— Довольно болтовни, старик! — Сантош движением плеч скинул покрывало и опустился на четвереньки. Колдун, остолбенев, смотрел на голого мужика. Внезапно у того судорога смяла тело, из человеческого ещё рта высунулись большие белые клыки, кожа выстрелила пучками серовато-белой шерсти, которая становилась всё гуще. Громадные когти появились на руках и ногах, которые тут же стали лапами. Сантош не любил оборачиваться на глазах даже близких людей, слишком неприятное это было зрелище. Но здесь особый случай, колдуна необходимо напугать. Правда, вместе с Бахадуром испугался до потери речи и Махендра, с ужасом глядящий на громадного снежного барса, скалящего клыки и гневно хлещущего себя по бокам хвостом.

— А-а-а… о-о-о… — колдун рухнул на колени, а потом вообще распростёрся, уткнувшись лбом в пол: — не убивай меня!! Смилуйся, великий Шива!! Я твой ничтожный раб!! Я… я… — он потерял сознание.

Сантош присел по-кошачьи на задние лапы, сморщив нос, посмотрел на Махендру. Тот отступил к стене, дрожащим голосом спросил: — это правда ты, Сантош? — В маленькой тесной комнатке зверь казался просто громадным. Он потянулся к Махендре и ткнул того носом, от чего юноша некрасиво шлёпнулся на пол. Сантош досадовал на своего приятеля: ведь всё же обговорили, но кажется, Махендра разом забыл, что должен сказать колдуну.

— Да-да, я понял! Ты и взаправду э-э-э… Сантош! Но что с Бахадуром-то делать?

Но делать ничего не пришлось. Колдун зашевелился, сел и… кровь отлила от его лица. Кожа посерела, как и губы, а глаза опять закатились. Махендра подскочил к нему, резко ударил по щеке, от чего сидящий напротив зверь фыркнул и ощерил клыки, смеясь. Бахадур передумал падать в обморок, но, глянув на барса, опять уткнулся лбом в пол. Тот требовательно посмотрел на юношу, тихо зарычал.

— Сейчас, сейчас, — Махендра приосанился, строго посмотрел на лежащего ничком колдуна: — встань, Бахадур, я буду говорить с тобой от имени божественного потомка Шивы!

Колдун поднял голову, нерешительно сел, избегая смотреть на заинтересованно глядящего на него зверя. Сантош подивился, как быстро и бесследно утратил Бахадур всю наглость и самоуверенную заносчивость. Сейчас перед ними сидел испуганный, жалко потеющий и не решающийся пошевелиться старик.

— И так, слушай внимательно, — Махендра прошёлся по комнате, заложив руки за спину, как на уроке перед учениками. — Твои догадки ошибочны, Бахадур. Сантош — не воплощение великого Шивы! Но! — Махендра поднял указательный палец, и Сантош рассмеялся, то есть громко фыркнул, отчего колдун вздрогнул, покрылся бисеринками пота и постарался вжаться в стену, у которой сидел, — сообщаю тебе, что нашу деревню осчастливил своим посещением потомок всемогущего бога! Дабы не разгневать его божественного предка, ты должен был оказывать ему всевозможную помощь и поддержку, а что делаешь ты? — Махендра сурово нахмурился, а Бахадур, косясь на барса, пробормотал:

— но почему же тогда он не может вылечить людей? Ему стОит только попросить Шиву, и болезнь оставит их!

Парень снисходительно усмехнулся, а Сантош подумал, что браминов, кажется, с пелёнок учат, как надо разговаривать с представителями низких каст: — ты глупец, колдун! Шива послал тебе наказание, а всем нам — испытание на доброту и сострадание. Нувакот испытание не выдержал, собираясь сжечь больных на погребальном костре. Так что… не знаю, не знаю, — он задумчиво, в сомнении, покачал головой, — твоя надежда только на то, что потомок бога Шивы в облике Сантоша не обиделся на тебя за твоё наглое поведение и прогонит болезнь из деревни.

Спектакль Сантошу надоел, да и Махендра как-то незаметно свернул с намеченного пути на божественную сущность оборотня. На его взгляд, получалось не слишком убедительно, но ошарашенный колдун поверил. Так что Сантош скоренько вернул себе человеческий облик, чем опять поверг зрителей в ужас. Завернувшись в то же цветастое покрывало, он бесцеремонно сказал Бахадуру: — ты видел всё своими глазами, а теперь отправляйся разговаривать с вашими предками, да смотри, не забывай о гневе моего, божественного. Ну и помалкивай о том, что видел.

