Слева и справа от саперов желтели свежие брустверы. Пехота закреплялась, меж ячеек бегали командиры.

— Соединяй напрямую! — резал рукой воздух пропыленный лейтенант. — Комбат приказал…

По дну лощинки вился проселок. После полудня по нему прошли полковые разведчики. Группу возглавлял рыжий Кузьмин, он дружески подмигнул Евгению:

— Пошли с нами!

— Рад бы в рай…

Кузьмин показал фляжку на поясе и, наступая на свою тень, ушел.

За разведчиками сомкнулись придорожные кусты, и шустрые дивизионные саперы перекрыли участок минами. Евгений успел заприметить там своих однокашников, хотел даже сбегать к ним, но минеры уже куда-то пропали. Прошло всего несколько дней, как Евгений распрощался с друзьями, с Гогой, но на войне день — год. Опустевшая дорога темной закорюкой гнулась в кустах. Евгений настороженно глядел туда, не зная, есть ли там свой дозор или же оттуда поглядывает притаившийся враг.

Над боевыми порядками медленно проплыла «рама». Где-то ухнула пушка, снаряд прошуршал над головами и упал у реки. Саперы, путаясь в ботве, раскидывали последние пакеты.

Закончив установку заграждений, взвод отошел за линию окопов. Не успели саперы закурить, как им приказали замаскировать передовой НП. Евгений назначил туда отделение Буряка.

— Руби кукурузу! — с ходу распорядился тот.

Бойцы секли сочные стебли топорами. Наумов сказал:

— Хлебушек…

— Скотине.

— Сами едят! Мамалыга у них — первая вещь! — вставил Буряк.

— Зачем же велел рубить? — спросил Янкин, чернявый и невысокий боец. На перевязи у него висела простреленная рука. Рука подживала, и он, забывшись, то и дело выдергивал ее из марлевой петли. Янкин вздохнул, поправляя бинт и опасливо поглядывая на Евгения. Крутов грозился отправить его в госпиталь еще в день своего прибытия в полк. Возможно, Евгений и настоял бы на своем, но его вскоре вызвали в штаб, и он ушел с разведгруппой. Потом полк начал наступать, и вот Янкин долечивался во взводе. На него махнули рукой: положение в роте аховое, полковые саперы потеряли за последние дни более двадцати человек.

Янкин управлялся одной рукой. На него смотрели как на инвалида и не обращали внимания на воркотню и раздражительность. Янкин перебирал стебли, выламывая неспелые, молочные початки.

— На продажу? — заводил его Наумов.

— Вяжи-ка маты, дядя…

Никто не заметил, как подошел командир роты. Бойко понаблюдал работу, присел на краю свежей воронки и по старой политруковской привычке полез в сумку за газетой.

— Пусть теперь немец мира просит, — произнес Буряк.

— Кобыла с волком мирилась… — буркнул Янкин.

— Мы на его территории?

Большинство бойцов, да и Евгений, считали в это время, что наступление полка только началось. Хотелось верить — опрокинем врага на его же территории! Того самого врага, что трубил о блицкриге и скором вступлении в Москву.

Как ни тяжело было в первые дни войны, но Евгений ухитрялся заглядывать в газету, знал о том, что в стране перестраивалась хозяйственная жизнь и развертывались вооруженные силы, фронт пополнялся политбойцами-коммунистами, на предприятиях возникали боевые группы и истребительные батальоны, формировалось народное ополчение. На оккупированных территориях уже действовали партизаны. Советские люди не просто уходили со своей земли — они угоняли подвижной состав, увозили хлеб и горючее, эвакуировали предприятия.

Красная Армия на всех направлениях вела тяжелые сдерживающие бои. Самоотверженная оборона и контрудары по танковым клиньям врага дали свои результаты: к исходу третьей недели войны фронт на ленинградском, смоленском и киевском направлениях несколько стабилизировался. На северо-западе он перехлестнул южную границу Эстонии, далее спустился на Западную Двину и тянулся по Днепру, где передовые части немецкой группы армий «Центр» натолкнулись на организованное сопротивление войск второго стратегического эшелона Красной Армии.

Евгений слыхал, что на днях фашистские войска, овладев Житомиром, начали наступать в сторону Киева, а наши войска нанесли контрудар по немецкой клешне — наступление противника в этом районе было приостановлено. И с тем большим нетерпением он ждал новостей.

