— А ты?

— А что я? Молчу, — когда я писала это, улыбка волей-неволей расползалась на моей моське, так глупо звучало это слово от меня, — да и что тут скажешь. Пожалеть его надо.

— Мне грустно, что так складывается.

— Не расстраивайся. Хорошо всё, мы же все люди. Да и скучно было б, если пришла и всё — рай. Человек же долго не может, если хорошо всё, сам себе беды придумывать начинает.

— Если так, то да, конечно, — подруга выглядела растерянной, обдумывая сказанное.

— Расскажи мне что-нибудь, а то у меня писать сил нет никаких, — передав ей записку я прикрыла глаза, неожиданно, тяжелым грузом, придавила меня усталость, казалось, что я окаменела, даже моргать было для меня непосильной работой.

— Да что рассказывать. Торчу тут одна, как сыч. Как сложно ничего не делать! Последние несколько лет ведь ни дня бездействия не было. Вот выпустят меня отсюда, буду хоть готовить вам, вон ты, какая усталая, а тебе ещё ужин сообразить надо, — голос мулатки звучал всё дальше и только перед тем как забыться сном, я вдруг поняла, что засыпаю, сегодняшний день был слишком богат на эмоции и физическую нагрузку.

57

Проснулась я от приглушенного разговора, сначала мне подумалось, что я задремала на диване во время ужина, но слишком уж у меня была не удобная поза — тело лежало на чём-то жестком и бугристом, а ноги свешивались, не доставая до пола. Затем я вслушалась в голоса:

— Да понимаешь, я рассказывала, и раз, она заснула. И встать позвать тебя не могу, и будить её жалко. Вон, какая она замаявшаяся, — это была Кара, даже со смеженными веками я могла вообразить её, когда она произносила эти слова, вот оно стало сначала озабоченным, а потом на нём проступила нежность и жалость.

— Да уж, загонял я её. А что поделаешь? Она ничего не умеет, — отвечал Герман громким шепотом, говорить совсем тихо у него не получалось.

— Ты бы с ней, по нежнее, что ль был, поласковее. Ей очень трудно. Но при всём притом, что происходит вокруг она не унывает, улыбается. Что будешь делать, если эта жизнь сломает ее, как и меня?

— Она выдержит, — неуверенно пробормотал муж.

— Ох, не знаю, — тяжело вздохнула Кара.

Тушка вся затекла, да и смысл было слушать их беседы? Когда я попыталась потянуться, ногу пронзила острая боль, слишком долго она лежала в неудобной позе, я выдохнула сквозь зубы и подняла веки, в тот же момент ко мне повернулись две озабоченных физиономии. Организм никак не желал вновь проявлять активность, всё ныло и болело, а глаза норовили закрыться:

— Эй, ты как? — любимый был очень озабочен, я вымучено улыбнулась и покачала кистью, как-бы говоря: «Так себе» и продолжила попытку встать.

Муж не стал дожидаться, пока я выиграю бой со своим туловищем и подхватил меня на руки.

— Ладно, пойдём мы. Ася придёт к тебе завтра утром, — попрощался он с Карой, я лишь махнула в прощальном жесте.

Как же хорошо и приятно оказывается, когда тебя на руках несёт любимый человек, прижимая к себе, будто сокровище. Ночная прохлада освежила меня, прогоняя прилипчивую сонливость, но я и не думала просить поставить меня на ноги, я эгоистично наслаждалась этим почти интимным моментом. Только в землянке он отпустил меня, укладывая на диване, всё во мне протестовало, но я понимала, что это я сыта эмоциями да впечатлениями, а он, наверное, голоден как лев. Тут же зашебуршившись на диване я вознамерилась идти готовить ужин.

— Сиди уж. Я всё-таки не первый день из-под маминого крылышка. Соображу нам как-нибудь поесть, — правильно расценил мою активность Герман.

Я довольно устроилась поудобнее и наблюдала как он, стоя ко мне спиной, что-то режет и мешает. Закончив, муж почти вплотную придвинул тумбу к софе и выставил на ней салат из консервированных овощей и тушенку.

— Не верх кулинарного искусства, конечно, но вкусно, — смущенно пробормотал он.

