Во всяком случае в полной противоположности с тем, что теперь говорит и пишет Шахтман по поводу моих будто бы «внезапных» и «неожиданных» оценок, я с документами в руках могу доказать — и, надеюсь, доказал, — что моя статья о «мелкобуржуазной оппозиции» только резюмирует мою переписку с Нью-Йорком за последние три года (на самом деле — за десять лет). Шахтман очень демонстративно требовал «прецедентов». Я представил «прецеденты». Они целиком против Шахтмана.

В кругах оппозиции считают возможным утверждать, что вопрос о диалектическом материализме я выдвинул только потому, что мне нечем ответить на «конкретные» вопросы о Финляндии, Латвии, Индии, Афганистане, Белуджистане и пр. Этот довод, совершенно недостойный сам по себе, представляет, однако, интерес для характеристики уровня известных элементов оппозиции и их отношения к теории и к элементарной идейной лояльности. Не лишним будет, поэтому, сослаться на то, что первая моя серьезная беседа с товарищами Шахтманом и Новаком, немедленно по прибытии в Мексику, в январе 1937 г., в вагоне поезда, посвящена была необходимости настойчивой пропаганды диалектического материализма. После разрыва нашей американской секции с Социалистической партией я всемерно настаивал на скорейшей постановке теоретического органа, имея в виду, опять-таки, необходимость воспитания партии, прежде всего — её новых членов, в духе диалектического материализма. В Соединенных Штатах — писал я, — где буржуазия систематически прививала рабочим вульгарный эмпиризм, надо более, чем где-либо, спешить поднять движение на достойный теоретический уровень. 20 января прошлого года я писал Шахтману по поводу его и Бернама статьи «Отступающие интеллигенты»:

«Раздел о диалектике является наихудшим ударом, который вы, лично, как редактор журнала „New International" могли бы нанести марксистской теории… Хорошо! Мы будем это обсуждать открыто».

Я, таким образом, прямо возвещал Шахтману год тому назад публичную борьбу против его эклектических тенденций. В тот момент не было еще и речи о будущей оппозиции; во всяком случае я был далек от мысли, что философский блок против марксизма подготовляет политический блок против программы Четвертого Интернационала.

Характер прорвавшихся наружу разногласий только подтвердил мои старые опасения — в отношении социального состава партии, как и в отношении теоретического воспитания кадров. Мне ничего не пришлось менять или «искусственно» выдвигать. Так обстоит дело с фактической стороны. Прибавлю еще, что я испытываю чувство неловкости по поводу того, что приходится объяснять, почти оправдывать выступление в защиту марксизма внутри одной из секций Четвертого Интернационала!

В своем «Открытом письме» Шахтман ссылается, в частности, на то, что т. Винсент Дан выражал свое удовольствие по поводу статьи об интеллигентах. Но ведь и я высказался об ней очень похвально: «Many parts are excellent» (Многие отрывки замечательны). Однако, как говорит русская пословица, ложка дегтю может испортить бочку меда. Именно об этой ложке дегтя у нас идет речь. Глава, посвященная диалектическому материализму, заключает в себе ряд чудовищных, с марксистской точки зрения, мыслей, целью которых являлось, как теперь ясно, подготовить политический блок. Ввиду того упорства, с каким Шахтман повторяет, что я придираюсь к статье без основания, приведу снова центральное место интересующей нас главы:

«… никто не доказал до сих пор, что согласие или несогласие относительно наиболее абстрактных доктрин диалектического материализма необходимо задевает (!) сегодняшние и завтрашние конкретные политические вопросы, — а политические партии, программы и бои основаны на таких конкретных вопросах.» („The New International", January, 1939, p. 7).

Разве этого одного не достаточно? Поражает прежде всего недостойная пролетарских революционеров формула: «политические партии, программы и бои основаны на таких конкретных вопросах». Какие партии? Какие программы? Какие бои? Все партии и все программы взяты здесь за общие скобки. Партия пролетариата не есть партия, как другие. Она вовсе не основана на «таких практических вопросах». Она в самой основе своей противоположна партиям буржуазных дельцов и мелкобуржуазных штопальщиков. Она имеет своей задачей подготовить социальный переворот и возрождение человечества на новых материальных и моральных основах. Чтоб не сломаться под давлением буржуазного общественного мнения и полицейских репрессий, пролетарскому революционеру, тем более вождю, нужно ясное, всестороннее, до конца продуманное миросозерцание. Только на основе целостной марксистской концепции возможен правильный подход к «конкретным» вопросам.

