— Ты? Убежишь? Своими глупыми попытками ты добьешься лишь того, что в этом доме никого не останется. Кроме нас, — хмыкнул он. — Скажи спасибо, что я не свернул шею твоему заступнику прямо сейчас. А был необычайно добр к нему. И к тебе все это время…

— Ты не посмеешь! — замотала головой я. — Есть закон…

— Закон? — усмехнулся он как-то отчаянно горько. — В лесу свой закон. Он не впускает, кого не желает. И не выпускает, об этом я тебе уже говорил…

— Чем же этот лес особенный? — задала провокационный вопрос, помня, что в моменты подобных стычек хозяин дома особенно разговорчив.

Но не в этот раз.

— Довольно вопросов… — поморщился он и без лишних расшаркиваний толкнул меня на кровать.

Я безвольно упала на спину, словно опрокинутый мешок зерна, и тут же попыталась вскочить, но не тут-то было. Не мешкая, тиран завалился на меня, придавив к кровати, словно весил не меньше пяти заморских гиппопотамов. Он действительно оказался слишком тяжелым, настолько, что мне сложно было пошевелиться, не то, что встать. Я лишь глухо выдохнула и вскрикнула, ощущая руку у себя на талии. Рука тут же опустилась ниже и схватила меня за бедро, сжала, захватывая область, предназначенную исключительно для сидения, желательно на мягких креслах, обитых стриженым бархатом. Я вскрикнула сильнее, лихорадочно соображая, стоит ли орать, напрягая все голосовые связки, и звать на помощь.

Словно почувствовав мои колебания, он приблизил свое лицо и я ощутила тяжелый захват губ. Он целовал меня, сильно, решительно и неумолимо. Терпкий и слегка соленый поцелуй отозвался вздрагиванием в моем теле неясного происхождения. Мне бы хотелось выделить время, чтобы понять природу творящихся со мной явлений, но ситуация развивалась слишком стремительно. Тиран впивался в мой рот так жадно, словно желал захватить вражескую крепость, окруженную частоколом защитных стен. Я опешила от такой ярой решительности. Даже не подозревала, что этот океан чувств бушует за его обычным равнодушием.

— Ты ведь этого хотела? — с насмешкой спросил он, внезапно отстранившись. — Или что ты там делала с этим…

Я промолчала, переводя дыхание. Оправдываться не хотелось. Он снова опустился к моему рту, скользя влажным языком, а я не успела проанализировать свои ощущения от постыдных лобызаний, когда его рука начала свое исследование. Перекатившись по талии и пересчитав ребра, она вернулась к животу, и скользнула ниже за спину, трогая то, что приличные девушки себе ощупывать не позволяют (или позволяют, лишь получив заверенную наместником подпись в брачном договоре). Я хотела вскрикнуть, но рот мой был закрыт поцелуем и у меня получился лишь негромкий стон. А рука продолжала настойчиво изучать скрытую панталонами многострадальную область, скользя по тонкой коже и впиваясь сильными пальцами, практически, надсмехаясь над моим самоощущением женского достоинства. Я вскрикнула снова, когда он сжал достаточно сильно, до боли.

Рука тут же переместилась ниже, на бедро, туда где заканчивалось кружево чулок и оставалась незащищенная полоска кожи до начала изящных панталон. Пальцы заскользили по этому участку с жадностью, затем с щекоткой, как будто дразня, переползли на внутреннюю поверхность бедра. Это было уже слишком! Я остолбенела от невиданной наглости, внимательно следя за передвижения вражеского агента в святилище девичьих грез. Сколько герои не портили героинь в моих любимых романах, но случай показал, что я не вполне была к этому готова и не знала как действовать, кроме как лежать и брыкаться.

Брыкаться получалось плохо под действием силы тяжести наваленной на меня горы. Поэтому я укусила. За губу, в надежде остановить поток этого бесчинства и посягательства на девичью репутацию. Но получила обратное. Ратмир тихо рыкнул от боли и нагло заявил:

— Хочешь чего-то острого?

Он резко отстранился и быстрым движением стянул бретельки платья на обоих плечах. Мое тянущееся платье легко поддалось этому дерзкому жесту, открывая ничем не защищенную грудь, ранее поддерживаемую встроенным лифом. Я снова задохнулась от дерзости посягательства на самое святое. Ну почти что на самое…

— Ратмир! Прекрати! — потребовала громко, но голос сорвался, выдавая начинающуюся истерику.

