Пока занимались всем этим, уже совсем рассвело. По сторонам все чаще мелькали поселки, линии столбов с проводами. Чувствовалось приближение какого-то города. Степь вокруг была уже не вся белая от первого снега, а чуть припорошенная им, грязновато-серая — здесь, поюжнее, снега выпало меньше.
Состав замедлил ход, одолевая подъем. По сторонам потянулись ряды уже давно потерявших листья деревьев путезащитной полосы. За ними по обеим сторонам мелькали какие-то невысокие крыши, все чаще.
— Пора! — Иванов выкрутил пробку зажигалки немца, вылил почти весь бензин на завернутую в брезент вату, торчащую из ящика. — Прыгай, Василь! — Чиркнул зажигалкой и прыгнул сам.
Перевернуло на лету. С размаху врезался в тугие, пружинящие ветви. Удар всем телом о мерзлую землю.
Мимо прогромыхали последние вагоны. Огляделся: не видно ли немцев? Нет… А Василь?
Хоронясь за деревьями, пошел вдоль полотна назад, навстречу Василю. Интересно, как теперь там, на платформе? Огонь так и фукнул. Дерево сухое, да и ветер. Загорится ящик, а там, глядишь, и рванет. Должно рвануть. Чтобы не доехали снаряды до Севастополя. Хотя бы услышать, как бабахнет.
Впереди, меж тонкими черными стволами деревьев, что-то мелькнуло. А если вдоль путей патрулируют немцы? Присел за дерево. Но сразу же вскочил:
— Василь! Кости целы?
— Я не костями, чем помягче приземлялся.
Постояли, ожидая: не услышат ли взрыв? Но состав уже далеко…
— Ходу, ходу! — спохватившись, заторопил Иванов — Как бы тут, возле линии, на патруль не напороться.
В стороне сквозь деревья примыкавшей к пути рощицы — реденькой, по-зимнему прозрачной — белели какие-то хатки. Решили пойти туда — поразведать обстановку.
Шли от дерева к дереву, внимательно поглядывая по сторонам. За два месяца пути по захваченной врагом земле привыкли ходить так — каждый миг начеку.
Поселочек казался безлюдным. Может быть, просто потому, что было еще очень рано. Задворками подойдя к стоявшей на отшибе хатенке, постучали в окно. Качнулась занавеска, мелькнуло испуганное женское лицо. Вид железнодорожных фуражек, очевидно, как-то умерил страх женщины. Она крикнула из-за стекла:
— Нема! Ничого нема на менку, ни пшена, ни хлиба! Сами голодуем!
— А, часом, не слыхали, у кого в поселке е? — сразу же вошел в неожиданно предложенную ему роль Трында.
— Та у кого ж? Мы ж своего не сияли… А що у вас на менку?
— Спички.
— Сирники? Ой, хлопци! — оживилась женщина. — Мабудь продадите мени хучь один коробок? Та вы заходьте, заходьте у хату!
Через несколько секунд брякнул засов открываемой двери.
Войдя, они увидели на лавке у стены сутуловатого человека в нижней рубахе. Сосредоточенно нагнув голову, он наматывал на ногу портянку. Подняв склоненное лицо, заросшее седоватой с чернью порослью, он внимательно посмотрел на вошедших. От этого словно проникающего в душу взгляда Иванову стало немножко не по себе. А когда хозяин спросил спокойно:
— Военные? — Иванов и вовсе насторожился. Снова припомнился благолепный старичок, из-за которого они чуть не погибли. Потихоньку, предупреждая Трынду, толкнул его локтем в бок и ответил:
— Что вы, папаша! Какие мы военные? Мы — ремонтники.
— Ни! — Хозяин хитровато шевельнул седой бровью. — Мой глаз верный. Военные вы. Сам сколько служил, разбираюсь. Да вы, хлопцы, нас не бойтесь. — Голос хозяина зазвучал глуше. — Наш сынок, коли голову не сложил, тоже, может, как вы, блукает, до добрых людей стучится.
— Ой, лышенько… — вздохнула при этом хозяйка и поднесла к глазам конец платка.
«Не выдадут!» — успокоил себя Иванов. А вслух сказал:
— Насчет спичек — извините, нету. — Вытащил зажигалку: — Только вот…
— Ни, ни! — заспешила хозяйка. — Вам самим треба!.. Скажить… — В ее глазах блеснула надежда. — Вы с окружения, або с плена? Часом не бачили Онищенко Петра?
— Побачишь там! — невесело усмехнулся хозяин. — Народу тыщи… Ты, Мария, собери-ка лучше чего на стол. Хлопцы ж по аттестату не получают.
