Глава 8. Взаперти

Преисподняя. Закрытые миры.

Попасть сюда можно лишь одним путем — из мира Авалон, через огромную арку портала в цитадели Магов. Приводит тот на широкое каменистое плато — мир адских врат, Хеллгейт.

Портал адских врат охраняют сразу несколько крупных гильдий — союзных солнцеликому Хорсу, чья Золотая гвардия совсем недавно завоевала первый мир преисподней, захватив крепость, принадлежащую ранее Белому Отряду — наводящей ужас на многие планы новых миров банде авантюристов и откровенных подонков.

Хеллгейт — скала застывшего пламени, по которой гуляет жгучий ветер, бросая злые, колкие песчинки праха мертвого мира. Здесь властвуют лишь две стихии — огонь и воздух. Это мир, в котором правит жизнь, и где родилась смерть. Плато многолюдно — здесь возвышается крепость Врат. И только в ней находятся порталы, напрямую ведущие в другие планы преисподней. Их, кроме Хеллгейта, еще три — плато возвышается над ними скальным утесом, расположившись словно на панцире титанической черепахи.

Территория преисподней под платом адских врат поделена на три ровные части. На первой из них царствуют стихии огня и земли — мир Муспельхейм. Здесь зародилось и живет пламя.

Второй мир преисподней — Нифльхейм. Это мир, где правят вода и воздух — место, в котором родилась стужа. Ледяной мир.

Третий — Хельхейм, царство туманов. Темно-серое мрачное место, где властны только две стихии — вода и земля. Это место, где родилась жизнь — и где правит смерть.

Лишь только то, что я — ощущая эхо ауры мест, — сосредоточенно вспоминал лекции в Эмеральде об устройстве Новых Миров, цепляясь за осколки реальности, помогало по-прежнему сохранять крупицы разума. Кроме этого, я едва, на совсем тонкой грани — ощущал чувства людей рядом: злоба, ненависть, и — на удивление, — страх и растерянность.

Чувствовал я себя словно погруженный в тяжелую плотную массу — ощущая каждой клеточкой невероятное давление. Похожее, наверное, испытывает в последние мгновенья жизни автомобиль под гидравлическим прессом — вот только мгновение для меня не заканчивалось.

Боли как таковой не было. Сильных эмоций тоже. И мыслей. Лишь слабые отголоски воспоминаний держались за край сознания — словно непослушные пальцы на морозе, не желающие повиноваться. Будто утопающий в зимней реке я раз за разом понемногу приходил в себя, цепляясь за край полыньи, но стоило только сознанию чуть проясниться — словно выбираясь, как меня снова накрывало темнотой. И все же несмотря на то, что я — телом и разумом отрешенный от реальности — находился будто под толстым слоем плотной ваты, через некоторое время явно начал ощущать ауру энергии воды и земли.

Хельхейм — я уже в царстве мертвых, на земле мглы и тумана.

Через долгий, растянутый во времени миг — час, а может и день — мрак вокруг рассеялся, уступив место темно-серому мареву, сквозь которое проглядывали смутные фиолетовые пятна. А отголоски стихий и магической энергии пропали. Совсем. Вокруг была лишь тяжелая, мрачная агрессивная сила — природу которой я понять не мог. Ни разу до этого не чувствовал подобных отголосков магии ни в Атлантиде, ни в других новых мирах.

Пространство перед глазами по-прежнему полнилось темной хмарью, но вдруг замерло, а после словно раскрутилось волчком, замелькав калейдоскопом. Тяжесть ощущений, сдавливающая каждую клеточку тела, пропала — и я закричал от боли. Беззвучно — лишь едва слышный вздох вырвался из груди.

Наверное, подобное испытывают глубоководные рыбы, взрывающиеся от внутреннего давления — после того как их поднимают на поверхность. Вот только пережив изменение состояние — когда превратился из небольшой статуэтки, сжатой артефактной компрессией — я не взорвался, как рыба. Хотя очень желал — выгибаясь раз за разом, — словно натянутый до предела лук с отпущенной тетивой, пытался сбежать, избавиться от тянущей боли. Очень хорошо теперь представляя, что чувствовала Ребекка — когда я видел ее мучения в цитадели. Вот только ее тогда — как меня сейчас — не хватали чужие грубые руки, пытаясь растянуть крестом.

