Машина свернула на узенький мостик, и под ее тяжестью гнилые, расшатанные доски заходили ходуном.

— Придется поправить! Да что там поправить? Заменить! Крепким дубовым мостом! — решил Тави, входя в роль хозяина с непререкаемыми правами и суровой ответственностью.

Колеса покатились по мягкому проселку, поросшему птичьей гречихой. Тави Диамандеску замедлил ход; сидя за рулем, он вертел направо и налево головой, прикидывая расстояния, беря на заметку сотни мелочей, имевших для него существенное значение.

— И проселок этот убогий надо расширить… Насадить с обеих сторон липы и тополя!

Затем он заговорил сам с собою:

— Так! Значит, даже зябь не вспахали! Это — добрый знак, Тави, дружище! Пахота — те же деньги. Нет денег — нет пахоты… Нет пахоты — нет денег.

Впереди показалась усадьба. Дом, окруженный полуразвалившимися службами.

Тави толкнул ворота радиатором, въехал, не сигналя, во двор и затормозил перед крыльцом с выщербленными ступеньками. Взгляд его, ставший вдруг холодным и цепким, продолжал подмечать признаки бедности и упадка.

Потом он снова улыбнулся, просияв бронзовым от загара лицом.

— Славно! — сказал он. — Ни одна собака не лает. Еще один добрый знак, дорогого Тодорицэ! Уверяю тебя, мы не зря проделали этот путь.

Он проворно выскочил поверх дверцы и тогда только нажал кнопку клаксона, оповещая о своем прибытии.

К великому своему удивлению, в людях, вышедших на крыльцо, Тудор Стоенеску-Стоян узнал старых знакомцев по вагону: господина Стэникэ Ионеску и его друга Кристаке Чимпоешу, земледельцев и землевладельцев.

Оба взъерошенные, с мокрыми усами, и кланялись наперегонки. Господин Стэникэ Ионеску полностью растерял самоуверенность, с какой когда-то собирался, заняв место Титулеску, урезонить Бриана. Из-под узла сбившегося на сторону галстука виднелась металлическая запонка. Ржавая запонка. Разумеется, он и теперь был под хмельком. Однако на этот раз вино, как видно, оказало на него противоположное действие: он был мрачен и подавлен.

Оживился он только тогда, когда Тави собрался было представить ему своего попутчика. Господин Стэникэ опередил его:

— Хе-хе! Не извольте беспокоиться, господин Тави! Мы старые знакомые. С господином журналистом из Бухареста мы затеяли одно потрясающее дело… Пускай только он мне подсобит чуток — и я дам правительству по шапке!

— Тем лучше! — обрадовался Тави Диамандеску. — Вы с ним обсудите это потрясающее дело и вдвоем дадите правительству по шапке, а я тем временем потолкую с почтенным Кристаке.

Почтенного Кристаке подобная перспектива, казалось, крайне напугала.

Он устремил на своего друга Стэникэ отчаянный взгляд, умоляя не бросать его в беде одного.

— Не тревожься, Кристаке! — успокоил его господин Стэникэ. — Теперь мне не до правительства. К чему гнаться за двумя зайцами? Пожалуйте в дом, дорогие гости… Прошу, господин Тави!

В низкой комнате с прокопченными балками и окнами без занавесок стоял кислый запах вина.

На незастеленном столе без скатерти — грязные стаканы и бутыль.

Придурковатая босая служанка унесла посуду, вытерев мокрые пятна концом фартука.

— Третий день тебя ждем! — объявил господин Стэникэ Ионеску. — Ей-богу, третий день, господин Тави!.. Каждый день после обеда прихожу к братцу Кристаке, коротаем время и ждем, что приедешь, как обещал.

— Некогда было! — коротко бросил Тави Диамандеску.

— Понимаю, понимаю… Я слышал, с пшеницей вы управились. Всю посеяли… А у нас?.. У нас, грешных…

Господин Стэникэ Ионеску спохватился, что момент для разглашения тайн о постигших его и приятеля невзгодах выбран не слишком удачно. Он замахал рукою, отпугивая невысказанное признание и как бы стирая в воздухе произнесенные слова.

— Садитесь, господин Тави! — еще раз пригласил он. — Что же вы не сядете?

Тави Диамандеску от стула отказался.

Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, рассматривая обвалившуюся штукатурку; рассеянно поглядел в окно.

— Некогда было! — повторил он после длительной паузы, повернулся и закурил сигарету, против обыкновения никому не предложив угоститься.

Поискал глазами пепельницу — бросить спичку.

— Можете бросать на пол! — посоветовал господин Стэникэ Ионеску.

Действительно, некрашеный пол около стола был густо усеян окурками и горелыми спичками. Во всем крошечном имении почтенного Кристаке Чимпоешу, землевладельца, попавшего в беду, это был единственный посев, однако и он не обещал обильного урожая. Тави Диамандеску не последовал примеру хозяев. Подойдя к печи, он швырнул спичку в топку.

