Возможно, он не знал этой новости. А может быть, ничего еще не слыша, благодаря все тем же таинственным флюидам, уже и он в точности знал, кто был в «Сантьяго», а кто в «Белом барашке» или в «Беркуше»; кто с кем и сколько пробыл, о чем беседовал, что ел и пил, сколько потратил, в каком расположении духа отправился домой, пешком или на извозчике. Скорее всего, знал, — как все знали все и обо всех.

Однако в кафетерии «Ринальти» он был единственным человеком, которого подобные новости оставляли совершенно равнодушным. Он глядел не видя. Выслушивал не слыша. Узнавал не интересуясь. Для него все вокруг: посетители, что приходят и уходят, прохожие на улице, сограждане в их домах с закрытыми дверями и задернутыми занавесками — были всего-навсего кофе черный или по-турецки, торт или коньяк, вермут с сифоном или четверть кило карамели, кассата неаполитанская или вишневое варенье, пахлава или яблочный струдель, — в зависимости от излюбленного напитка или лакомства, от покупок или заказов. «Господин» Тави был вермут с сифоном. «Хозяин» Пику до двенадцати часов настойка, а весь остаток дня — двойной горький кофе по-турецки. А строгий инквизитор, который столь сурово их осудил и чуть свет вынес приговор, был маленькой чашечкой сладкого жиденького кофе без сливок.

Из-за всякого незнакомого посетителя, залетавшего случайным метеоритом, синьор Альберто пребывал в мучительной тревоге — с того момента, как тот, войди, усаживался за столик, и пока не высказывал, наконец, своих пожеланий.

Таких посетителей синьор Альберто с первого взгляда относил к одной из категорий и волновался, как игрок, поставивший на карту или скаковую лошадь остаток своего состояния. Случалось, он ставил на кофе с молоком. А незнакомец в самое неподходящее для этого время заказывал коньяк или фисташковое мороженое. Такой пустяк мог на целый день отравить синьору Альберто настроение! Столь велика была досада на самого себя и клиента! Он страдал еще более тяжко, когда завсегдатай со стажем в несколько десятков лет и неизменными привычками вдруг ни с того ни с сего, из-за нелепого, граничащего с извращенностью каприза, отказывался от чая с ромом, возжаждав пирожных со сбитыми сливками, или переходил с кофе сладкого некрепкого на кофе с ромом. Подобные аберрации приводили его в отчаяние, и он, уже не пытаясь понять, к какой из непоправимых катастроф катится сбившееся с пути человечество, тут же от огорчения, следуя естественному ходу мысли, возвращался к думам о своем сыне Джузеппе, который, вооружившись итальянско-румынским словарем, до полуночи читал по складам найденные на чердаке книги из наследства основателя династии Джузеппе I. Нахмурив оливковый лоб и теребя курчавые и блестящие, как каракуль, волосы, он давал себе слово сорвать со стены гравюру Данте, запретить сыну носить под форменной курткой медальон с гербом Италии, забрать его из лицея и на следующий же день поставить к духовке печь пахлаву.

Но тут в дверях появлялся какой-нибудь «черный с ромом» или «вермут-сифон» и действительно требовал себе черного кофе или вермута. Тогда все вставало на свои места. Синьор Альберто выполнял заказ, а потом блаженно устремлял свой взгляд поверх крыш соседних строений, туда, где на фоне неба виднелся глинистый холм Кэлимана, который не загораживал ему никаких горизонтов, поскольку вопрос, а что же творится там, на краю света, никогда не мучал его.

Летом, в пору отпусков, привычный для всех остальных времен года распорядок претерпевал существенные изменения.

Одни посетители исчезали, отправившись отдохнуть. Другие изменяли часы посещений, мучаясь, чем бы заполнить свободный день отпуска, слишком пустой и долгий. Вынесенные на тротуар дополнительные столики из крашеных досок нарушали прежнюю стратегию размещения. Появлялись шумные студентки и студенты с развязными манерами. Заглядывали чужаки, приехавшие навестить родственников. Останавливались туристы; они вылезали из покрытых пылью автомобилей, требовали напитков с непонятными названиями, нахально, словно забавных животных в зверинце, разглядывая мирных посетителей-туземцев; непочтительно прохаживались на их счет и оставляли после себя в пепельницах окурки английских и американских сигарет и смутную, смешанную с завистью и восхищением тоску в душе тех, кто так и оставался сидеть, как приклеенный, за синим мраморным столиком образца 1870 года, года основания.