И только взяв тарелку, я поняла: как же хочу есть. Я уплетала ужин, словно не ела два дня, жмурясь от удовольствия — салат действительно оказался вкусным. За пару минут мы смели всё, что было и сыто откинулись на спинку дивана, перед тем как приняться за ужин супруг сел рядом. Как же было здорово, просто вот так сидеть, ни о чём не думать и ничего не говорить, блаженство. Самое опасное в таком состоянии заснуть, видимо к мужу дремота начала подкрадываться первой, потому что он встал, как бы отряхиваясь от паутины сна стремительно пытавшейся опутать его, собрал тарелки и пошел их мыть. Когда с уборкой было покончено, он аккуратно развернул меня, не столь стойкую к цепким лапкам дрёмы, и устроился рядом, положив мою голову к себе на грудь. Забавно, казалось бы, устроили поудобнее, спи — не хочу, но сон как рукой смело. Я лежала и слушала, как размеренно бьётся его сердце, чувствовала под своей щекой его горячее, даже через футболку, тело. Какой там спать, когда даже мысли бросились врассыпную от чувства, что вот он, рядом.

— Наверное, стоило пройти всё, ради того, чтоб можно было вот так обниматься, — промурлыкал он, голос его был низкий с хрипотцой, а может мне показалось, потому что я слушала его, прислонившись ухом к груди, но от этого тембра меня кинуло в жар.

Не в состоянии больше сдерживать себя я крадучись просунула ладонь под футболку. От осязания под своими пальцами его упругой кожи, на животе покрытой шелковыми волосками у меня потемнело в глазах. Никто не ведает, чего мне стоило не порвать зубами его одежду, дабы прильнуть всем телом, так мне хотелось ощутить его всего. Дыхание супруга изменилось, я страшилась посмотреть на него, понимая, что увижу во взгляде то же дикое сумасшествие, которое терзало и меня. Я зажмурилась от страха перед этим новым чувством и двинула руку вверх, лучше б я этого не делала. Память услужливо показала моему внутреннему взору грудь мужа, истерзанную по чьей-то злобной прихоти, но всё же прекрасную и пленяющую меня. Незамедлительно где-то в животе вспыхнула потребность смотреть не его тело, покрыть поцелуями застарелые шрамы, заменяя тяжелые воспоминания удовольствием. Я почувствовала, как он вытягивает мою ладонь из-под футболки.

— Что ж ты делаешь, коварная! — простонал он, подтягивая меня так, что моё лицо оказалось напротив его, и я увидела то, чего так боялась — его очи. В этот же момент исчезла та пугливая девочка Ася, которая возникала всегда, когда нас захлёстывал горячий тайфун вожделения и появилась новая: дикая, хищная и необузданная, словно пантера. Она уже поймала свою жертву и лишь игралась с ней, перед тем как дать поглотить себя и его этому шквальному огню.

Я приблизила своё лицо так, что тот воздух, который он выдыхал, вдыхала я и наоборот, ещё секунду он сражался с собой, но у всего есть свой предел, и предел самообладания пал под моим натиском. Герман впился в мои губы как умирающий от голода бросается к пище, я была его кислородом, едой и водой, жадные уста ласкали и требовали ответа в поцелуе. Мои и его руки перепутались, гладя друг друга, в этот момент даже под страхом смерти я не сумела бы сказать, где я, а где он. Мы стаскивали одежду, будто она горела на нас, причиняя нестерпимую боль. Только оказавшись обнаженными, в объятьях, таких крепких, что вздохнуть было трудно, мы немного пришли в себя, сжигающий дотла пламень страсти отхлынул, позволяя, насладится нежностью. Мы не в состоянии были отвести взгляд друг от друга, а наши пальцы блуждали по любимому, изучая, узнавая. Иногда возникало чувство, что наши организмы живут какой-то своей жизнью, а души тесно переплелись. Но затишье было недолгим, волна желания накрыла вновь нас неожиданно, сметая на своём пути все мысли и чувства, оставляя только ощущения. Я перестала понимать, что происходит, где любимый, а где я, я чувствовала его везде, его пальцы уступали место губам, а те в свою очередь сменялись пылающей кожей, его прикосновения обжигали и дарили наслаждение, сводя с ума, заставляя терять ощущение времени и пространства. Но и я не оставалась в долгу, казалось, все его тело мне было известно, хотя мои веки были смежены, я знала куда коснуться, чтобы из его уст вырвался шумный вздох, а иногда поистине звериный рык, но это лишь раззадоривало меня. Мне было мало, и я не представляла, чего же мне не хватало, но кто-то внутри меня ведал, что это только первые аккорды танца любви, который нас закружил.