Именно здесь начинается измена Шахтмана — не простая ошибка, как я хотел надеяться в середине прошлого года, а прямая теоретическая измена, как видно теперь. Вслед за Бернамом, Шахтман поучает молодую революционную партию, будто «никто не доказал», что диалектический материализм задевает (affects) политическую деятельность партии. «Никто не доказал», другими словами, что марксизм приносит пользу борьбе пролетариата. У партии не может быть, следовательно, мотивов усваивать и защищать диалектический материализм. Это есть отказ от марксизма, от научного метода вообще, жалкая капитуляция перед эмпиризмом. В этом и состоит философский блок Шахтмана с Бернамом, а через Бернама — со жрецами буржуазной «Науки». Именно об этом, и только об этом, я говорил в своем письме 20 января прошлого года.

5 марта Шахтман ответил мне:

«Я перечитал январскую статью Бернама и Шахтмана о которой вы пишете, и хотя, если бы статья была написана заново, в свете ваших заметок я предложил бы кое-где (!) иную формулировку, я не могу согласиться с вашими возражениями по существу».

Ответ, как всегда бывает у Шахтмана в критических случаях, по существу ничего не выражает; но все же Шахтман как будто оставлял за собою открытым мост отступления. Теперь, в состоянии фракционного ража, он обещает делать «то же самое завтра снова и снова». Что именно: капитулировать перед буржуазной «Наукой»? отрекаться от марксизма?

Шахтман пространно объясняет мне (насколько основательно, увидим дальше) пользу тех или других политических блоков. Я же говорю о вреде теоретических измен. Блок может быть оправдан или нет, это зависит от его содержания и условий. Теоретическая измена не может быть оправдана никаким блоком. Шахтман ссылается на то, что его статья имеет чисто политический характер. Я говорю не о статье, а о той главе, которая заключает в себе отречение от марксизма. Если бы в курсе физики заключались всего две строки о боге, как движущем начале, то я имел бы право заключить, что автор является обскурантом.

Шахтман не отвечает на обвинение, а старается отвлечь внимание читателей посторонними разговорами. «В чем именно то, что вы называете моим "блоком с Бернамом в области философии" — спрашивает он — отличается от ленинского блока с Богдановым? Почему последний блок был принципиальным, а наш — беспринципен? Я был бы очень признателен за ответ на этот вопрос». О политическом отличии, вернее, о противоположности двух блоков речь впереди. Сейчас нас интересует вопрос о марксистском методе. В чем разница, спрашиваете вы? В том, что Ленин никогда не говорил, в угоду Богданову, о ненужности диалектического материализма для «конкретных политических вопросов». В том, что Ленин никогда теоретически не растворял большевистскую партию в партиях вообще. Он органически не мог сказать такой пошлости. И не только он, но и никто из серьезных большевиков. В этом разница. Понятно? Шахтман саркастически обещал мне «признательность» за ясный ответ. Надеюсь, ответ дан. Признательности я не требую.

Плачевнейшей частью плачевной работы Шахтмана является глава «Государство и характер войны». «Какова наша позиция? — спрашивает автор, — просто-напросто такова: невозможно прямо вывести нашу политику по отношению к специфической войне из абстрактной характеристики классового характера государства, вовлеченного в войну, более точно, из форм собственности, господствующих в этом государстве. Наша политика должна вытекать из конкретного анализа характера войны в отношении к интересам международной социалистической революции» (стр. 7, подчеркнуто мною). Какая путаница! Какой клубок софизмов! Если невозможно вывести нашу политику прямо из классового характера государства, то почему этого нельзя сделать не-прямо? Почему анализ характера государства должен оставаться абстрактным, тогда как анализ характера войны должен быть конкретным? Формально с таким же, а по существу с несравненно большим правом можно сказать, что нашу политику в отношении СССР нельзя вывести из абстрактной характеристики войны, как «империалистской», а только из конкретного анализа характера государства в данной исторической обстановке.