Затем поглядел на часы и многозначительно поднял брови.

— Некогда было, да и теперь у меня времени в обрез. Впрочем, я ведь и не обещал почтенному Кристаке ничего определенного. Так, обронил словцо, поскольку и до моих ушей толки дошли… Может, приеду, может, нет! Сказать по правде, я и теперь здесь случайно. Захотелось проехаться, показать моему другу Тодорицэ часть уезда в сторону Пискул Воеводесей, где затеяли новое баловство с нефтью и вышками… А как увидал дорогу налево — тут и вспомнил. Думаю: человек-то небось до сих пор ждет. Остановлюсь-ка на две минутки да все разом и кончу. Без долгих слов…

— То есть как? — с беспокойством спросил Кристаке Чимпоешу.

Друзья земледельцы и землевладельцы тревожно переглянулись.

— Как это без долгих слов? — переспросил Стэникэ Ионеску, выступая от имени своего друга, человека от природы молчаливого и разумом не быстрого.

Тави Диамандеску отошел к печке стряхнуть пепел.

И ответил оттуда, низко пригнувшись, словно обращался не к двум друзьям, земледельцам и землевладельцам, а к устью печи:

— Потому что я раздумал! Не буду покупать! — И повернулся к Тудору Стоенеску-Стояну, желая услышать его суждение. — Скажи и ты, Тодорицэ!.. Разве нынче время покупать землю? Землю покупают одни сумасшедшие. Допустим, я тоже сумасшедший. Все считают меня тронутым, и поделом. Но не настолько же, чтобы впутаться еще и в это дело да за здорово живешь сунуть голову в петлю. Вот это я и хотел сообщить почтенному Кристаке.

Он подошел к друзьям-земледельцам и землевладельцам и, держа руки в карманах, зажав сигарету в углу рта, окинул их взглядом.

— Если у вас из-за меня возникли сложности, прошу извинить. Это вышло помимо воли. Навалились другие заботы, я и позабыл, что обронил словцо. А теперь, дорогой Тодорицэ, можно и в путь!..

Тудор Стоенеску-Стоян поднялся со стула, где просидел, молча наблюдая всю сцену. Он был рад и вместе с тем изумлен, как скоро все кончилось; но главное, его возмущало, что Тави Диамандеску так над ним подшутил: просил быть свидетелем при трудном торге, а сам ехал только объявить, что раздумал и покупать не станет. Он стал искать глазами шляпу.

Но господин Стэникэ Ионеску быстро овладел собой и принялся упрашивать их остаться:

— Хотя бы по чашечке кофе… Не годится покидать хозяев, не выпив чашечки кофе! Пойди-ка, брат Кристаке, проследи…

Как только Кристаке Чимпоешу исчез распорядиться насчет кофе, его друг Стэникэ, забыв про дипломатию, свою роль и клятву хранить тайну, принялся исповедоваться:

— Это для бедняги Кристаке большой удар!.. Вы, можно сказать, его прикончили…

— Почему бы это? — равнодушно спросил Тави Диамандеску, стоя к нему спиной и глядя в окно.

Чтобы показать, как мало все это его интересует, он протяжно зевнул и застыл в неподвижности, созерцая пустынный двор, ветхие сараи да несколько телег без колес, без поперечины, без дышла, а то и без боковины, валявшихся под открытым небом возле развалившейся изгороди.

— И вы еще спрашиваете почему? — произнес господин Стэникэ Ионеску, встав со стула и подходя к окну. — Вижу, вы глядите на этот разор во дворе… Так неужели этого мало, чтобы понять почему, господин Тави? Да здесь словно наводнение прошлось и все смыло. И уверяю вас: так оно и было… Только имя этому наводнению — женщина. Здесь похозяйничала женщина…

— Ннда… Сдается, и я что-то слышал… — с трудом попытался припомнить Тави Диамандеску и снова взглянул на часы.

— Как не слышать? Кто же не слыхал про горе бедного Кристаке?.. И кто мог этого ожидать?.. Семь лет живешь с женщиной в любви и согласии. Вроде ладите друг с дружкой и связаны на всю жизнь. А однажды возвращаешься домой — и на́ тебе: кругом беспорядок, а жены и след простыл… И вещички с собой прихватила, господин Тави! Нагрузила возы и укатила невесть куда… И с той поры разве скажешь про Кристаке, что он мужчина? Пристрастился к вину. За пять лет имение разорил, и сам развалина развалиной… Вот какая история, господин Тави; тут ее всякий знает, потому-то я и прошу вас не спешить и еще раз поговорить с ним… Может, и к согласию придете?.. Ему-то ведь все едино…