Каждый день Калвин спрашивала о Колесе, и Самис находил отговорку: он искал, но не нашел, он был уверен, что оно в том погребе или в той кладовой. Завтра — она получит реликвию завтра.

И каждую ночь Калвин клялась, что скоро использует темные чары, чтобы заставить Самиса сказать ей, где его половина Колеса. Она слышала слова Марны в голове: «Мне не хватило смелости. Не повторяй мои ошибки».

А потом она услышала голос Мики: «Так ты будешь его пытать?» — Калвин знала, что должна это сделать, и она медлила день за днем. Тамен или Самис назвали бы это слабостью. Но если это было слабостью, хотела ли Калвин быть сильной?

В один из дней она сказала Самису:

— Ты хотел быть Поющим все песни. Почему тогда радостно учишь меня?

— Думаешь, я рад? — сказал Самис.

— Нет, — сказала Калвин после паузы. — Думаешь, я буду тебе служить?

— У тебя робкий дух.

Его слова звучали так схоже с ее мыслями, что она вздрогнула. Самис улыбнулся.

— Я направлю тебя, кроха. Или… — он посмотрел на нее темными глазами с тяжелыми веками. — Я могу повторить предложение, что уже делал тебе. Ты можешь быть моей королевой. Моей императрицей.

Во рту Калвин пересохло, она едва смогла держать голос бодрым:

— Кила будет рада стать твоей императрицей.

— Бедная Кила! Как она ревновала бы, если бы слышала нас сейчас! — улыбка Самиса увяла, он помрачнел. — Последние годы, когда Дэрроу меня бросил, у меня не было друга, спутника, не с кем поделиться мыслями и планами. Кила думала, что станет моей спутницей. Но ей есть дело только до камней, слуг и комплиментов — это для нее власть, вся лесть и хорошие наряды.

Калвин сказала:

— Но она не так глупа.

— Верно, — согласился Самис. — Но ее не интересуют знания, их мудрое использование… — он вдруг умолк, словно сказал больше, чем хотел. Он буркнул под нос. — Сложно быть одному.

— Знаю, — прошептала Калвин. — Я была одинока, пока росла в Антарисе.

— Я не жду ответа сейчас, — сказал Самис. — Обдумай это, маленькая жрица.

Они замолчали, а потом вернулись к работе.

Вечерами Калвин и Самис были в круглой башне. Они готовили еду из странных припасов, а потом говорили. Самис рассказывал ей о своем детстве при дворе Меритуроса, и одной ночью Калвин рассказала ему о приключениях ее друзей в Меритуросе год назад.

Самис слышал версию событий от Килы, но слушал ее с интересом. Когда она дошла до части, где Дэрроу стал лордом Черного дворца, а с тем и правителем Меритуроса, Самис расхохотался. Но тепло, а не с насмешкой.

— Мой Герон, что всегда избегал власти, правит империей!

— Это теперь республика, — Калвин опустила голову. Где был Дэрроу? Насколько ему помогли целебные воды? Он был слабее, чем раньше? Она вдруг ощутила жуткую панику. Сколько дней прошло, пока она пела? Сколько времени она потеряла?

Самис что-то сказал. Он смотрел на Калвин и ждал ответа.

— Прости. Я н-не услышала.

Он прошептал:

— Спой для меня, Калвин.

Калвин прошла к окну. Пустые улицы и площади залитого луной города тянулись внизу, остров серебра, обрамленный белым морем леса: холодным, тихим, красивым.

Калвин закрыла глаза и вдохнула. Сила затрепетала в ней, от пяток к голове. На миг она замерла, магия заполнила ее, и она запела.

Развернулась песня видимости, улицы пустого города стали яркими, полными людей, как во времена Древних. Яркие стены, зеленые сады, журчащие фонтаны появлялись от ее чар, звучали музыка и смех. Внизу Мика подняла голову и помахала, Марна шла, держа за руку Лию. Хебен из Меритуроса болтал с веселым Занни, который давно умер, и дети с острова Равамей кричали, бегая по площади. И Дэрроу с Халасаа улыбнулись ей, пока шли в толпе.

Тело Калвин гудело от магии, что без усилий слетала с ее губ. Смесь чувств кружила в ней, радость и печаль, ведь тут были призраки людей, которых она знала, призраки друзей, которых она уже не увидит, ведь тут были Древние, что изучали новый мир, не зная, что вредят ему. И она ощущала надежду и страх.

Чары утихли, и шумная яркая площадь расплылась перед ее глазами. Гул голосов и музыки утих. И картинка пропала. Площадь снова была пустой. Снежинки тихо падали на улицы. Калвин поежилась, хотя в башне было тепло, она укуталась в плащ.

Самис оказался рядом. Калвин протянула руку, и он сжал ее ладонь. Ее удивила прохлада его пальцев. Он поднял ее ладонь к губам.

— Готова, маленькая жрица? Готова назвать себя Поющей все песни?

Калвин открыла рот, но не было ни звука. Поющая все песни. Она два года убегала от этого момента. Но если это была ее судьба, было трусостью отворачиваться. А если спасение Тремариса было в ее руках, в ее голосе, и от лживой скромности, из-за робости сердца она позволяла миру увядать и умирать? Что было опаснее: много гордости или ее отсутствие? Может, она узнала от Самиса больше, чем поняла. Она стала Поющей все песни или всегда была ею? Не важно: ответ был одним.

Ее сердце колотилось. Самис пристально смотрел на нее, словно она была диким опасным зверем, которого он держал на тонком шнурке.

— Моя королева, — тихо сказал он. Она ожидала его улыбку, но его глаза были печальными. — Есть еще один урок.

— Нет, — прошептала Калвин. — Нет…

— Ты должна, — он сжал ее пальцы. — Думала, это будет вспышкой света? Думала, богиня склонится и поцелует тебя? Нет, маленькая жрица. Становление Поющей все песни — это не один шаг. Это шаги в свете и тьме. Калвин, пора пойти во тьме. Хочешь свое Колесо? Да? Я его тебе не отдам. Ты должна забрать его. Забери то, что твое, Калвин. Давай!

Калвин издала тихий стон протеста и быстро притихла. Она повернулась к нему, потянулась к его губам. Она никогда не целовала никого, кроме Дэрроу. Губы Самиса были сухими и холодными, его спина напряглась, когда их рты встретились, а потом он расслабился. Сердце Калвин колотилось в груди, она обвила руками его шею. Ее губы задели его ухо.

Она запела шепотом.