— То, что вы говорите, звучит грустно.

— Грустно?

— Да… вернее то, как вы говорите это.

— Мне грустно, Птичка. Я опоздал.

Я опоздал на целую жизнь. Я потратил ее в никуда.

— Вы еще не стары, господин.

— Мне пятьдесят.

— Это немного.

— Слишком поздно начинать что-то новое. А главное — я даже не знаю, что именно. Я потерялся, Птичка.

— Разве так бывает?

— Бывает.

Снова помолчали. Птичке нечего было сказать на это. Ее маленький жизненный опыт еще не припас ответов на вопросы о жизни и смерти и все, что она могла бы придумать, звучало бы сейчас пошло. Омар же был благодарен за тишину. Ни жалости, ни советов он бы не принял, хотя — разве не на это намекал их странный разговор?

С чего бы это ему, взрослому мужчине, изливаться перед неискушенной девочкой, рассказывая ей самое тайное, самое постыдное из своей жизни? Да и еще как будто бахвалясь. Пора заканчивать.

— Он пришел. — Сухо продолжил Омар.

— Кто?

— Муж.

Однажды вечером он позвонил в дверь. Он стоял там один. Ни властей, ни полиции, он не взял даже своего спутника — я знал о его приезде, следил и ожидал со дня на день. Но он пришел быстрее, чем я ждал. И один.

— И что же вы сделали? — почти шепотом спросила Птичка.

— Я дрался.

Омар рассмеялся.

— Если забираешь у мужчины его женщину, то драка — это меньшее, что ты обязан ему предоставить.

— Почему?

— Любой другой исход унизил бы нас обоих. И еще больше — ее.

— И кто же победил?

Омар прошелся по комнате, справился с желанием похвастаться и сказал:

— Он.

— Не может быть!

Сильная фигура господина Новази, выправка, мышцы, гордая осанка, привычка повелевать — все противоречило сказанному. Птичка никогда бы не поверила тому, кто осмелится утверждать, будто генерал мог бы проиграть в какой-либо схватке.

— Ах, Птичка, твоя вера в меня согревает! — Он рассмеялся еще раз.

Ну, подумай. Я увез его женщину, как когда-то мои предки увозили других женщин с его земли. Я спрятал ее так, что никто не знал, что она жива. И он нашел ее. На моей стороне были деньги — большие деньги. Власть — много власти. Министр внутренних дел многим обязан нашей семье, а шеф полиции — мой хороший друг. Но он нашел ее и не побоялся прийти. Я много лет посвятил войне и хорошо дерусь — но он стал со мной драться. Я красив… — я красив, Птичка?

— Да.

— Я красив и нравлюсь женщинам. Но его женщина предпочла уйти с ним и смеялась от радости, уходя.

Победил он, Птичка.

— Ты плакала? Плакала, когда я ушел?

Зачем я спросил? «Это мелодраматично», — скажет она, и будет права.

— Что это, тщеславие? — Она медленно покачала головой и улыбнулась. — Тебе было бы приятно, если б я сказала, что плакала? Била себя в грудь, рвала волосы… Не пойми неправильно, я сама тщеславна — и потому умею различать чужое тщеславие.

— А что, если я просто хочу знать правду? Ты можешь быть со мной откровенной хотя бы сейчас?

— Нет, не могу.

— Почему?

Что-то в нем рванулось навстречу этому полупризнанию-полуобещанию.

— О-о-о-о-о! — Певуче протянула она и приложила палец к губам. — Ты забываешь, я написала слишком много романов и смотрела слишком много сериалов. А ты допросил слишком много преступников в своей жизни, я думаю. Мы оба знаем, к чему ведет такая откровенность.

— Закрытая. Ты всегда была такой закрытой.

— Да.

Правда есть правда. Я всегда была закрытой. Может, потому и пропустила так много в своей жизни.

— Я не понимаю тебя. Я никогда тебя не понимал.

— Почему? Разве я недостаточно много говорила, что люблю тебя — тогда?

— Я ведь уже просил прощения.

— А ты думаешь, что одной просьбой можно стереть пятнадцать лет жизни? Вот так, сказать «Прости!» — и как будто прошлого не было?

— Но ведь дело же не в словах…

— Да, дело не в словах.

— У нас еще есть возможность все изменить. Сейчас. Последняя. Другой не будет.

— И что тогда? Жизнь — как праздник?