На покрытом старенькой клеенкой столе быстро появились чугунок с картошкой, сваренной в кожуре, миска квашеной капусты, а вместо хлеба — темные, невесть из чего испеченные лепешки. Но гости были рады и такому угощению и без стеснения принялись за еду. Хозяин молча смотрел на них, положив на столешницу темные морщинистые руки. Потом заговорил медленно, задумчиво, словно бы сам с собой:
— Октябрьская завтра. Был праздник…
— Почему — был? — оторвался от еды Трында. — И есть!
— Какой уж под немцем праздник! — хмуро свел седые брови хозяин. — Лихо одно.
— Нимцы кажут, они вже в Москве. В Кремле на карточки сымаются… — вздохнула хозяйка.
— Брешут! — не стерпел Трында. — А вы, тетю, разносите!
— Не кипи! — вмешался Иванов. — Нашел виноватую!
Но и ему от услышанного стало не по себе. То, что фронт близко к Москве, они слыхали и раньше. Но немцы в Кремле? Это не укладывалось в голове.
— Вы что ж, верите? — спросил Иванов хозяйку.
— Не можно в такое поверить! — ответил за нее хозяин. — Не можно, чтобы державе нашей — конец! — И коричневые, узловатые пальцы его, лежавшие на столешнице, сжались в кулаки. — И ты ж не веришь! — шевельнул он бровью, глянув на жену.
— А я что ж… Як вси… — Хозяйка скорбно поджала губы. Но вскоре бросила взгляд на ходики, тикающие в простенке между окон: — Ой, времечко ж! — и стала торопливо надевать ватник.
Очевидно заметив, как переглянулись гости, хозяин поспешил объяснить:
— На работу она. В госхоз. Хозяйство немецкого государства. Раньше совхоз был. А теперь мы откармливаем свиней, немцы жрут.
— Есть они здесь, в поселке?
— Нету. Управляющий с помощником — немцы, так они в городе живут. Только наезжают.
— А город — близко?
— Запорожье-то? Километров десять. А вы в какие места путь держите?
— До дому! — опередив товарища, ответил Трында, не переставая усердно жевать. — В Крым!
— В Крым? — протянул хозяин изумленно. — Дуже далеко. Аусвайсы[16] надо. Проверка дуже строгая.
— И без аусвайсов сколько прошли-проехали! — Трында горделиво вскинул нос. — Да мы…
Иванов перебил:
— А ты слушай, что человек говорит! Может, не ехать пока?
— Вам, ребята, здесь оставаться негоже! — забеспокоился хозяин. — У нас в поселке каждый на виду. И немцы могут наскочить. Себя загубите и нас.
— Боитесь? — Трында положил недоеденную картофелину на стол. — Враз уйдем!
— Не гомонись. Ешь, ешь! — Хозяин дождался, пока Василь снова взялся за картошку. — Я за вас страх имею. Чтоб не попали обратно туда, где были. А то и дальше.
Хозяин, очевидно, был уверен, что они бегут из плена.
— Я в ту войну в Германии сам побывал, знаю. Пригнали нас в город Пиллау, возле Балтийского моря. Заставили котлованы рыть. Лопат нехватка — выгребай землю шапкой. Чуть не так — палка! И паек плохой, сырость морская, простуда у всех. Сколько мы там своих позарывали! А нынче немец еще зверистее. Фашист. За вас, хлопцы, болею. А вы…
— Не обижайтесь, папаша! Мы ж понимаем. — Иванов встал. — Спасибо вам…
— Обожди! — Хозяин задумчиво потер большим пальцем щетинистую щеку. — Лучше я сперва схожу тут к одному человеку, распытаю. Может, чем поможет вам. Побудьте здесь, пока мы с Марией с работы не вернемся. Чтоб никто не прознал, я с улицы замок навешу. Да вы не сомневайтесь! Замок слабенький, для вида. И в любое окошко вам выход, в случае чего.
— Не продадут? — забеспокоился Трында, когда за хозяином закрылась дверь.
— Научил тебя бдительности святой старичок, — не удержался от улыбки Иванов. — То-то, я гляжу, сидел ты тут за столом, как на гвоздиках. А я этим людям, Василь, верю.
— А я проверю, открывается ли окно, если тикать… — Трында потрогал оконные шпингалеты. — Ты, Вань, в то окно смотри, на улицу, а я в это, в сад. А вдруг да…
— Ладно, встанем на вахту, — согласился Иванов.
Хозяева вернулись, когда уже густо легли сумерки. Вместе с ними пришел паренек лет пятнадцати в замызганном кожухе с подвернутыми рукавами — они ему были явно длинны. Паренек был молчалив, не говорил ни слова, стоял у порога, ждал. Хозяин показал на него:
— Хлопчик проведет.
В тот же вечер они были на окраине Запорожья, на фуражной базе местной городской управы, в сторожке. Там их встретил сторож — маленький, щуплый, с бесформенной, видимо недавно отпущенной бороденкой. Внимательно глядя острыми прищуренными глазами, он подробно расспросил их, кто они такие.