— Если они или ты считаете, что я испугаюсь и снижу плату, вам лучше подумать как следует, — заявил Роберт. — Только поддайся мошенникам, и в следующий раз они потребуют, чтобы ты позволил им жить бесплатно и по-королевски платил за доставку грузов на несколько ярдов вниз по реке. Я поговорю с шерифом, пусть допросит их снова, построже на этот раз. А ты тем временем подыщи нового сборщика ренты. Убедись, что он пойдёт туда вооружённым, и отправь с ним одного из грузчиков, чтобы прикрывал со спины. Вдвоём они справятся с лодочниками. Проследи за этим.

— Если только найду грузчика, который согласится пойти после того, как разнеслись слухи, — мрачно ответил Ян.

— Если кто-то отказывается исполнять, что велено, увольняй его! Полно других, готовых с радостью занять его место. Если не хочешь угробить всё моё дело, держи их в кулаке.

Глава 15

Если человек или животное заколдованы, надо добавить обрезки его ногтей или волос к его же моче и всё прокипятить в замкнутом помещении. Но это разрушит чары только в том случае, если каждый вход и любое отверстие в нём будут закрыты наглухо.

Линкольн

Я скольжу по рыночной площади в поисках развлечений. Но волнение возникает из-за опасности, от незнания, что ждёт тебя за углом. А быть мёртвым совсем не опасно. Никто не видит меня, я вытаскиваю яблоко из кучи и слушаю гневные вопли — вся куча разваливается, яблоки скачут по улице, и беспризорники, на которых свалят всю вину, торопятся их подобрать.

Я смотрю, как мясник обманывает бедную женщину, подменяет выбранный ею сочный кусок на другой, сухой как подошва. Мавет, мой хорёк, кусает мясника за лодыжку. Тот взвизгивает от неожиданности, и нож скользит по его руке, разрезая пальцы. Это весело, но не опасно ни для меня, ни для Мавета, чего не скажешь о мяснике.

Но для живых опасность скрывается за каждым углом и носит самые невинные маски. Живые редко её узнают, пока не окажется слишком поздно.

Когда Роберт вышел из Брейдфорда, направляясь домой, уже совсем стемнело. Мелкий дождь сыпал сквозь туман, оседал крошечными бусинками на одежде, делал предательски скользкой булыжную мостовую. Роберт, привыкший к пути вверх по склону, этой ночью с трудом поднимался по улице и ощущал тяжесть.

Последние лавочники убирали прилавки, поднимая их поверх витрин на манер ставень. В комнатах над магазинами зажигались лампы и свечи, в воздухе пахло торфом и горящим деревом с добавлением сотни запахов готовящейся еды.

По городу стаей растрёпанных птиц разбредались нищие, покидающие дневные хлебные места вокруг рынков ради ночлега в дверных проёмах, переулках и у церковных ворот. Горожане, которым посчастливилось иметь дома, спешили добраться до них, предвкушая тепло очага и дымящийся ужин. Прочие, уставшие после дневной работы, плелись группами по двое-трое к тавернам или борделям.

В горле у Роберта пересохло, в животе урчало, и ему очень хотелось присоединиться к ним. Он понимал, надо возвращаться домой, к больной жене, но каждый раз при её виде внутри росло чувство беспомощности и вины. Глядеть, как она стонет от боли, не в силах ей помочь — это выше его сил.

Он всегда обеспечивал её самым лучшим и гордился этим, но сколько бы он ни тратил на врачей и лекарства, всё бесполезно. Недуг Эдит выглядел издевательством над его положением, достигнутым годами тяжёлой работы. Он ничего, совсем ничего не мог для неё сделать, как не мог помочь горю от потери детей.

Он чувствовал себя отстранённым, выключенным из её страданий, как и когда она оплакивала умерших младенцев. Он муж, он должен был сделать её мир безопасным, но вот не сумел.

Роберт вдруг понял, что свернул с пути, словно ноги приняли собственное решение, и, сам не зная зачем, он идёт вниз по Хангейт. Он остановился, не доходя до последнего дома. Знакомый резной чёртик ухмылялся, глядя на него сверху, с арки над дверью.

Перед ним возникло прекрасное лицо Кэтлин, её улыбка, которой она приветствовала его всякий раз, когда он появлялся на пороге их дома. Он уже и не помнил, когда хоть кто-нибудь улыбался в его собственном доме, не говоря уже о том, чтобы при виде него. Краткий визит не повредит. Это всего-навсего банальная вежливость — проходя мимо, зайти узнать, как дела. Он не задержится. Даже не присядет.

