Даже Эльрик когда-то не убил его потому, что увидел умение летать и счел его красивым.

Всё сводилось к небу. К полёту. К тому, чего в Ифэренн не было и не будет, пока Артур не сломает тут всё окончательно. А без этой небесной составляющей, что оставалось? Шорох паучьих лапок, змеиные трещотки, да высохшая трава под серым бессолнечным ветром.

Зверь почему-то даже не подумал о том, что лишился только неба снаружи. А то, что было в нём, притащил с собой. Прямо сюда, в Ифэренн, ага. Жадный, что уж. Всегда таким был.

И когда Анжелика запела, это небо — его и Блудницы, и всех, кого он любил, и всех, кого научил летать, и всех, кто погиб для него, за него, по его вине — распахнулось над Карештой, обняло со всех сторон, потянуло в себя, так что больно стало дышать. Невозможно вздохнуть. Будто один глоток этой ослепительной, прозрачной, бездонно-синей бездны в клочья разорвет снийв, и звёзды посыплются на здешнюю землю.

Понятно, почему фейри встали на сторону Моартула, когда Ойхе позвала его приехать в Немоту. Они действительно испугались того, что хуже мести злопамятного, лишенного души Чёрного Властелина. Но не гнева Моартула, а ангельской музыки. Выбери он возможность уйти из Ифэренн, выход открылся бы прямо от озера, а ему пришлось бы сбросить и вампирскую, и человеческую личины. Его музыка разнесла бы там всё.

Звездопад — последнее дело, когда обитаемая поверхность не защищена снийвом или атмосферой. В Немоте не осталось бы ничего живого. Там ничего живого и нет, во всем Ифэренн почти ничего живого нет, но…

Последняя нота отзвучала и погасла вместе с бесконечным светом и бесконечной свободой. Белая вата снийва сгустилась над головой. Мягкая, теплая, надежная.

Душная.

Анжелика выгнула бровь:

— Ты точно меня слышал? По-моему, ты отвлекся.

— Они, зато, не отвлеклись, — Зверь кивнул на арку, выводящую на крошечный балкон.

А мертвая тишина, повисшая над миром, когда смолк голос Анжелики, взорвалась криками, свистом и аплодисментами, близкими к овациям.

Балкон, обрамленный струями водопада, выходил на эспланаду — место досуга мертвых и живых обитателей крепости. И сейчас эспланада была полна людей. Ценителей музыки. Преимущественно мертвых, но приветствовавших выглянувшую с балкона Анжелику с энтузиазмом, какому живые могли бы позавидовать. Пока она пела, её голос легко перекрыл шум падающей вдоль стен воды, музыку услышали все в крепости — и люди, и уж подавно вампиры. Все услышали, а многие и узнали. Анжелика Лаула была популярна не только в Эсимене. На Трассе у нее поклонники появились задолго до дебюта в Сиденской опере.

Новость о ее визите в Карешту разойдется — разлетится — по всему тийру, быстро доберется в соседние. Плакала спокойная жизнь госпожи Лаулы. Впрочем, ее саму это вряд ли расстроит.

— Фу! — сказала Анжелика, отшатнувшись с балкона обратно в гостиную, — там вампиры!

Не только вампиры. На эспланаде хватало и живых, но, конечно, мертвые были заметнее.

Над балконом взвилась стая птиц, самых разных: голуби, малиновки, вороны, дрозды, сороки, воробьи, трясогузки, соколы, пустельги — всякой твари по паре, да не по одной. Каждая птица держала в клюве какой-нибудь цветок, и каждая сбросила цветок на балкон, целясь как можно ближе к арке. Один заход на цель, второй, третий. Балкон оказался завален цветами. Те, что не поместились, падали в воду, уносились, крутясь, в озерцо далеко внизу.

— Ну, прости, — Зверь пожал плечами, — это вампиры. Живые так не умеют.

В Кареште, так же, как в Вахе он жил в самом центре крепости. В вампирском гнезде, которое считалось резиденцией Марийки, госпожи карештийских упырей, а фактически было населено карештийскими упырями без Марийки. Дорогая тётушка по-прежнему придерживалась мнения, что племянника надо убить и отдать Змею, чтоб сожрал, но поскольку Змей с некоторых пор стал считать этот подход несвоевременным, а Артур вообще всегда был против, Марийка не настаивала. Просто избегала бывать в Кареште.

