?

Е л е н а. Да, Платон. Я тоже…

П е т р о в. Если немцы — не эсэсовцы, то и Шукин — не предатель, а я его… Значит, убийца?

Ч е б о т а р е в. Это решит трибунал. Если мы останемся живы…

Е л е н а. Он не виноват! Коля, он не виноват! Он думал, что выполняет свой долг!

П е т р о в (перебивает). Погодите, Лена. В адвокатах не нуждаюсь. (Чеботареву.) Думаете, нагрешил Петров, а теперь хочет концы в воду? Подлецом не был никогда! Можете говорить с ними. (Отступает в сторону, пропуская Чеботарева к двери.) Только прошу: короче. Выступления не отсрочу ни на минуту.

Ч е б о т а р е в (открывает дверь в сени. Марии). Входите.

М а р и я входит в горницу. Август, Вилли и партизаны-конвойные остаются в сенях, ждут.

Какое вы хотели сделать заявление?

М а р и я. Куда нас ведут?

Ч е б о т а р е в. Садитесь, Мария Гюнтер! Мы гораздо больше заинтересованы найти в вас друзей, чем расстрелять как врагов! Это вам ясно?

М а р и я. Я не обвиняю вас. Наверное, иногда легче расстрелять друзей, чем поверить им.

Ч е б о т а р е в. Я очень хочу вам верить! Очень! Но для этого нужны хоть какие-нибудь доказательства. Все говорит против вас.

М а р и я. Подождите до пяти. В пять будут доказательства. Больше я ни о чем не прошу. Подождите до пяти! Неужели это так трудно?

Ч е б о т а р е в. Это трудно, Мария Гюнтер. В нашем положении это очень трудно. Доказательства нужны сейчас! Немедленно. Вы говорили, что до войны учились на филологическом?

М а р и я. Да.

Ч е б о т а р е в. Предположим, что это правда, предположим… Попробуем. Да-а… Каких только сюрпризов не преподносит война — филолог становится разведчиком, а преподаватель литературы — комиссаром партизанского отряда. До войны я допрашивал своих учеников на экзаменах, теперь придется устроить небольшой экзамен на допросе.

П е т р о в (смотрит на часы). Три двадцать.

Ч е б о т а р е в (смотрит на часы). Значит, в нашем распоряжении ровно десять минут. Скажите мне, Мария Гюнтер, что вы любите больше всего из русской классики?

М а р и я. Лермонтова, товарищ комиссар.

Ч е б о т а р е в. Вот что: постарайтесь забыть, что я комиссар. Отвечайте так, как вы бы отвечали своему профессору на экзамене.

М а р и я. Хорошо, постараюсь. Больше других авторов русской классической литературы я люблю Лермонтова… профессор.

Ч е б о т а р е в. Почему Лермонтова, а не Пушкина, скажем?

М а р и я.

Мне это понятно, профессор. Пушкин для меня слишком академичен, мне ближе лермонтовский мятущийся дух.

Входит п а р т и з а н.

П а р т и з а н. Обоз спрятали. Кони пойдут под вьюками?

П е т р о в. Да.

Партизан выходит.

Ч е б о т а р е в. Вы прекрасно читали, Мария Гюнтер. Мцыри… Мужественный герой. Бесстрашно вступил в бой с барсом…

М а р и я. Не в этом дело.

Ч е б о т а р е в. А в чем?

М а р и я. Он убежал из монастыря! А другие смирились, приспособились. О людях нельзя судить только по тому, как они ведут себя с бою. Когда перед тобой явный враг, почти каждый становится героем. Но куда девается большинство этих героев, когда умолкают выстрелы? Возьмите немецкий народ. В бою это смелые солдаты, но как жалки, как трусливы они наедине со своей совестью, если позволили этому ничтожеству Гитлеру так опоганить, так унизить себя!

Ч е б о т а р е в. Вы ненавидите свой народ?

М а р и я. Я солгала бы, если б сказала так. Я люблю его, как могла бы любить больную, сошедшую с ума мать. На нее силой приходится надевать смирительную рубаху, но ведь это мать…

Ч е б о т а р е в. Понимаю…

П е т р о в. Ну и какую же мы поставим фрау отметку?

Ч е б о т а р е в. Я бы поставил за такой ответ «отлично».

