Эшелон летел на полной скорости. Из-под брезента не было видно ничего. Да если бы и приподнять его — вдоль пути только темь да редкие искры, летящие от паровоза. Станции были по-военному затемнены. Лишь изредка мелькал еле приметный синий огонек.

…Колеса в который уже раз звонко простучали по стыкам на стрелках.

— Во рвет! — жарко дыхнул Василь в ухо товарищу. — Еще одну станцию проскочим!

Василь уже не сомневался, что теперь все пойдет отлично:

— Скоро — Лозовая! А там — поворот на Славянск, на восток. Там будем жать — утром к фронту подкатим. Как в салон-вагоне.

— Салон! — Иванов поворочался. — Ух, как задувает!

— Давай, Вань, теснее ко мне. Ой!.. — Трында, подвигаясь, ударился рукой об окованный железом угол ящика. — Вань, как думаешь — что в этих ящиках?

— Мечтаешь — консервы?

— Не худо бы.

— Напрасные мечты. Снаряды там.

— Не пожуешь…

Леденящий ветер то и дело врывался под брезент. Тесно прижимались друг к другу, пытаясь согреться. Кажется, им это удалось. Не заметили, как заснули.

Когда проснулись, поезд все еще шел. Выглянули. Уже светает. Мимо проносится присыпанная первым снегом пустынная степь. Но какие это места?

— Не туда едем! — чуть не крикнул Иванов.

— А куда ж? — Василь едва не выскочил из-под брезента.

— Гляди! Небо светлее слева по ходу. Значит, не на восток едем. Не к фронту!

— Может, только закругление, поворот?

— В голове у тебя, Василь, закругление! На юг эшелон идет. На юг! Понял? Юхим как объяснял? Дорога к фронту через Лозовую на Славянск. А нас ночью на Павлоград повернули.

— А знаешь, Вань? От Павлограда дорога на Запорожье, а оттуда на Крым.

— Кругаля через Лозовую?

— А что? Мосты везде порваны, вот и гонят составы в объезд! — Глаза Василя вспыхнули. — А вдруг этот эшелон — на Севастополь? Там, говорят, давно большие бои. Туда, наверное, снаряды везут. И мы доедем! Как с плацкартным билетом.

— Как бы немцы нам на этот билет свинцовый компостер не поставили.

— Нас же никто не видит, Вань. Глядишь, до Крыма докатим! Хотим фронт переходить? Так уж лучше — прямо в Севастополь.

— Лих ты, Василь! — Иванов помолчал, вслушиваясь в громыханье летящего состава. — Только у меня другое предложение: убраться из этого салона, пока нас в сторону от фронта еще дальше не увезли…

Иванов не договорил. Что увидел Василь в другом конце платформы? Почему такой испуг на его лице? Иванов глянул тоже — и замер: из-за ящиков виден край плеча с погоном, поднятый воротник шинели, макушка пилотки, торчит ствол винтовки. Спиной к ним, прислонясь к брезенту, сидит немец, часовой! Откуда он взялся? Перешел с соседней платформы? Или поставлен на пост во время остановки, которая, может быть, была, когда они спали? Незаметно с платформы теперь не выбраться. Спереди — глухая стена товарного вагона. Сзади — другая платформа. На пути к ней — этот немец. Что делать?

Ответ на это последовал быстрее, чем они предполагали. Часовой, которого, наверное, порядком-таки прохватывало ветром, направился в их сторону вдоль края платформы, прижимаясь к штабелю ящиков. Нет, кажется, он еще не видит их!.. Но как только дойдет до этого края платформы…

— Он — сюда, а мы — туда! — шепнул Трында Иванову. Тот юркнул к борту, противоположному тому, вдоль которого шел к ним немец.

Но Трында не успел…

— Хальт! — заметив его, испуганно рявкнул немец, откачнувшись спиной к ящикам, рванул винтовку с плеча:

— Лигст ду![15] — Он целился в Трынду.

Тот, показывая на свою железнодорожную форму, заговорил громко, чтобы немец услышал его в грохоте движения:

— Я домой, понимаешь? Бригада, паровоз. Домой. К матка…

Не слушая, немец проорал что-то и вскинул ствол винтовки, чтобы дать сигнальный выстрел. Но выстрелить не успел. На него навалился, подбежав сбоку, Иванов.

Часовой яростно пытался вырваться. Но вдвоем они одолели его, выхватили винтовку, в которую он вцепился мертвой хваткой.

Уже обезоруженный, поверженный, немец не смирялся. Вырывался, пытался кричать. Затих только тогда, когда его голову прижали к полу, и он понял, что ему свернут шею, если он не замолчит.

