Старшина группы мотористов Дмитрий Рогов стоял у носовой машины, напряженно наблюдая за ее работой. Твердые дуги бровей над серыми спокойными глазами были тесно сдвинуты, отчего на выпуклый лоб легла прямая и глубокая складка.

Давно, еще в обед, когда предсказанный утром шторм стал набирать настоящую силу, командир корабля приказал заглушить бортовые машины. Но сейчас все чаще приходилось выключать и носовую: в кингстоны вместо воды то и дело начинал засасываться воздух.

Редкий рейс в Баренцевом море обходится без шторма, особенно в такие осенние ночи. К этому Дмитрий привык. Нет, не о шторме, не об усталости думал он сейчас. Мысли его беспокойно возвращались домой, к Наташе. Успели ли доставить ее в Мурманск? Проскочил ли в Кольскую губу до шторма штабной мотобот?

Бывает же так: и ждешь, и знаешь, а придет то, чего ждешь, все-таки нежданно. Видно, не только его самого, но и доктора в консультации сбила с толку Наташина легкость. До вчерашнего дня она не хотела оставлять работу в библиотеке. И даже еще сегодня утром, возвращаясь из гавани, увидев ее на берегу, Дмитрий порадовался: как легко она идет, как гибко наклоняется, рассматривая что-то под ногами.

Наташа шла по самой кромке воды, оставляя на твердом сыром песке четкие маленькие отпечатки. Море, небо, даже угрюмые, обрывистые скалы по ту сторону залива подернула жемчужная, мягкой синевы дымка. Когда Дмитрий, ступая через длинные космы водорослей, подошел ближе, Наташа улыбнулась и показала ладонь, на которой слабо шевелились, засыпая, две маленькие морские звезды:

— Высушу, — игрушки ему будут…

Глядя на стеклянно-прозрачную воду бухты, на замершие над плоскими домиками мыса верхушки мачт, на неподвижную громаду океана в просвете между скалистыми горбами островов, — глядя на все это суровое спокойствие, трудно было представить, что скоро завоет здесь лютый норд-вест, набросятся на гранит берега осатанелые волны.

И так же трудно было поверить, что через полчаса розовые, в ямках улыбки, Наташины щеки вдруг посереют от страха и боли… Надо же было этому случиться в ту самую минуту, когда Дмитрий сорвал с вешалки дождевик, торопясь на корабль, уходящий по срочному заданию…

— Все, что нужно, сделаем немедленно. Мотобот выходит следом, — сказал ему в политотделе, куда он забежал, капитан второго ранга. Потом улыбнулся: —Такая уж наша пограничная жизнь… Впрочем, скажу вам по собственному опыту, в этакие минуты нашему брату лучше быть в стороне, по горло в работе… О ходе событий сообщим вам на корабль по радио. Это, повторяю, в том случае, если вы не хотите, чтобы вас на сей раз заменили…

Нет, этого Дмитрий не хотел ни тогда, ни теперь. Уклониться от своего долга, сбежать с корабля, — хорош бы он был, отметив так день рождения сына! Он хотел только одного: знать сейчас о Наташе…

Сквозь грохот машины он скорее угадал, чем расслышал новый звук: по рубчатой резине пола растекся, расплескался плоский валик воды, заброшенный в дымовую трубу. Значит, баллов восемь — девять есть. Что ж, бывало и похуже. Лишь бы вода не подобралась к картеру.

Когда погас свет, Дмитрий спокойно включил аварийную лампочку. Старшину мотористов мало что могло смутить: он был в машинном отделении сторожевого судна, когда, после многочасовой бомбежки, сбив перед тем семь юнкерсов, оно шло ко дну. Тогда тоже не действовала переговорная трубка. Отказал даже машинный телеграф. Командир сам спустился к нему — на палубе не оставалось уже ни одного матроса — и отдал приказ покинуть корабль. Твердая уверенность, что ни про одного матроса командир не забудет, с тех пор никогда не покидала его. Он верил в это, как в железный закон матросской дружбы, как в крепкое слово моряка.

А вот обещанной радиограммы все нет. Уж не скрывают ли от меня чего-нибудь? Или о нем, закупоренном здесь, в машинном отделении, попросту забыли? К беспокойству о Наташе, к нетерпению начинало примешиваться чувство обиды.

Время, наполненное грохотом шторма и моторов, тянулось с тяжкой медлительностью. Дмитрий старался не глядеть на хронометр, устало и механически выполняя приказания стрелки машинного телеграфа. Он вздрогнул от неожиданности, когда гулко хлопнула над головой открытая на мгновение и вновь захлопнутая крышка люка.

Весь в струях воды, с трапа почти свалился радист Николай Губин. Он стоял, вымотанный и оглушенный, прислонясь, как давеча Гайда, к трапу. Но глаза на усталом и мокром лице светились торжеством.

— Свежо, — еле выдохнул он, стараясь все-таки говорить с хрипотцой и небрежно. Негнущимися пальцами он порылся под тельняшкой, вытащил записку. — Вот!.. Поздравляю, конечно, с семейной радостью. Я б раньше принес, да якорь там со стопоров сорвало. Пока управились…

1953 г.