Глупо было бы ожидать, что на него это подействует. Перехватив мою руку и заведя её за голову, он жадно наклонился к груди и сделал нечто такое, отчего мое тело как предатель в головном штабе дернулось, изгибаясь, а губы совершенно непроизвольно что-то выкрикнули. Хотела бы, чтобы они послали негодяя к лешему, но… Произнесли крик, совсем не похожий на страдание. А очень даже наоборот. Но ненасытный тиран на этом не остановился, а решил порадовать меня новой порцией впечатлений, как будто уже сделанного мне было недостаточно.

Хотя почему мне… Недостаточно было ему. Поэтому вторая рука, не отрываясь от дела, вновь оказалась у края чулок, и обнаглев вконец, стыдобища-то какая, залезла прямо в мои кружевные панталоны. Хорошо что хоть не бабушкины были на мне одеты. Тогда вообще бы срамота была.

Теперь хоть перед бывшим женихом предстала в более-менее приличном виде. Матушка была бы довольна. Хотя почему перед бывшим. Похоже, что он-то как раз себя бывшим не считал. Все эти мысли летели в моей голове как жирные гуси на последний островок спасения моего ослабшего разума в нахлынувшем урагане ощущений. Потому что рука, пробравшаяся в эти самые достойные брачной ночи панталоны, в конце концов достигла святая святых любой добропорядочной девицы.

Я засопела и зафыркала, и еще покрепче вцепилась в плечи Ратмира, потому что в тот момент моя голова окончательно перестала соображать и посылать мышцам сигналы сопротивления, погружаясь в сладкий омут тягучих ощущений, закрутивших мое тело в тугой комок. Кажется, я даже упомянула святых отцов, отчего Ратмир самодовольно заулыбался, и лишь в глухих закоулках сознания промелькнула мысль, что не мешало бы ему отомстить.

Между тем, подлая рука, совершившая такую диверсию в моем непогрешимом, как я ранее полагала, сознании, продолжала вытворять выкрутасы, перемещаясь по поверхности девичьей чести. Это движение превратилось в настоящее скольжение, влажное и тягучее. Сознание уплыло в густые глубины и вместо него на поверхность всплыли суровые инстинкты, заставляющие меня забыть обо всех последствиях подобного вольного поведения и… броситься навстречу порочащему приключению.

Мое бесстыжее падение достигло таких глубин, что колени непроизвольно полезли в разные стороны в немом предложении продолжить неприличности с помощью другого… хм-м-м… аккордеона (или контрабаса, как этот инструмент мужского величия не назови, леший бы его побрал!). Я довольно хрюкнула, ощутив как мужское тело оказалось зажато между моих ног.

Однако мой предполагаемый женишок раздеваться не спешил, несмотря на то, что дышал как паровоз и смотрел на меня чересчур странно, горячо и… так, словно немедленно собрался сожрать живьем. Наконец, он оставил содержимое моих панталон в покое, резко отстранился, вынырнув из плена моих нижних конечностей и рывком отвел в сторону мое колено, напряженно вглядываясь в получившуюся картину, которая в любой другой момент времени заставила бы меня сгореть со стыда от макушки до пяток.

Внезапно суровая тень пробежала у него на лице, он нахмурился и стал вглядываться в пикантную картину, а я не на шутку перепугалась, что мои панталоны все-таки меня подвели и не приглянулись.

— Что это? — вытаращил глаза он так, словно увидел живое привидение… А я оцепенела, чувствуя, как сердце моментально проваливается на самую глубину пяток. — Скажи! — внезапно серьезным голосом потребовал он, вцепившись рукой в левую ляжку так, что побелели костяшки пальцев, а на моей коже получились глубокие ямки.

— А-ааа?.. — мое сознание не спешило возвращаться и я попыталась сконцентрировать взор. — Это родимое пятно… — пояснила я, приходя в себя. — Оно у меня с рождения… Похоже на спираль, правда?

— Родимое пятно?.. — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес мой мучитель, хмуря брови. Быть может, у него какое-то предубеждение? Он видит знаки? Я читала, что это характерно для некоторых психических недомоганий.