Роберт окинул взглядом длинную улицу. Темно и пусто, только пара бродячих псов рычит друг на друга из-за каких-то объедков. Ставни окон Мод плотно закрыты от холода, хотя это не значит, что она не подглядывает через щёлку. Роберт в последний раз оглянулся, проверяя, что на дороге никого нет, и постучал в дверь.

Диот немедленно отворила.

— Благодарение Небесам, вы пришли, мастер Роберт. Теперь госпоже станет легче, она в таком состоянии.

— Она больна? — забеспокоился Роберт.

Не дожидаясь ответа, он протиснулся мимо старухи в маленький зал. Кэтлин сидела у очага, обеими руками сжимая дымящуюся кружку эля с пряностями. Лицо бледное, губы сухие.

— Роберт, слава Богу. Я так волновалась.

Роберт за пару шагов пересёк комнату, неловко опустился перед ней на колени и обхватил руками ладони.

— В чём дело? Что случилось? Вы словно призрак увидели.

Он чувствовал, как дрожат её пальцы. Казалось, их не согрела даже горячая кружка. Он забрал её у Кэтлин и принялся осторожно массировать руки.

— Я думала, он причинил вам вред, Роберт.

— Кто? Кто мог причинить мне вред?

Роберт начинал испытывать тот же страх, как, казалось, и Кэтлин. Его сборщика арендной платы жестоко убили. Может, теперь кто-то грозит сделать то же и с ним?

— Монах... Страшный тип с ужасающим голосом. Он приходил просить милостыню к нашей двери. Я отдала ему всё, что могла... но потом он назвал ваше имя, Роберт. Кажется, он искал вас. Я сразу же захлопнула дверь.

Она вцепилась в его плечо.

— Роберт, я так испугалась за вас, а потом со двора прибежала Леония, она нашла... нашла мёртвым щенка, которого вы подарили. Посмотрите сами.

Роберт отпустил Кэтлин, хотя и неохотно, с трудом встал и поплёлся на тёмный двор. Мелкий дождь кружил на ветру, но Леония словно не замечала сырости или холода. Она присела на мокрых камнях, тыкая во что-то, лежащее на земле у ног.

Роберт снял со стены фонарь и поднял над тёмной кучей. Остекленевшие глаза собаки блеснули от света, и он сразу понял, что в них нет жизни. Трогать животное не хотелось, но он заставил себя взять двумя пальцами лапу и перевернуть щенка на спину. Он опустил фонарь. По животу и горлу расплылось бурое мокрое пятно, но не от дождя, намочившего шерсть. Это кровь.

— Видно, кто-то ударил его ножом, — сказала Леония. — Четыре раза. Я посчитала. Смотрите!

Она расправила маленькой рукой окровавленную шерсть и ткнула пальцем в глубокий прокол на горле щенка.

— Не трогай его! — рявкнул Роберт, и Леония взглянула на него с лёгким недоумением.

Пальцы у неё были испачканы алым.

Роберта потрясло не только жестокое нападение, но и спокойствие детского голоса, в котором слышалось любопытство, а не огорчение. У него не было времени возиться с детьми, хнычущими по малейшему поводу, но, не имея своих дочерей, он всегда считал, что девочкам полагается визжать даже при виде мыши, не говоря уже о зверски зарезанном щенке.

Он поднял девочку на ноги, встревоженно огляделся в темноте, но ворота, ведущие в переулок за домом, были заперты, а двор слишком мал, чтобы в нём мог кто-то спрятаться.

— Тебе лучше пойти в дом, детка. Не следует оставаться здесь одной после... после этого.

В этот момент к ним торопливо приблизилась Диот, обняла девочку, крепко прижимая к необъятной груди, и повела в дом.

— Идём наверх, я принесу тебе вкусный поссет, он поможет уснуть. — Она обернулась к Роберту и покачала головой. — Я знала, что та лиса не к добру, но что же это творится — сделать такое с беззащитным пёсиком?

— Он не был беззащитным, Диот, — возразила Леония. — Он кусался. Он меня больно кусал!

— Тем хуже, — сказала Диот. — Если можно ударить ножом собаку, которая защищается, то что будет с нами? Нас всех зарежут прямо в постели.

Роберт, несколько встревоженный, вернулся в зал, где Кэтлин так и сидела у очага. Он прошёл к стоявшему в углу умывальнику и принялся тереть в воде руки, снова и снова, как будто старался вымыть из памяти вид детских окровавленных пальцев.