Выведите этого товарища! (Уходит, хлопнув дверью.)

М а р у с я (смущена, не знает, как приняться за дело). Попало?

Г а й д а р. Крепко. Сердит…

М а р у с я. Он добрый. Только замучили его. Сами видите, что в военкомате творится. С утра до ночи. А у него несчастье — сын погиб. Пограничник.

Пауза.

Выйдите, пожалуйста, а то и мне попадет.

Г а й д а р (разглядывает Марусю). Сколько тебе лет, девочка?

М а р у с я. Я только на вид такая молодая, мне восемнадцать еще в феврале стукнуло.

Г а й д а р. Добровольцем?

М а р у с я. Добровольцем. А вас что, не берут?

Г а й д а р. Нет.

М а р у с я. Рекомендацию нужно. Точно вам говорю. Нас только по рекомендации райкома комсомола брали. Обещали в войска ПВО, а послали в военкомат дежурить. Временно. Все наши девушки ужасно рвутся на фронт. Говорят, немцы солдат цепями к пулеметам приковывают, чтоб не разбежались. К осени разобьют, нам ничего не достанется.

Г а й д а р. Ой, не торопись, Маруся, на твой век войны хватит.

М а р у с я. Думаете, не разобьют?

Г а й д а р. Думаю, нет, Маруся.

М а р у с я. А откуда вы знаете, что меня зовут Марусей?

Г а й д а р (с улыбкой). Сам не пойму. Так мне показалось, что тебя непременно должны звать Марусей. Была у меня одна знакомая Маруся. Давно, еще во время гражданской войны. В точности ты. И нос такой же курносый. Я про нее в своей любимой книжке написал. Называется «Голубая чашка». Что ты на меня так подозрительно смотришь? Не читала?

М а р у с я. Странно вы говорите…

Г а й д а р. Что странно?

М а р у с я. Все странно. Про немцев и про «Голубую чашку»… Вы сказали: «Я написал». «Голубую чашку» написал писатель Аркадий Гайдар.

Г а й д а р. А я и есть писатель Аркадий Гайдар.

М а р у с я. Вы… (Вдруг прыснула, хохочет.) Аркадий Гайдар… (Хохочет.)

Г а й д а р. Не веришь?

М а р у с я (неожиданно грозно). А ну, идите!

Г а й д а р. Да ты что, Маруся?

М а р у с я (схватилась за пистолет). Идите! Аркадий Гайдар… На фотографию Гайдара вы, правда, немного похожи, только меня на этом не проведешь. Аркадий Гайдар теперь знаете где?

Г а й д а р. Где?

М а р у с я. На Западном фронте! Он еще в гражданскую, когда ему было пятнадцать лет, полком командовал, а теперь дивизией!

Г а й д а р. Это тебе точно известно?

М а р у с я. Точно! Нам комсорг роты рассказывал. Говорят, даже в газетах об этом писали.

Г а й д а р. Вот как… В газетах?

М а р у с я. Знаете, что такое «гайдар» в переводе на русский язык? Передовой! Всадник, скачущий впереди!

Г а й д а р. Да? (После паузы.) Извини, Маруся. Я пошутил. Я действительно не Гайдар, просто немного похож на него.

В о е н к о м (он вошел несколько раньше и слышал конец разговора). Идите.

М а р у с я (Гайдару). Ну! Идите!

В о е н к о м (Марусе). Это я вам.

М а р у с я. Мне?

В о е н к о м. Вам, вам.

М а р у с я. Товарищ военный комиссар, этот гражданин сказал, что он писатель Гайдар, а нам комсорг рассказывал…

В о е н к о м (перебивает). Я слышал, что рассказывал ваш комсорг роты. Идите.

М а р у с я. Слушаюсь. (Недоуменно пожав плечами, выходит.)

В о е н к о м. Извините, Аркадий Петрович. Нервы.

Г а й д а р. Вы меня извините. Не знал. У вас горе.

В о е н к о м. Да. На границе. В первый день войны. Вчера стало известно. Михаилом звали, Мишей. Между прочим, тоже зачитывался вашими книгами. До сих пор в домашней библиотеке хранятся. Затрепанные.

Г а й д а р. Я начинал писать в двадцать третьем году. Большинство тех, кто сражается сегодня в Красной Армии, — мои бывшие читатели. Грош цена всему, что я написал, если я не буду вместе с ними. (Придвигает Военкому принесенную бумагу.) Вот здесь. По состоянию здоровья может заниматься литературной работой. Больше ни о чем не прошу.

Пауза.

В о е н к о м. Подождите. Поговорю с врачами. (Берет бумагу, быстро выходит.)

Гайдар устало опустился на стул, закрыл глаза.

Темнота.