— Что в этом плохого? Ты всегда хотела посмотреть мир, насколько я помню.

— Кто же не хочет в двадцать лет!

— Так что, я просто должен вот так взять и отдать тебя ему?

— «Он» — мой муж.

— И что с того?

— Я не для того давала обещания, чтоб разменять их потом на временную мишуру. Поездки, вечеринки, праздники, выпивка — все это в итоге сведется к одному, и ты это знаешь.

Это будет тоска. Она охватит и меня и тебя. Мы оба начнем метаться, искать выход, стыдиться друг друга. Я это знаю, даже если пока не знаешь ты.

Оба стояли у окна, затянутого занавеской и смотрели вниз — на немолодого, полноватого мужчину, разглядывающего дома. Еще пятьдесят метров, сорок… еще можно передумать.

— Если ты уйдешь сейчас, ты всегда будешь жалеть об этом.

— Да… ты прав. Но я буду жалеть и если не уйду. Я буду жалеть в любом случае. Это же я… Это жизнь, Омар. И жизнь — это всегда выбор. Но мы не узнаем, какой из них был правильным, пока не проживем ее.

— Так ты уходишь от меня только из-за чувства долга?

Это просто невероятно!

— Почему «только?» Нет, конечно же не «только». Что нас связывает с тобой, кроме секса?

— Это был хороший секс.

— Пусть хороший. Да и то давно. Я живу с ним. Думаю с ним. Дышу с ним. Между нами — тут, — она провела кончиком пальца правой руки по предплечью левой, — вот тут, где граница моего и чужого — общая кожа. Одна жизнь. Одна плоть. Этого не могут победить никакие воспоминания, никакой праздник. Даже пожизненный.

И она ушла.

И я стоял и смотрел в окно ей в след.

И думал: «Плакала ли ты? Плакала ли, когда я ушел. Когда с тобой был он вместо меня в постели. Когда уходила от меня. Плакала ли?»

Так стоял он у окна и думал, глядя, как сбегает по лестнице, цокая каблучками, Сезен Марты.

Все закончилось.

Возвращаясь с работы, Сезен Марты медленно шла вдоль знакомого маршрута. Дороги она почти не видела, задумчиво перебирая в памяти слово за словом из рассказанной истории. Ей необходимо было пережить все это наедине с собой, а дома, конечно, не будет возможности — там ее отвлекут неизбежные дела, разговоры. Родители, к которым она так привязана, сестра, гости и друзья семьи — сейчас все это навалится и оглушит ее, а вечером думать будет уже сложно, память затмят мелочи. А ведь столько всего произошло в ее жизни за последние дни! Целые годы, и похищение Марины и конец любовной истории господина Новази и изменившееся отношение к самому Новази. Он… он больше не был для нее героем. Не тот чудесный воин в блестящих доспехах, не безупречный и незапятнанный мужчина ее мечты. А кто же он?

— Сезен Марты!

Оглянувшись, она увидела господина Кая.

— Заработалась, Сезен Марты? — спросил он, как будто, между ними ничего не произошло в прошлом. — Зову тебя, зову, а ты не отвечаешь.

— Извините… — Машинально ответила она. Но тут же насторожилась. — Что вам надо?

— Ну, не будем так официально, Сезен Марты! Прости меня, я вел себя недостойно! Это потому что ты мне так сильно нравишься. Я места себе не находил все эти дни!

— Простите меня, но нам не нужно разговаривать…

— Ты же простишь меня, Сезен Марты? Я знаю, что простишь, ты добрая. — настаивал он, и каким-то образом ее руки оказались в его руках. — Ты же дашь мне еще один шанс? Один-единственный! Ты же не захочешь огорчить тетушку Гюльгуль. А она о тебе спрашивала! Почему, говорит, ты не приведешь Сезен Марты к нам в гости?

— Но…

— Я обещал, дорогая. Ну не подводи меня! Только в этот раз! Ты же знаешь, как моим и твоим родственникам хочется поженить нас! Давай один раз притворимся, что мы дружны, а когда они успокоятся — все им расскажем. Хорошо?

— Хорошо. Я зайду в выходные.

— Зачем выходные? Не надо в выходные! А пошли сейчас! Гюльгуль-ханым ждет-не дождется…

И как-то так, не поняв сама, как это произошло, Птичка позволила ему себя увести.