Грейнджер. Что ж ты за сука-то такая ненормальная?

Он сел и вытащил запечатанный конверт из тумбочки. Белоснежная бумага тихонько заскрипела в пальцах. Почему он до сих пор не использовал это письмо или не прочитал, на худой конец? Почему таскал его на уроки с собой, но распечатать так и не решился? Почему грязнокровке было плевать на него, тогда как он сам изводил себя мыслями еще и об этом, словно без этого письма ему не о чем было думать…

Он проталкивал глубоко в глотку ее последние слова: «Подавись, подавись им», – и понимал, что ненависть к ней медленно перетекает в ненависть к себе, и это не заглушить туалетной еблей с Паркинсон, бесконечными полетами на метле и книгами. Оно не уходило.

Он распечатал его.

Он читал строчку за строчкой, он слышал, как Блейз говорит с ним, но его слова размывались, звучали, как эхо, которое он пытался расслышать сквозь шум в ушах.

– Знаешь, однажды тебе придется принять тот факт, что есть люди, заботящиеся о тебе. И они никуда не денутся.

«Гермиона».

«Все не так плохо…»

«Наверное, я зря тебя беспокою…»

– … И когда ты поймешь это, ты также поймешь и то, что вся эта забота шла тебе на пользу.

«Ты не могла бы приехать…?»

«Прости меня…»

– … А пока продолжай строить из себя мудака, я все равно буду рядом, ясно? Потому что я тебя знаю, Драко. Знаю, какой ты… Куда ты идешь?

Футболка. Носки. Джинсы. Свитер. Ботинки.

Палочка. Письмо.

Один короткий взгляд на Забини:

– Что?

– Ты куда собрался?!

– Мне нужно идти.

– Но Драко…

– Я услышал тебя, Блейз, ясно? Ты всегда будешь заботиться, всегда будешь рядом. Но не жди гарантии, что это взаимно. Я хуевый человек, Блейз, просто хуевый. Однажды ты найдешь друга, который будет тебя достоин, но я никогда им не буду. Мне жаль. А сейчас мне нужно идти, прости.

Он выскользнул за дверь до того, как Забини понял смысл сказанных им слов. Они все еще звенели в голове, смешиваясь со строчками из письма… Он должен был найти ее. Должен был сказать.

Через три ступеньки наверх, наружу из подземелья, по коридору до лестницы, снова вверх.

Один этаж, второй, третий.

Только не двигайтесь, никаких больше перемещений, Хогвартс, не надо твоих игр, только не сейчас.

Просто дойти до гребаной гриффиндорской башни, заставить сраный портрет отодвинуться, найти ее, сказать.

Малфой, ты свихнулся. Тебе нет до нее дела.

Но я должен. Я должен.

И почему-то это «должен» подгоняло его, и он бежал, наплевав на то, что уже далеко за полночь, что, если снова попадется Филчу, взыскания не избежать. Он просто хотел увидеть ее, заставить прочитать…

Он застыл, как вкопанный, когда увидел ее, выскальзывающую за дверь на улицу. Она была в шапке, пальто и тех самых перчатках без пальцев, из-за которых его переклинило пару месяцев назад до такой степени, что он поцеловал ее.

Малфой огляделся. Вокруг не было ни души, замок спал, даже картины похрапывали в рамах. Куда она поперлась?

Уже не вверх через три ступеньки, а вниз, к выходу, прямо в декабрьскую стужу.

Ветер плеснул горсть снежинок в лицо. Малфой отмахнулся от них и натянул рукава на пальцы, двигаясь вслед за Грейнджер, которая шла так медленно, словно лунатила. Может, и правда, спит?

Блять, ну и холод.

– Эй, – позвал негромко, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Грейнджер застыла, насторожившись, потом медленно обернулась через плечо. Не спала. В здравом уме шлялась ночью за пределами замка. Удавил бы.

Ничего не ответила, только вздохнула как-то обреченно, вроде «куда мне от тебя деться, Малфой?» и пошагала дальше по разметенной Хагридом тропинке, вверх, в сторону Запретного леса.

– Ты глухая?! Грейнджер! – повысил голос – ноль реакции.

Серьезно, он должен переться за ней по снегу сейчас?

Обернулся, посмотрев на дверь. Потом чертыхнулся себе под нос и шагнул за ней, набирая скорость.

– Да чтоб ты провалилась, идиотка, стой!

Она шла быстрее, словно надеясь, что, если будет идти, не оборачиваясь, Малфой отстанет от нее. Да вот хер тебе, дура.

Схватил за капюшон пальто, догнав, дернул на себя. Грейнджер пискнула, съежившись, а потом повернулась и толкнула его с такой силой, что он чуть не завалился в снег. Чудом устоял на ногах.

