II

Везли Егоркина в следственный изолятор в милицейском фургоне с зарешеченными окнами. Иван сидел на жесткой скамье, смотрел сквозь железные прутья в окно на серые, понурые стены домов — было пасмурно, — на людей, идущих по тротуару. Некоторые, увидев милицейский фургон, провожали его глазами. Видел и Егоркин раньше такие фургоны, думал, что в них только преступников возят. А теперь он преступник! Неужели он преступник? А может быть, он и есть преступник. Ведь сломал руку человеку, челюсть выбил. А что было делать? Отдать жену на поругание? Получить табуреткой по голове? Или нож в бок? Преступил ли он допустимые пределы самообороны? Если преступил, значит, преступник… Как теперь там Галя одна? Надо сказать ей, пусть немедленно к родителям переходит. Квартиру вот-вот должны дать. Теперь не дадут, он преступник. Галя жена преступника. А экзамены в институте. Все, теперь исключат из института, придет бумага из милиции, и исключат. Как доказать, как добиться правды?

Машина остановилась, милиционер поднялся, произнес строго:

— Приехали.

Иван взял свои вещи и спрыгнул на асфальт.

Оформляли недолго. Потом повели по коридорам, по гулким железным ступеням на второй этаж. Иван шел и лихорадочно думал, как вести себя в камере, как поставить, чтоб не унижали? Как обойтись без конфликтов? Он вспомнил, как кто-то, кажется, Маркин, рассказывал, как один парень попал в камеру и чтоб его приняли за своего, как только оказался в ней, сразу кинулся к окну, вскочил на подоконник, стал трясти решетку, орать: гады, менты проклятые, за что упаковали! После этого его уважать стали, но прозвали орангутангом. Иван вспомнил блатные слова, которые слышал до этого, но всплывали в памяти только известные каждому школьнику словечки из кинофильма «Джентльмены удачи»: «пасть порву» да «редиска». Остановились возле железной двери, звякнули, громыхнули запоры, и Егоркин оказался в большой камере, вдоль стен которой стояли двухъярусные нары, а посреди три стола. Обитатели камеры — а их, как показалось Егоркину, было не менее двадцати человек — отставили свои дела, разговоры и с любопытством смотрели на него.

— Здравствуйте, — брякнул Иван.

— Привет…

— С прибытием, — отозвались не все.

Указали свободное место на нарах на втором ярусе. Внизу, ссутулившись, сидел мужчина с маленьким, сморщенным и серым лицом от длинной и редкой щетины. Иван остановился возле своих нар, но не знал, что делать дальше. Хотелось сесть. Будь его постель внизу, он сел бы на нее, а на чужую, где сидел хозяин, неизвестно, можно ли садиться. И он стоял.

— Как там? — спросил у него сидевший человек со сморщенным лицом.

— Где? — растерялся Егоркин.

— На улице?

— Весна…

— Сирень цветет?

— Зацветает…

— В первый раз?

Иван кивнул.

— Привыкнешь… Зовут как?

— Иваном.

— Меня Степаном… Хочешь, зови дядей Степой. Егоркин глянул на него и улыбнулся. Мужчина догадался и тоже обнажил редкие желтые зубы.

— Да, ошиблись… Дядя Степа — ты.

— Эй, петух, двигай сюда! — услышали они громкий голос.

Звали от дальнего стола. Там три парня окружили сытого седого мужчину, смотрели в сторону Егоркина. Седой сидел, облокотившись о стол. Парни стояли рядом. Глаза дяди Степы сразу забегали. Он сделал попытку отодвинуться от Ивана, но остался стоять на месте и прошептал, не глядя на Егоркина.

— Тебя!

Иван сам понял, что зовут его.

— А что здесь значит — петух? — спросил Иван тихо.

— Гомик… Тот седой, кучерявый, Барсук, заправляет здесь. Мальчиков любит… Одного испортил… Ох, не завидую я тебе, парень!.. Иди, не гневи!

Но Егоркин остался на месте, будто не слышал. Камера притихла, разговоры умолкли. Иван догадался, что сейчас решится, какое место он займет среди этих людей. От его поступка в эти минуты будет зависеть отношение к нему. Все ждут его унижения. Одни с сочувствием, но помочь не посмеют. Другие ждут зрелища, рады от своей подлой натуры. Он понял, что нужно быть предельно жестоким. Иного языка не поймут. Слышно было, как Барсук негромко сказал:

— Веник, я не понял?

Один из парней — это был Веня, тот самый, с которым Роман играл в архитектора и геодезиста — быстро двинулся к Ивану.

— Петухан Петуховский, глуховат? Ухо прочистить надо… Не слышишь, зовут?..

— Кому нужен я, придет…

— Что-что? — Веня повернулся к нему боком и подставил ладонь к своему уху.

Иван схватил его за ухо, подтянул к себе и повторил прямо в ухо:

— Если я нужен, пусть придет!

И оттолкнул. Веня еле на ногах удержался. Дядя Степа отскочил от них в дальний угол нар. Оба парня, стоявшие возле Барсука, бросились к Егоркину. Он шагнул от нар навстречу, поднял руку спокойно:

— Ребята, не советую! Калеками будете!

Парни приостановились, стали с двух сторон заходить. Обитатели камеры, те, что были вблизи, поспешно отдалились. Иван сообразил, как нужно ударить, чтобы ошеломить всех и не так сильно повредить человека. Он сжался, как пружина, взлетел вверх и ногой ударил того, что был покрепче. Парень полетел в дальний угол камеры, сшибая табуретки. Второй отскочил, оглянулся, выбирая, куда отступать дальше.

— Помоги ему, дура! — указал парню Егоркин на лежавшего, а сам сел на нары дяди Степы.

Седой Барсук поднялся из-за стола, улыбаясь, и направился к Егоркину.

— Не унижай, не простит, — быстро шепнул дядя Степа.

Иван встал и пошел навстречу.

— Уважаю, уважаю! — улыбнулся Барсук, пожимая руку Егоркину.

— Я не хотел…

— Понимаю… Зови меня Леонидом Семеновичем. А ты кто?

— Иван… Студент.