Попробовал было рвануться — но одеревеневшее тело не слушалось так, как я хотел; скованные мышцы взорвались болью. Внутри я не ощущал ни крупицы энергии — тогда, на площади, отдал все что было Ребекке. Но, несмотря на это, продолжал бороться — постепенно фокусируя мутный взгляд, понимая, что нахожусь в развеянном фиолетовым светом магических факелов мраке подземного зала.

Замерев на краткий миг, попробовал потянуть в себя энергию и ощутил нечто похожее на то, что испытывал в Технополисе — легкий холодок дуновения пустоты в ладонях. Энергия рядом была — но мне недоступная, даже вовсе враждебная.

Воспользовавшись мгновенной заминкой, темные фигуры рядом смогли растянуть мне руки и ноги. Плечи взорвались болью — рывок неизвестных пленителей был настолько силен, что мне едва руки из суставов не выдернули.

Закричав от новой порции мучений, я попробовал извернуться — но на запястьях и щиколотках защелкнулись широкие оковы, а цепи натянулись так, что мне было не шевельнуться. Зажмурившись, я сжал зубы, пытаясь прийти в себя, понять где нахожусь, и отстраниться от терзающей все тело боли.

Просторный зал подземелья все больше проявлялся из мрака, освещаясь магическими факелами — дававшими фиолетовый отблеск. Осматриваясь, я с трудом различил высокий потолок, усеянный шипами сталактитов, причудливо переливающихся лиловой тенью от огня факелов.

Спину холодил ровный, полированный камень алтаря, на широкой плите которого я лежал, чувствуя кожей глубокую канавку кровостока как раз под тем местом, где было сердце. Очень надеюсь, меня сейчас убьют — пусть даже жертвенным ножом, — и я вновь окажусь на вилле Лаэртского. Думал об этом, стараясь отгонять другие, более печальные и пугающие варианты.

Незнакомцы — только что цепко державшие мне руки, заковывая в кандалы, отошли, скрываясь во мраке — я видел теперь только смутные силуэты. Напряженные вниманием, но понемногу удаляющиеся.

Вдруг появился яркий свет — одна за другой через подернутой пеленой мрака арки в зал вплывало фиолетовое пламя, заключенное в большие круглые жаровни. И даже не сразу понял, что каждую несут по несколько согбенных фигур. Это были карлики в темных лохмотьях, не очень похожие на людей даже манерой движения, повадками. И совершенно пустые по ауре эмоций — безропотные, местные рабы.

По мере того, как жаровни разносились по залу, пространство вокруг все ярче освещал призрачный свет. Группа — с закрытыми капюшонами лицами, растянувшая меня на алтаре — исчезла в арке прохода. Вместо них появились практически обнаженные девушки — на каждой из них был только распахнутый, ничего не скрывающий плащ. Невольно приподняв голову, я наблюдал за тем, как десяток стройных эльфиек легко разбегается по залу. В том, что это эльфийки, сомнений не было — смуглая, а у некоторых синевато-лиловая кожа, белоснежные волосы, заметные острые кончики ушей, яркие — синие, фиолетовые, лиловые — глаза.

Большинство девушек было покрыто вязью татуировок, оттеняющих кожу: на смуглой узоры были коричневыми, на фиолетовой — темно-пурпурными. Эльфийки расходились по залу, бросая что-то в жаровни; пламя сразу вспыхивало, на краткие мгновения поднимаясь под самый потолок — озаряя все вокруг призрачными тенями.

Вспыхнув на мгновенье, пламя опадало, но жаровни после этого принимались чадить клубами дыма — невесомого, с чарующим душисто-сладким ароматом — дарящим странное, удивительное парящее чувство наслаждения. Воздух вокруг будто сгустился — я не сразу понял, что под высокими сводами потянулось монотонное пение. Монотонное, но ритмичное, притом с каждым тактом напев становился громче.

Вдруг раздался треск — пространство перед алтарем полыхнуло, окружая его стеной фиолетового огня — быстро, впрочем, опавшей. Зал осветило ярким отсветом, смешавшимся с пурпуром эльфийских накидок и развешанных по каменным стенам флагов.

От жаровен уже валил густой, плотный дым — стелясь по полу и скрывая его под собой. Казалось, что эльфийские девушки теперь стоят погрузившись в облако по колени. Вместе с дымом усилился чарующий аромат — от которого по всему телу разливалась успокаивающая томная нега. Мышцы потянуло онемением слабости — удивительно приятным. Монотонная песня в зале звучала все громче — чувствовалось, что поющие девушки уже не в силах сдерживать эмоции, сгорая от желания вкусить безумие плотского наслаждения.