Шаг атакующих…

Барабан…

Мелодия «Березоньки»…

1918 год. Декабрь. Квартира Голиковых в Арзамасе. Комната Аркадия. Поздний вечер. Все залито серебристым лунным полумраком. На постеленном на ночь диване, укрывшись одеялом, лежит А р к а д и й. Кажется, что он спит, но нет… Вот он осторожно сбросил одеяло, подошел на цыпочках к столу, зажег свет. Теперь мы видим: он лежал в постели одетым. Не надевая сапог, прошел в угол, достал спрятанный заранее вещевой мешок, поставил мешок рядом с сапогами возле стола, сел, быстро пишет. Входит Н а т а ш а. Она босиком, в длинной ночной рубахе. Видимо, только что проснулась и вошла, привлеченная светом.

А р к а д и й (не замечая Наташу, вполголоса перечитывает написанное). «Мама! Прощай, прощай! Больше всего ты ценишь в людях самостоятельность и меня приучила быть самостоятельным с младенческих лет. Когда ты получишь это письмо, я буду далеко. Сбылась моя давнишняя мечта: я ухожу в Красную Армию. Наш эшелон отправляется сегодня ночью. Все, что было раньше в моей жизни, — это пустяки, а настоящее только начинается…»

Наташа заплакала.

(Обернулся.) Тихо! Подслушивала?

Н а т а ш а (давясь слезами, бросилась к нему, обхватила руками). Аркаша, Аркаша! Не уезжай!

А р к а д и й. Тихо, Наташа, тихо. Разбудишь маму.

Н а т а ш а. Не уезжай! Не уезжай! Хочешь, чтоб опять городовые поймали и домой привели?

А р к а д и й. Перестань. Перестань. Тише. Я теперь не тот, и война теперь не та, и городовых теперь нет. Их самих переловили еще в прошлом году.

Н а т а ш а. А что с нами будет, ты подумал? Что со мной будет? Тебя же могут ранить или даже убить! Я сейчас же, сейчас же разбужу маму. Отдай мешок!

Хватает за лямку стоящий на полу мешок, но Аркадий успевает схватиться за вторую. Выпускает из рук лямку, хватает сапог Аркадия и отбегает с ним к двери.

Без сапога не уедешь. По снегу… Нельзя без сапога.

А р к а д и й. Наташа, отдай сапог.

Н а т а ш а. Не отдам. Не подходи. Орать буду. Весь дом на ноги подниму.

А р к а д и й. Орать ты не будешь и сапог мне сейчас же отдашь.

Н а т а ш а. Не отдам.

А р к а д и й. Отдашь.

Н а т а ш а. Не отдам. Почему это отдам?

А р к а д и й. Потому что я тебе сейчас все объясню, и отдашь.

Н а т а ш а. Издали объясняй, не подходи.

А р к а д и й (вынимает из кармана аккуратно сложенную газету, читает негромко, но с большой убедительностью). «Товарищи! Пришло такое время, такая минута, когда каждый рабочий, каждый крестьянин должен бесповоротно решить: чего же он хочет? Хочет ли он опять в рабство к помещикам и капиталистам? Быть может, ему неохота унавоживать своими косточками родные поля для вековечных врагов своих? Тогда больше нельзя никому сидеть у себя за печкой! Тысячу раз нет! Товарищи, скорее к оружию! Не опаздывайте! Вся надежда только на нас самих. Урал близко, Самара и Симбирск еще ближе. Со всех сторон метят коварные враги в сердце Советской России — красную Москву. Все к оружию!»

Из-за стены слышен сонный недовольный женский голос: «Аркадий! Ты опять читаешь вслух по ночам? Гаси свет».

Хорошо, мама. Сейчас. (Погасил лампу.)

Комнату опять залил лунный полумрак. Аркадий и Наташа стоят, боясь шелохнуться, напряженно прислушиваются: на раздастся ли опять голос матери, не донесутся ли из коридора ее шаги?

Все тихо. Следующая сцена идет полушепотом.

Н а т а ш а (крепко прижимая к груди сапог, протягивает руку за газетой). Покажи.

Аркадий отдает ей газету.

(Читает с трудом при лунном свете, стоя у окна.) «Пришло такое время, такая минута, когда каждый рабочий, каждый крестьянин…» А мы тут при чем? Мы не рабочие и не крестьяне. У нас только папочка из крепостных, а мама хоть и бедного, но дворянского рода.

А р к а д и й. Наталья! Я тебе за такие слова косы оборву. «Уж не хочет быть она крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой». Наша мама акушерка, а папочка учитель народных школ. А сами мы — трудовая интеллигенция. Это то же самое, что рабочие и крестьяне. Мы не паразиты, нет! Мы добываем хлеб своим трудом. Отдай сапог!

Н а т а ш а. Не отдам.

А р к а д и й. Наш папочка воюет не в белой, а в Красной Армии. Солдаты выбрали его командиром полка. Они бьются с генералом Колчаком под Симбирском. Они бьются из последних сил. Они ждут подмоги. Что, по-твоему, должен делать сын красного командира? За печкой сидеть? Или ты хочешь, чтоб наши изнемогли в борьбе? Хочешь, чтоб нашего папочку злые казаки острыми шашками изрубили? Я тебе давал читать «Тараса Бульбу» — читала?