Не решаясь повернуться спиной к человеку-зверю, колдун так и вышел в дверь, пятясь и беспрестанно кланяясь, а Сантош устало сел на одеяла и сказал: — ну? Спрашивай, я расскажу, что знаю.

В эту ночь умерли трое: двое детей и мужчина. Утром Сантош не пошёл на берег реки, где полыхали погребальные костры. Он спал, как убитый. Вечером колдун долго кричал на людей, которые собрались в ожидании его решения. Он обвинял их в нежелании помогать доброму человеку, который прошёл по горам долгий путь ради того, чтобы спасти жителей Нувакота от страшной болезни. Не дослушав его пространную речь, Сантош отошёл от окна. Слава всем богам, сожжение больных и его самого откладывалось.

К счастью, вечером же вернулись с гор женщины, и одна из них принесла ярсагумбу, всего несколько высушенных, мумифицированных гусениц, из которых торчал отросток гриба-паразита. Всё же он обрадовался добыче, хотя думал, что утратил эту способность — радоваться чему-то. В этот же вечер он напоил отваром из ярсагумбы всех больных и, ему казалось, болезнь немного отступила, но для троих было уже поздно.

Когда он проснулся, костры на берегу Бхери уже прогорели, но тошнотворный запах плыл в неподвижном воздухе. А днём прилетел вертолёт.

Джайя пребывал в растерянности. Вот он, Нувакот, как на ладони. Внизу суетятся и машут руками люди. Он поискал глазами сына. Он высокий, выше обычного непальского мужчины. Да, вот он, Сантош, стоит у дверей дома и смотрит на вертолёт. Но сесть машине некуда! Дома прилепились на таком крутом склоне, что удивительно, как они держатся и не падают в реку. Небольшие террасы сплошь засеяны зеленеющим ячменём и кукурузой. На узкой береговой полосе, покрытой громадными валунами, прогорают три погребальных костра. Они разложены прямо на вершинах валунов, над водой.

Один из пилотов встал и, нагнувшись к уху Джайи, прокричал: — нам некуда сесть! Машина перевернётся! Если только на поле… — Мужчина представил, во что превратится поле, на который сядет тяжёлый вертолёт, где будут топтаться люди и горой лежать выгруженные коробки с медикаментами. А ведь эту землю семья носила издалека, в мешках на спине, любовно выхаживала чахлые ростки и радовалась грядущему урожаю.

Он помотал головой:

— Нельзя! Мы погубим поле и урожай.

Пилот пожал плечами и вернулся в своё кресло. Вертолёт зашёл на второй круг.

— Что? Что он тебе сказал? — Галина Николаевна в тревоге наклонилась к мужу.

— Они не могут сесть, — прокричал Джайя, — видишь, кроме полей нет ни одной более-менее ровной площадки!

— На поле нельзя! — она нахмурилась, муж согласно кивнул:

— Да, я тоже им это сказал!

— Тогда что?

Сильные пальцы хирурга сжали её руку: — боюсь, нам придётся возвращаться домой!

— А Сантош?? А больные дети?? — Он промолчал, хмуро глядя перед собой. Галина Николаевна решительно встала. Придерживаясь за мужнино плечо, наклонилась к пилотам и, напрягая голос, прокричала:

— Предлагаю сбросить груз!

Один из лётчиков обернулся, с недоумением глядя на неё:

— У нас нет парашютов, груз разобьётся!

— Может быть, заросли кустарника смягчат падение?

Лётчики поговорили между собой по ларингофону, а затем тот, что был за штурвалом, кивнул и круто заложил вертолёт, уходя в сторону зарослей самшита на окраине деревни.

Вертолёт! Радости Сантоша не было границ! Он видел прильнувших к иллюминаторам родителей и усмехнулся: — кто бы сомневался, что они явятся оба! Сколько он помнил себя, отец и мать всегда были готовы подставить плечо, если ему или Майе требовалась помощь. Только вот от несчастной любви они не смогли его спасти… — Он тряхнул головой, избавляясь от не вовремя нахлынувшей грусти и вновь стал смотреть на вертолёт. Он закладывал большие круги над деревней, не пытаясь приземлиться. Сантошу стало тревожно. Что случилось? Люди рядом с ним возбуждённо переговаривались, кто-то махал руками, кричал. И вдруг он понял: вертолёту некуда сесть! Нувакот расположен на крутом склоне, берег реки сплошь состоит из громадных валунов, принесённых бурным течением.