Я повторяю ныне по адресу Шахтмана тот упрек, который Ленин сделал по моему адресу 27 лет тому назад: «Ваш блок беспринципен». «Ваша политика есть авантюризм». От души желаю, чтобы Шахтман сделал из этих обвинений те выводы, которые в свое время сделал я.
Шахтман выражает изумление по поводу того, что Троцкий, «лидер оппозиции 1923 г.», может поддерживать бюрократическую фракцию Кэннона. Здесь, как и в вопросе о рабочем контроле, Шахтман снова обнаруживает отсутствие чувства исторической перспективы. Правда, в оправдание своей диктатуры, советская бюрократия, эксплоатировала принципы большевистского централизма. Но по существу она превращала их в свою противоположность. Это ни в малой степени не компрометирует методы большевизма. Ленин, в течение многих лет воспитывал партию в духе пролетарской дисциплины и сурового централизма. Ему при этом приходилось десятки раз выдерживать атаки со стороны мелко-буржуазных фракций и клик. Большевистский централизм был глубоко прогрессивным фактором, и в конце концов обеспечил победу революции. Не трудно понять, что борьба нынешней оппозиции в Социалистической Рабочей Партии не имеет ничего общего с борьбой русской оппозиции 1923 г. против привилегированной бюрократической касты, зато чрезвычайно похожа на борьбу меньшевиков против большевистского централизма.
Кэннон и его группа являются, по словам оппозиции, «выражением того типа политики, который лучше всего может быть описан, как бюрократический консерватизм». Что это значит? Господство консервативной рабочей бюрократии, участницы в прибылях национальной буржуазии, было бы немыслимо без прямой и косвенной поддержки капиталистического государства. Господство сталинской бюрократии было бы немыслимо без ГПУ, армии, судов и пр. Советская бюрократия поддерживает Сталина именно как бюрократа, который лучше всех других защищает её интересы. Профсоюзная бюрократия поддерживает Грина или Люиса, именно потому, что их пороки, как умелых и ловких бюрократов, обеспечивают материальные интересы рабочей аристократии. На чем же основана тенденция «бюрократического консерватизма» в СРП? Очевидно не на материальных интересах, а на подборе бюрократических индивидуальностей — в противовес другому лагерю, где подбираются новаторы, инициаторы и динамические натуры. Никакой объективной, т.е. социальной основы под «бюрократическим консерватизмом» оппозиция не указывает. Все сводится к чистому психологизму.
В этих условиях всякий мыслящий рабочий скажет: возможно, что т. Кэннон действительно грешит бюрократическими тенденциями — мне трудно судить об этом на расстоянии; но если большинство ЦК и всей партии, отнюдь не заинтересованное в бюрократических «привилегиях», поддерживает Кэннона, значит не за его бюрократические тенденции, а несмотря на них. Значит у него есть какие-то другие достоинства, которые далеко перевешивают этот личный недостаток. Так скажет серьезный член партии. И, по-моему, он будет прав.
В подтверждение своих жалоб и обвинений, вожди оппозиции приводят разрозненные эпизоды и анекдоты, которые в каждой партии насчитываются сотнями и тысячами, причем объективная проверка в большинстве случаев немыслима. Я далек от мысли пускаться в критику анекдотической части оппозиционных документов. Но об одном эпизоде я хочу высказаться, как участник и свидетель. Лидеры оппозиции очень высокомерно рассказывают о том, как легко, будто бы, без критики и размышления, Кэннон и его группа приняли программу переходных требований. Вот что я писал 15 апреля т. Кэннону по поводу выработки программы:
«Мы послали вам проект переходной программы и короткое заявление о рабочей партии. Без вашего визита в Мексику, я бы никогда не смог написать проект программы, потому что я узнал из дискуссии множество важных вещей, позволивших мне писать более открыто и конкретно…»
Шахтман прекрасно знает об этих обстоятельствах, так как он тоже участвовал в прениях.
Слухи, личные догадки и просто сплетни не могут не занимать большого места в мелко-буржуазных кружках, где люди связаны не партийной, а личной связью, и где нет привычки классового подхода к событиям. Из уст в уста передается, что меня посещают исключительно представители большинства и сбивают меня с пути истины. Дорогие товарищи, не верьте этому вздору! Политическую информацию я собираю теми же методами, какими вообще пользуюсь в своих работах. Критическое отношение к информации входит органической частью в политическую физиономию каждого политика. Если я не способен отличить ложные сообщения от правильных, какую цену могут иметь мои суждения вообще?