П е т р о в. Вам виднее. (Марии.) А мне все-таки не верится, что вы из Москвы. Трудно вам не поверить, а все-таки…

М а р и я. Подождите до пяти часов. Поверите. Извинения будете просить.

П е т р о в. Да-а… «Москва, Москва, как много в этом звуке…» У нас тут ходили слухи, будто разбомбили Кремль.

М а р и я. Чепуха! На Москву очень давно не было налетов.

П е т р о в. А в районе метро «Пушкинская»? У меня там живут родственники. Там нет разрушений?

М а р и я. Нет.

П е т р о в (Чеботареву и Елене, резко меняя тон). Ну как? Какую отметку мы поставим за этот ответ?

М а р и я. Что произошло?

Входит п а р т и з а н.

П е т р о в. Пустяки, дорогая фрау москвичка. Просто вы попались. Станции метро «Пушкинская» в Москве нет. Площадь Пушкинская есть, а станции метро нет. Москвичка не может не знать этого. (Чеботареву и Елене.) Надеюсь, больше сомнений нет?

М а р и я. Разве вы спросили про станцию метро? Я не поняла. Расчувствовалась, дуреха… Впервые показалось, что я среди друзей.

П е т р о в. Все вы отлично поняли, ротенфюрер Мария Гюнтер! (Открывает дверь в сени. Конвойным.) Ведите!

П а р т и з а н. Как было приказано?

П е т р о в. Да.

М а р и я. Товарищ комиссар!

Чеботарев молчит. На его лице трудно что-либо прочесть. Пауза.

(Кладет на стол маленькую изящную пудреницу.) Я прошу об одном: примите самолет. Он уж, наверное, в полете… Утром это должно быть в Москве.

Ч е б о т а р е в. Что это?

М а р и я. Москва знает. Передайте: наша группа задание выполнила. Позывные 2Л-10. Запомните или лучше запишите: 2Л-10. (Конвойному.) Ведите!

Конвойный и Мария выходят в сени.

В и л л и. Как наши дела, Мария?

М а р и я. Отлично, Вилли. Август, где твоя губная гармошка?

А в г у с т (берет аккорд). Вот она.

М а р и я. Играй! (Оборачивается в открытую дверь.) Есть еще одна русская пословица: «Умирать, так с музыкой!»

Пленных уводят. Длинная пауза. Звуки гармошки все тише, тише…

Е л е н а. Так притворяться невозможно…

Ч е б о т а р е в (распахивает окно, кричит). Конвой! Стойте! Подождите! (Петрову.) Отмените приказ.

П е т р о в. Ну хорошо, мы их не расстреляем. Дальше что? Тащить их с собой? Немыслимо. Оставаться здесь, на Медвежьей? Верная гибель отряда. У нас раненые… Наш долг спасти отряд! Сорок пять бойцов! Сорок пять дорогих людей!

Ч е б о т а р е в. Ошибаетесь, наш долг гораздо значительней! Наш долг выиграть войну! Наш долг спасти два миллиарда дорогих людей, людей всей земли! Руководствуясь этим долгом, требую: отмените приказ!

Входит В и к т о р.

В и к т о р. Отряд к выступлению готов.

П е т р о в. Выступайте!

Ч е б о т а р е в. Отставить выступление!

Виктор двинулся было к двери, остановился, смотрит то на одного, то на другого, еще не зная, как поступить.

П е т р о в. Сорокин, ты знаешь, что бывает за невыполнение приказа командира?

В и к т о р. Так точно, знаю. Трибунал.

П е т р о в. Выступайте!

Виктор вопросительно смотрит на Чеботарева, не двигаясь с места.

(Чеботареву.) Кто командир отряда — вы или я?

Ч е б о т а р е в. Пока вы. Но если не отмените приказа, придется сместить вас с этой должности.

П е т р о в. Я принял командование в бою! Кто дал вам право? Кто вы такой?

Ч е б о т а р е в. Здесь я — партия. Вы намерены отменить приказ?

П е т р о в. Нет!

Ч е б о т а р е в. Вы больше не командир отряда.

Петров хватается за кобуру.

В и к т о р (мгновенно вскидывает автомат). Не успеете, товарищ Петров. Витька Сорокин вам не советует.

П е т р о в. Похоже на бунт… Забыли, в каком году живете. Это вам не гражданская война! За это станете к стенке!

Ч е б о т а р е в. Возможно. А пока командование отрядом принимаю я. (В окно.) Конвой, пленных обратно!