– Оставь меня в покое, Малфой!

– Какого хера ты шляешься по ночам?

– Не твое дело, ясно?

Драко зарычал и растер озябшие руки.

– К черту! Знаешь, я просто хотел хоть раз поступить по совести, но пошла ты!

Она хрипло расхохоталась и спрятала ладони в карманы.

– По совести? Откуда она у тебя взялась?

Он вытащил смятый листок и помахал им перед ее раскрасневшейся на морозе рожей.

– Твое письмо, грязнокровка, въезжаешь? Оно не от Крама.

Вцепилась взглядом в клочок бумаги, а потом отвернулась демонстративно, будто он мог не заметить блеска в глазах.

– Мне все равно.

– Да что ты? – дернул за руку, заставив вытащить из кармана. – Читай его.

– Иди в задницу!

– ЧИТАЙ, Я СКАЗАЛ!

Он бы ударил ее, если бы руки не замерзли. Вот просто взял бы и вмазал по лицу, наплевав на то, что она какая-никакая, но девчонка.

Упрямо сцепила зубы, отвернулась и уставилась куда-то в темноту.

Драко кивнул, разворачивая листок.

– Ладно, тогда прочитаю я, – Грейнджер вздрогнула, но продолжила стоять так, вдыхая воздух полной грудью, выпуская пар изо рта. Драко на секунду застыл, заметив снежинки на ее ресницах. Почему только с ней всегда так? Румянец, снежинки, растрепанные волосы, торчащие из-под шапки? Почему нормальные девчонки всегда выглядят так, словно погода им нипочем, ресничка к ресничке, пружинки-локоны и ровный слой косметики на лице? Почему она не такая, как они? Он вздохнул и направил свет от палочки на бумагу. – «Гермиона, – это был первый случай, когда он произносил ее имя, и оно оказалось слишком приторным, захотелось соскрести его с языка, – … мне не хотелось бы отвлекать тебя от учебы, тем более, семестр почти закончился, и ты сейчас загружена, но, должен сказать – твоей маме нездоровится. Все не так плохо, наверное, я зря тебя беспокою, но я отвез ее в больницу, и она… Хотела бы видеть тебя. Ты не могла бы приехать? Прости меня. Целую. Папа».

Он закончил читать и посмотрел на нее. На ее сжатых губах появилась улыбка, больше похожая на оскал, и она упрямо замотала головой.

– Ты не смеешь… лгать мне так.

Промерзший шепот, больше похожий на скрип снега под подошвой ботинок.

– Лгать тебе? Грейнджер, ты… Да пошла ты! Посмотри сюда.

Упрямая. Сцепила зубы и мотает головой, а у самой слезы градинами в глазах.

Он не схватил ее за подбородок, как делал это всегда, а как-то слишком осторожно взял.

– Посмотри.

– Уйди, Малфой. Уйди!

Схватил за руку, разворачивая к себе. Она вскрикнула, и пар от ее дыхания опалил его лицо. Была ночь, ветер продирал до костей, а он стоял тут с этой дурой, мерз в одном свитере и с тупым клочком бумаги в заледеневшей руке.

– Смотри! – ткнул в лицо наполовину смятый листок. – Я не вру тебе.

Она заплакала. Без всхлипываний и рыданий – у нее просто покатились слезы, и, пока ее глаза бегали по строчкам, Малфой не мог отвести взгляда от этих прозрачных капель на ее раскрасневшихся от холода щеках.

Рука все еще сжимала ее локоть, и Грейнджер… Она стояла так близко, что Драко вдруг осознал, как сильно он истосковался по ее телу. Мерлин, до безумия. По ее глазам, по запаху ее волос. По гладкости ее кожи, по дрожи в ее голосе. Осознал, принял, позволил себе спокойно воспроизвести эту информацию в своей голове. Даже почти не испугался.

Он соскучился по ней. Соскучился.

Она закончила читать и подняла на него глаза. Огромные, испуганные, шоколадно-карие, полные слез. Малфой выдохнул весь воздух из легких – его словно кто-то ударил в грудь.

– Грейнджер… Грейнджер, это ведь ничего, да? «Нездоровится». Ха! Да мне круглый год нездоровится, это же не значит, что…

Он проглотил окончание фразы, потому что. Дошло, блять.

Она смотрела на него.

Смотрела без отвращения и ненависти, даже будто с надеждой. Как будто мысленно умоляла: скажи, скажи, что все это неправда, ты просто пошутил надо мной, скажи.

Ее рот был приоткрыт, синие от холода губы дрожали.

Смотрела.

Не моргая, спокойно, прямо в глаза.