Бойко развернул газету, но она была не свежая, и он не стал читать. Видя, с каким сожалением проводили глазами саперы сложенный лист, он поведал, что знал, на словах. Он не смягчал обстановки, рассказал даже о своей встрече с диверсантами. «Над правдой не мудруй…» — это было его правилом.

— Нельзя долго на чужой стороне, — произнес Наумов, подмигивая Янкину.

— Фрицу можно, а нам…

— Ты вот подлечишься да и станешь за румынкой ухлестывать!

— У меня законная есть.

— Хо-хо… Здравствуй, женившись, да не с кем спать! А бабы тут черноглазы, огонь!

— Мастак, вижу, по этой части.

— По всякой. За вкус не берусь, а горячего сварю. Я солдат!

Бойко украдкой, по-мальчишечьи приник носом к рукаву гимнастерки. Он вспомнил Симу, и не пороховой дым, а едва приметный домашний дух почудился ему. Он отвел руку и размашисто хлопнул ладонью по земле, приглашая Евгения сесть. Тот спустил ноги в воронку, и несколько минут они говорили по делу.

Отсюда, со ската, открывался весь плацдарм, хотя в разномастных клочках зелени ни пехота, ни окопы не были видны. Лишь по дороге мчалась на рысях батарея да встречь ей плелась к переправе группа раненых. Прикрывая ладонью глаза, Бойко следил за батареей. Но мысли о Симе тревожили ротного.

— Ты ж не семейный… — обронил он.

— Нет… — ответил Евгений, но в душе воспротивился: что значит — не семейный? А мать с отчимом? Или дед, у которого он столько прожил?..

Контратака противника началась неожиданно. Гукнул залп, снаряды ударили по переправе. Еще залп — и стрельба перешла в сплошную канонаду, загорелась деревня. На жарком горизонте закурило, по дороге к плацдарму выдвигалась колонна немецких танков. По ним из-за реки открыла огонь дальнобойная артиллерия.

На угрожаемый участок бросили саперов с минами. Бойцы несли в руках по две зеленые коробки.

К Евгению прилип овод. Евгений неловко сучил занятыми руками, вертел головой и чертыхался.

— Дозволь, взводный, шарахну миной!

Это Буряк, он один из всех балаболил. Евгений дернул плечом, согнал со щеки овода, А Буряк уже приставал к Наумову:

— Запевай, слышь!

На плацдарме перестрелка учащалась. Каждому разрыву вторило эхо. Отзвук плыл со стороны опаленного холма, рыжая макушка которого сливалась с горячим горизонтом; в застоявшемся воздухе пахло гарью, и казалось, будто небо занялось и пожар перекинулся через горку, приближался…

— Шире шаг! — повторял Евгений.

На взгорке саперов встретил Бойко. Он окинул взглядом усталые лица и на ходу выслушал доклад Крутова. Позади, в клубах дыма, просвечивала река, по ней сновали десантные лодки, к берегу подваливали паромы с орудиями.

А впереди вражеская цепь уже охватывала горящую деревню. В обход пожара, по винограднику, прорвались пять танков. На их башнях блестели черные с желтым кресты. Танки шли уступом и явно пробивались к высотке, о которой могли достать прямым выстрелом переправу.

— Мины! — скомандовал Бойко.

Крутов со взводом перекрывал дорогу на склоне, по границе виноградника. Саперы торопливо копали щели, а сам Евгений вязал трасшнуры к минам — подтягивать их под гусеницы. Грунтовку пересекли в нескольких местах.

— Пожалуйста, кушать подано! — хорохорился Буряк.

Прорвавшиеся через передний край танки выбрались на дорогу. По ним из-за реки била артиллерия, но они ходко шли к перевалу. Вслед за ними ползли тягач с пушкой и два грузовика с пехотой. В передний угодил снаряд, но второй шпарил дальше.

К Евгению подбежал Бойко.

— Гранаты есть?

— Есть.

— Давай!

— Товарищ комроты…

— Товарищ Крутов! Прекрати!

Бойко лежал плечо к плечу с Евгением, от него все еще попахивало одеколоном.

Из лощинки вынырнул со своими саперами Гога. Бойко с Крутовым оживились. Гога тоже загорелся улыбкой, но тут же сник, отвел глаза. Он молча полез в карман, протянул Евгению свой знаменитый наборный мундштук — дружеский подарок — и кинулся догонять отделение.

По дороге лязгал гусеницами танк. «Как трактор…» — подумал Евгений. В руке он держал протянутый через дорогу шнур с миной на привязи.