— Какой мне смысл заводить с ним дружбу, пока он жив? — так она сказала Артуру. — Потом все равно придется заново знакомиться. Он же забудет всё, и прежним никогда больше не станет.

Она и Ойхе так сказала.

— Он тебя забудет, когда останется без души. Думаешь, сможет вспомнить обратно так, как сейчас?

— Я думаю, что Вольф не останется без души, — ответила Ойхе.

Зверь, узнав об этом разговоре, серьезно взвесил доводы за и против убийства родственников вообще и конкретной тётушки, в частности. Доводов против не нашел ни одного. Ни одного серьезного. Оставалось решить, как прикончить Марийку насовсем, чтобы Артур снова не вытащил её из царства Смерти, или чтоб Смерть сам ее домой не привел.

К сожалению, получалось, что пока он не станет полноценным Чёрным Властелином, Марийку ему не уничтожить. Это не означало, что способа нет. Это означало, что способ надо найти.

Марийка безоговорочно верила Артуру в том, что Зверь придет на Землю и отдаст душу за спасение мира. Точнее… она безоговорочно верила в то, что Зверь уже пришел на Землю, и дело стояло только за тем, чтоб отдать душу. На этом этапе в опасности на Земле были только люди. Живые смертные разумные создания. Демонам и фейри наоборот настало раздолье, и кого от кого надо было спасать, Зверь не понимал. Он никого спасать и не собирался, но текущий расклад — неприемлемое будущее для него, единственное настоящее для Артура — выглядел именно так: все звезды и планеты целехоньки, всем кроме людей и прочих тварных гуманоидов там хорошо, а люди рано или поздно закончатся, и тогда всем будет хорошо уже вообще без оговорок.

Нет, конечно. Не будет.

Анжелика находила Карешту красивой, особенно её старую часть — крепость. В их с Гардом родных краях — в тийрах на границах Эсимены и Киусату, крепости могли принять живых лишь ненадолго: дать убежище на время стычек между тийрмастерами. Мало воды, мало еды. Территории, пригодные для жизни, вампиры отдавали своим Стадам, а крепости возводили где придется. Строить крепости в оазисах, рядом с людьми, пусть даже из собственных Стад, было не принято. Живые неуютно чувствовали себя в постоянном близком соседстве с мертвыми. А от неуюта — нервы. А от нервов кровь невкусная.

Иное дело Карешта, расположенная в Ренатире, на границе Ахтеке. Само Ахтеке — одна сплошная пустыня, куда хуже, чем Эсимена, немногим лучше, чем Киусату, но Трасса проходит мимо него в той климатической зоне, которая в Эсимене называется Зеленой. В Зеленой зоне есть реки и озера, есть леса, там можно заниматься сельским хозяйством. И в тийрах, расположенных между Ахтеке и Иду, тоже всё это есть. Благословенный климат. Здесь мертвым не нужно уступать живым живую землю. Здесь ее хватает и для мертвых, и для живых.

В Эсимене Зеленая зона граничила с Песками и изобиловала лакунами, сквозь которые легко было провалиться в Немоту, на съедение фейри.

Ренатир, южной частью притулившийся к Ахтеке, севернее граничил с Иду, где фейри жили прямо в музыке, бок о бок с людьми, но никого не ели.

Анжелике, правда, нравилось в Ренатире не из-за фейри. В конце концов, Иду, хоть и представлялось похожим на родную Немоту, по-настоящему на нее не походило, и расположено было довольно далеко. Анжелике нравилось видеть вампирскую крепость, построенную не для вампиров, а для людей. Нравилось, что люди чувствуют себя в Кареште хозяевами по обе стороны крепостных стен. Нравилось, что здесь почти все были христианами, а кто не был — тот хотел стать, а кто не хотел стать — хотел узнать, что это такое. Никаких случайных людей, одна идея объединяет всех. И очень мало старожилов. Тех, кто мог бы смотреть на приезжих с вежливой неприязнью, разговаривать через губу, нарочито используя местные диалектные словечки, всеми силами давать понять, что чужаки тут — лишние, ненужные, нелепые и ни на что не годятся.

Отсутствие таких старожилов не было особенностью именно Карешты или Ренатийра. Это же Трасса, откуда тут взяться чужакам? Тут все свои или все чужие. Но Анжелика полгода прожила в княжестве, в дорогой квартире дорогого дома, выстроенного в дорогом районе, и сыта была по самое горло сначала искренней неприязнью коренных сиденцев, а потом их же искренним восхищением.