На семнадцатом километре

Разжалованный из секретарей райкома комсомола, Гарольд Станиславович Серебров оказался в заросшем соснами поселке Ложкари, который вытянулся вдоль тракта ровно на один километр. Начинался он с отметки «17», а самый дальний дом стоял около столба с указателем «18». В общем-то жизнь Сереброва изменилась мало. Жил он по-прежнему в общежитии крутенской Сельхозтехники, в «Победу» добирался чаще всего на попутных машинах.

— Из общежития не уходи, пока не гонят, — наставлял его Маркелов. — Ты там — мои глаза и уши. Ольгина тряси.

Григорий Федорович к новому главному инженеру благоволил. Даже за явные оплошности только журил, а не ругал его. То ли покоряло его райкомовское прошлое главного инженера, то ли заметил он в нем какие-то неизвестные самому Сереброву способности.

Как и большинство самородков, выдвинувшихся на руководящую стезю с семилеткой, а потом на лету набравшихся скороспелой учености во всяких «космических», с сокращенной программой, техникумах, Григорий Федорович побаивался этой самой учености. С людьми он сходился мгновенно. Пяти минут ему хватало войти в любую компанию и почувствовать там себя своим человеком. Перед колхозниками он выступал легко, зажигающе, весело, а вот когда требовалось подготовить выступление для официального совещания, сочинить бумагу, терялся и скучнел, увязая в неповоротливых канцелярских словосочетаниях. Он старался свалить эту работу на кого-нибудь из специалистов. Когда Серебров написал, по просьбе Маркелова, слезное письмо в облсельхозуправление, тот слушал эту деловую бумагу, как стихи, с восторгом в глазах.

— Во-во. Так вот надо, — радовался он, потирая руки. — И иак ты, Гарольд Станиславович, такие слова находишь: «Без преувеличения можно сказать, что колхоз находится в бедственном положении!» Молодчик. Правильно, вот это их проберет. Ах, хорошо!

Серебров, польщенный похвалами Григория Федоровича, старался. То, что Маркелов выделил Сереброва среди других специалистов и приблизил к себе, вызвало отчуждение главного зоотехника и главного агронома. Главного зоотехника Саню Тимкина Серебров всерьез не принимал. Этот сонный, губастый увалень, о котором рассказывали, что он, угорев в бане, опоздал даже на собственную свадьбу, Сереброва побаивался. А вот главный агроном, секретарь парторганизации Федор Проклович Крахмалев, коротко стриженный, седой, тучноватый, нелюдимый, Сереброва не признавал, считал его городским фертиком, временным, несерьезным работником. Был в свое время Крахмалев председателем колхоза «Землероб». Авторитет его был тогда абсолютным. По его хозяйству ориентировались все остальные. Если выжидает, не сеет «Землероб», выжидают и другие. И тогда хоть забегайся уполномоченные, сев пойдет со скрипом. То же самое было в начале уборки. Любил повторять Крахмалев: «Хлеб — хозяин, а деньги — гости».

Работая предриком, Огородов считал Крахмалева вредным человеком.

— Драй, не драй — ничего не понимает. Молчит, а делает по-своему. Не поддается ни угрозе, ни энтузиазму, — расстраивался Николай Филиппович.

При укрупнении «Землероба» все так обтяпал Огородов, что оказался Крахмалев не у дел. Подобрал его и позвал работать к себе в «Победу» Григорий Федорович Маркелов. И, конечно, он выиграл. Этот сумрачный, неулыбчивый человек с сивой короткой шевелюрой ежиком сделал то, о чем Маркелов, пожалуй, и не мечтал: «Победа» стала самым урожайным колхозом в районе. Крахмалев знал здешние поля и своего добивался с каменным терпением.

— Хлеб — хозяин, а деньги — гости. Землю не портит только нога агронома, — говорил он трактористам, пытавшимся доказать, что они все сделали хорошо, вспахав поле вдоль, а не поперек, как требовал агроном, и добивался перепашки поперек поля.

И вот Федор Проклович Крахмалев не признавал Сереброва. Здоровались они сдержанно, говорили только о самом необходимом, и Серебров не знал, в чем его вина перед сумрачным этим человеком.