Теперь он смирно сидел в конце платформы, подогнув ноги и упершись спиной в ящики. Пилотка с него слетела, ветер трепал рыжеватые волосы. Опасливо поглядывая на винтовку, ствол которой Трында упирал ему в бок, немец твердил, тыча себя в грудь:

— Пролетариат! Пролетариат!..

— Да замолчи ты! — прикрикнул Трында. — Что с ним делать?

— А черт его знает! — Иванов растерянно глянул на товарища.

Немец был ни молодой, ни старый, с тощим продолговатым лицом, на котором каждая жилочка дергалась. Он заискивающе улыбался, всем видом и жестами показывая, что если и был строг, то только потому, что того требовал долг службы, а была бы его воля — пожалуйста, можете ездить на составах с военными грузами.

— Держи его под прицелом!

Иванов нагнулся к немцу, снял с него ремень со штыком в ножнах и подсумками, извлек из карманов блестящую зажигалку, губную гармошку, бумажник и плотный пакетик с фотографиями. Губную гармошку бросил, зажигалку спрятал — пригодится, спичек нет, а заглянув в бумажник, засунул под ватник и его — там деньги и документы. Пакетик с фотографиями тоже хотел выбросить, но на всякий случай заглянул в него: а может быть, там что нибудь еще. Вдруг посуровел, показал один из снимков немцу:

— Ты?

— Найн! Найн! — прижал немец ладони к груди.

— Глянь! — показал Иванов карточку товарищу.

На снимке был изображен, похоже, тот самый немец, который сидел перед ними. Он был сфотографирован вдвоем с каким-то приятелем: засученные рукава мундиров, ухмыляющиеся физиономии, пилотки набекрень, в каждой руке — ухваченный за шею гусь, позади — окно с разбитыми стеклами, беленая стена хаты с полосами копоти.

— У, гад фашистский! Может, они мою хату тоже так! — Трында недобро взглянул на немца.

— Их бин арбайтер! — выкрикнул немец. — Драй киндер! Их хабе драй киндер!

— Киндеров вспомнил! — Трында шевельнул винтовкой. — А сколько ты наших ребятишек обездолил?

«Нет! — взглядом остановил товарища Иванов. — Стрелять нельзя. Услышат».

«Время не терпит. В любой момент немец может закричать…» — Иванов нерешительно сжал рукоятку штыка, отобранного у немца. Противно… Если б в бою. А так — противно. Но как иначе?

Пересилив себя, Иванов потянул штык из ножен, немец заметил это, его глаза сразу остекленели от ужаса.

И вдруг немец махнул через невысокий борт платформы.

— Ты что?! — перехватил Иванов винтовку, приклад которой Василь уже вскинул к плечу. — Вместо часового тревогу поднять хочешь?

— А ты — что? — в свою очередь напустился на него Василь. — Фотокарточки! Их сразу надо кончать, фотографов этих!

— Не шуми! — Иванов толкнул Трынду с винтовкой под брезент и сам залез туда же. — Если этого пролетария другие такие же увидели…

— Шоб он соби шию поломав! — Трында в сердцах перешел на родной язык. — Як он нас окрутыв! Як окрутыв!..

— Тихо! — остановил его Иванов. — Прислушивайся. Как бы прыгать не пришлось…

А эшелон шел, не сбавляя хода.

Из-под брезента было видно — в сером полусвете только начинающегося дня убегают назад столбы, редкие черные, присыпанные снегом кустики под невысокой насыпью, тянется мимо ровная, пустынная беловатая степь.

— Видишь! — показал туда Трында. — На юг катим! К ночи будем в Крыму.

— Если не в раю! — хмуро пошутил Иванов. — Не хватились немцы часового сейчас, так на остановке хватятся. Мотать нам отсюда надо, пока эшелон не остановился.

— Ладно! — не стал долго спорить Василь. — Только заплатим за проезд. — Он показал рукой на ящики позади себя. — Рванем — нашим в Севастополе меньше достанется.

— Да ведь надо запалы, шнур…

— Придумаем, Вань!

Остерегаясь, чтобы их не заметили, принялись за дело. Выдвинули из-под брезента один из ящиков, отодрали штыком крышку. В ящике лежали снаряды — пять штук в деревянных гнездах сверху, пять — внизу. Один из снарядов сдвинули так, чтобы дно его местом, где взрыватель, неплотно прилегало к стенке. Затем открыли патронташ немца, выворотили из патронов пули и высыпали порох в кусок брезента. Получившийся сверток с порохом заткнули между дном снаряда и стенкой ящика. Еще один большой кусок брезента располосовали штыком на ветошь и положили сверху вместе с клочьями ваты, надерганной из ватников.