Новые группировки собирались случайным образом. Они возникали без всякой закономерности, вокруг ядра, лишенного подчас всякого престижа — им мог оказаться первый пришедший, усевшийся в помещении или снаружи, под тентом из полосатой зеленой парусины или под открытым небом, в зависимости от того, какая была погода: дождь, ветер, гроза, солнце или тучи.

Среди горожан с их серыми физиономиями и вялой застоявшейся кровью попадались землевладельцы, арендаторы и их потомки, чьи лица настолько обгорели на солнце, что белым и блестящим оставался один лоб, который в пору сенокоса, жатвы и молотьбы защищала шляпа с полями. Повстречав знакомого, они принимались трясти ему руку с такой силой, словно хотели вырвать ее; на них были гамаши, спортивные костюмы или совсем уж затрапезная одежонка с воротом нараспашку, пропыленная насквозь.

Различались две категории землевладельцев: одних цена на землю интересовала потому, что они каждый год по частям продавали свой надел; других — потому, что каждый год они округляли свои владения.

И тех и других дожидались у края тротуара легкие экипажи и автомобили, доверху заваленные пакетами с бакалеей, запасными частями для тракторов, мельниц и жнеек, мотками манильской веревки, лакомствами, мешками. Шофер или возница подходил к столику отчитаться за покупки, специально заказанные барышней или барыней: ваниль, сахар и лимоны для варенья, банки, ром и мука высшего сорта.

Хозяин со вздохом вытаскивал из кармана последнюю вчетверо сложенную бумажку в тысячу лей: «Уф! Еще не все, братец? Вот, ступай, да не забудь сдачу!» Затем поворачивался к собеседнику и продолжал начатый разговор. Вопросы в компании обсуждались самые разные — от проблем мировой политики и нескромных подробностей сугубо местной хроники до банковского кредита, страховых полисов, векселей и закладных, протестов и секвестров, цен на вагоны под зерно до порта Брэилы, веса на гектолитр и процента посторонних примесей.

Поколение, недавно занесенное в списки университетов Ясс и Бухареста, во время каникул собиралось каждый день, единодушное в своем отвращении к однообразию и анахронизмам родного города.

Чтобы забыть эту плачевную действительность и в пику ей вновь ощутить ритм века, они затевали оживленные и неисчерпаемые споры о марках автомобилей и звездах кинематографа. Совершенно в духе синьора Альберто, хотя и на свой манер, они классифицировали своих сограждан по маркам их автомобилей: Бюик, Нэш, Крайслер, Форд и Шевроле, плюс серия и количество цилиндров; а проходящих дам — по приблизительному или даже кажущемуся сходству лиц и фигур — Грета Гарбо, Лие Мара и Мэри Пикфорд. Молодые люди были причесаны а-ля Рудольфо Валентино или Рамон Новарро.

В газетах они читали только спортивные новости. Ходили с непокрытой головой и, назло стариканам — хранителям традиций, нередко отваживались появляться на улице без пиджака, в одной цветастой оксфордской рубашке, с расстегнутым воротничком, без галстука и с закатанными рукавами.

Однако эти кандидаты на брюшко, лысину, артрит, диабет, присутственную книгу, астму и секретарство в примэрии пока что теснились за крайними столиками, не имея доступа в круг лиц с наглядными атрибутами зрелости и благоразумия — брюшком, лысиной, артритом, диабетом или астмой — и поэтому появлялись в кафетерии «Ринальти» как кочевое племя, готовое рассеяться по иным местам, подальше от стеснительного надзора родителей, дедов, дядей и старших братьев.

Впрочем, они все равно не нашли бы со старшими общего языка.

Они говорили на иностранном языке. Во времени и пространстве между родителями и детьми разверзлись космические расстояния. Дети с ироническим, а порой неловким сожалением осуждали одряхлевших родителей; родители озабоченно вздыхали, предрекая легкомысленному, расточительному поколению, лишенному инстинкта самосохранения, ужасную судьбу. Родители экономии ради курили пачечный табак из металлических портсигаров, делая из папиросной бумаги самокрутки и вставляя их в мундштуки из янтаря или даже из черешни; новое поколение, включая эмансипированных студенток, — сигареты «Бухарест» по две с полтиной штука. Деды, дядья и родители ходили в перелицованных костюмах, что выдавал нагрудный карман, переместившийся слева направо; новое поколение привозило из Бухареста и Ясс целый гардероб, скопированный с героев нашумевшего фильма.