Я знаю лично не менее 20 членов фракции Эберна. Некоторым из них я обязан дружественной помощью в моей работе, и всех или почти всех их я считаю ценными членами партии. Но в то же время я должен сказать, что всех их отличает, в той или иной степени, налет мелко-буржуазной среды, отсутствие классового опыта и, до известной степени, отсутствие потребности в связи с пролетарским движением. Их положительные черты связывают их с Четвертым Интернационалом. Их отрицательные черты связывают их с наиболее консервативной из всех фракций.
«Противо-интеллигентское настроение стучится в головы членов партии», жалуется документ о «бюрократическом консерватизме» (стр. 25). Этот довод притянут за волосы. Дело идет не о тех интеллигентах, которые полностью перешли на сторону пролетариата, а о тех элементах, которые пытаются перевести партию на позиции мелко-буржуазного эклектизма. «Распространяется пропаганда против Нью-Йорка, — говорит тот же документ, — которая в основе играет на предрассудках, далеко не всегда здоровых». (стр. 25). О каких предрассудках идет речь? Видимо, об антисемитизме. Если в нашей партии имеются антисемитские или иные расовые предрассудки, то с ними нужна беспощадная борьба, при помощи открытых ударов, а не туманных намеков. Но вопрос об еврейской интеллигенции и полуинтеллигенции в Нью-Йорке есть социальный, а не национальный вопрос. В Нью-Йорке имеется огромное количество еврейских пролетариев. Однако, фракция Эберна состоит не из них. Мелко-буржуазные элементы фракции не сумели до сих пор найти путей к еврейским рабочим. Они удовлетворяются собственной средой.
В истории бывало не раз, — вернее сказать, в истории иначе не бывает, — что при переходе партии из одного периода в другой, те элементы, которые в прошлом играли прогрессивную роль, но оказались неспособны своевременно приспособиться к новым задачам, сплачиваются теснее перед опасностью и обнаруживают не свои положительные, а почти исключительно отрицательные черты. Такова именно ныне роль фракции Эберна, при которой Шахтман состоит в качестве журналиста, а Бернам — в качестве теоретического вдохновителя.
«Кэннон знает, — упорствует Шахтман, — каким подлогом является вводить в нынешнюю дискуссию „вопрос об Эберне"; он знает то, что знает всякий осведомленный лидер партии и многие её члены, именно, что в течении нескольких последних лет не было ничего подобного группе Эберна».
Я позволю себе сказать, что, если, кто здесь искажает действительность, то именно Шахтман. Я слежу за развитием внутренних отношений в американской секции около 10 лет. Специфический состав и особая роль нью-йоркской организации стали мне ясны прежде всего. Шахтман, вероятно, помнит, что еще на Принкипо я советовал Центральному Комитету переселиться на время из Нью-Йорка, с его атмосферой мелко-буржуазной склоки, в какой-либо провинциальный промышленный центр. С переездом в Мексику я получил возможность лучше ознакомиться с жизнью Соединенных Штатов, ближе освоиться с английским языком и, благодаря многочисленным посещениям северных друзей, составить себе более живое представление о социальном составе и политической психологии разных группировок. На основании своих личных и непосредственных наблюдений за последние три года я утверждаю, что фракция Эберна потенциально, если не «динамически», существовала непрерывно. Членов фракции Эберна, при некотором политическом опыте, легко узнать не только по социальным признакам, но и по подходу ко всем вопросам. Формально, эти товарищи отрицали существование своей фракции. Был период, когда некоторые из них действительно пытались раствориться в партии. Но они это делали с насилием над собой, и во всех критических вопросах выступали по отношению к партии, как сторона. Они гораздо менее интересовались принципиальными вопросами, в частности вопросом об изменении социального состава партии, чем комбинациями на верхах, личными конфликтами и вообще происшествиями в «штабе». Это школа Эберна. Многих из этих товарищей я настойчиво предупреждал, что вращение в искусственном кругу неизбежно приведет раньше или позже к новому фракционному взрыву.