В первую осень даже чуть не поссорились. Серебров только что вернулся из дальней коробейниковской бригады, где всю ночь пришлось возиться с самоходным комбайном. Шел усталый, злой. Сквозь встречный дождь-косохлест увидел Крахмалева, поднимавшегося по скользкому глинистому угору. Серебров, здороваясь, приложил руку к берету. Крахмалев остановился, отер платком мокрое лицо и шею, недружелюбно буркнул, что в Светозерене стоят два комбайна, а ни механика, ни главного инженера с собакой не найти.

— Я не сплю, — сердито ответил Серебров, ежась от сырости.

— Я не знаю, спите или нет, а комбайны стоят, — бросил главный агроном.

Серебров ожег злым взглядом Крахмалева, но ничего не сказал.

Сидеть в одном кабинете с Крахмалевым было тягостно. На собеседника тот не смотрел. Выбеленные солнцем косматые брови нависали над глазами. Что-то неразборчиво бурчал Крахмалев, появляясь, что-то мрачное бросал перед уходом, надевая на голову вытертую кожаную фуражку, в которой ходил весной, осенью и летом.

Сереброву казалось, что Федор Проклович имеет в виду его бездеятельность, когда с упреком говорит о том, что вот ныне хлеба много наросло, а с уборкой опять запарка, забуксовали комбайны.

С Маркеловым Сереброву было легко, хотя Григорий Федорович ему покоя не давал, гонял, но он же и веселил.

Он был в восторге от решительной хватки Григория Федоровича, его находчивости и неунывного нрава. Серебров подозревал, что в молодые годы был тот коноводом деревенских парней, драчуном и охальником.

Розыгрышами председатель «Победы» занимался иной раз в ущерб серьезным делам. Иногда Маркелову эти шутки выходили боком. В Бугрянске решил он поужинать в ресторане, но там мест не оказалось. Маркелов, решительный и солидный, протолкался к входу и молча показал швейцару уголок удостоверения общества охотников.

— Из органов. В зале вооруженный рецидивист, — со значением прошептал Григорий Федорович. Швейцар струхнул и посторонился, пропуская Маркелова.

Балагуря в ресторане с друзьями-председателями, Григорий Федорович забыл, как он проник сюда. Жестикулируя вилкой, он рассказывал, как молодому милиционеру, который искал угонщика мотоцикла, он сообщил приметы председателя Панти Командирова, и хохотал довольный; милиционер задержал Ефима Фомича и долго расспрашивал, куда тот спрятал мотоцикл.

В это самое время к самому Маркелову склонился человек в штатском и озабоченно спросил, где сидит преступник.

— Какой преступник? — удивился Маркелов, нехотя оторвавшись от веселого разговора.

— Опасный вооруженный рецидивист, — напомнил человек в штатском.

— А-а, — вспомнил Маркелов. — Это я пошутил.

Человек шутки не оценил.

— Пройдемте, — требовательно сказал он.

— Вот видите, ребята, и тут без меня не могут, — дожевывая на ходу цыпленка табака, вздохнул Маркелов и ушел платить штраф.

Григорий Федорович был убежден, что в Ложкарях от него зависит все. Брался он за такие дела, какие были неподвластны председателю ни с какой стороны. Он ездил в милицию выручать подгулявших механизаторов, а в пору сева сам для острастки отправлял туда не выехавшего в поле севца, чтоб знали другие: с гулянкой пора кончать, кто не бросит — пеняй на себя.

Известно ему было все, что творилось в Ложкарях. Остановив степенного нудноватого директора школы Викентия Павловича, глубоко, на самые уши натянувшего шляпу, Маркелов стыдил его:

— Что же это ты делаешь, Викентий Павлович? Учительница у тебя с парнем постоит — ты уж на дыбы. То да се. Сам будто молодой не был. Пусть гуляют. Может, девка в Ложкарях остаться захочет, а ты все испортишь. С перспективой надо жить. И невесты нам нужны позарез.

— Но ребята видят, — опасливо оглядываясь, произносил осторожный Викентий Павлович.

— Ты мне что — колхоз в монастырь превратить хочешь? — резал Маркелов.

Как-то втерлась в кабинет Григория Федоровича зареванная Маруся Пахомова, его личная секретарша, и, навалившись перезрелой грудью на стол, запричитала. Выходило, что ее нахально обижает шофер легковушки Григория Федоровича, Капитон Каплин, а вот она, честная труженица, от него терпит.

— Обрюхатил он тебя или как? — вскинув взгляд, спросил напрямую Маркелов. Маруся мелко закивала головой и зарыдала. Маркелов хмурился, соображая. Он знал: Капитон частенько ночевал у Маруси.