Степанида вышла во двор. Там из-под кучи бурьяна достала бутылку с водкой, которую берегла для деда.

— Закуски у меня никакой. Не обессудь. Было да сплыло.

Староста вскинул маленькую ястребиную голову.

— Это как понять? — строго спросил он.

— Да будет тебе петушиться.

Староста медленно, глоток за глотком, вылил стакан водки. Крякнул и, поднявшись с лавки, строго посмотрел на хозяйку.

— Ты у меня язык прикусишь, Степанида. И ты, и ты, — пригрозил староста девушке.

Лена возмутилась:

— Вы невежа, Сидор Петрович. Не умеете себя вести.

Староста взбеленился:

— К коменданту! Сей секунд!

Лена надела пальто, шляпу, кожаные перчатки.

— Идемте, — Сказала она сердито. — Вы думаете, я боюсь коменданта? Это вам он страшен, а я ни в чем перед немецким командованием не провинилась. — Лена грубовато взяла старосту под локоть и энергично вывела его из хаты. — Где комендатура? — все так же сердито говорила она.

Староста вел себя заносчиво, будто выше его и начальника нет, но по мере того, как отдалялись от хаты Степаниды, он снижал тон, угрозы становились мягче.

— Вот увидишь, что из этого получится, — совсем тихо говорил староста. — Ишь, какая прыткая. Я, дескать, не очень-то… У него по-другому заговоришь. Да, да. У него язык прикусишь. — Он остановился. Глубоко вздохнул. — Сердце… одышка, — пожаловался староста — Ладно, девка, — перешел он на полушепот, — сочтемся завтра, а сейчас ночь. Ночью комендант не любит…

— Утром я могу уехать, а вы тут скажете, что у тетушки партизанка ночевала. Вам ничего не стоит оклеветать человека.

— Не пойду я.

— А я вас силой…

К коменданту вошли с шумом. В комнате стоял часовой с автоматом.

— Гутен абенд! — поздоровалась Лена.

Часовой подозрительно посмотрел на девушку. Из соседней комнаты вышел офицер с невеселым лицом. Он что-то сказал часовому, тот отступил в сторону.

— Здравствуйте, господин офицер, — с достоинством произнесла Лена. — Я к вам с жалобой.

Офицер долго смотрел на девушку. Он искал в ее взгляде хитрости, лукавства, прямого обмана. Ничего подобного в ее смелых глазах он не приметил. Комендант на плохом русском языке спросил старосту, что это все значит. Староста, маленький, щупленький, согнувшись перед комендантом, заискивающе ответил:

— Это, господин комендант, племянница Степаниды. Родственница. Здешняя, значит. Хата в том конце. Усадьбой в степь.

Комендант протестующе замахал рукой. Староста подобострастно уставился на коменданта.

— Здесь живет, — пояснил он.

Комендант повернулся к девушке:

— Дафай дохумент.

Лена неторопливо достала из кармана пальто студенческое удостоверение, Комендант брезгливо взял его. Лена прищурила глаза. Это была лебедевская привычка прищуривать глаза в минуты раздумья. Комендант развернул удостоверение. Читал долго. Потом подозрительно посмотрел на девушку.

— Пошему комендант не ходил? — высокомерно спросил он.

Лена удивленно пожала плечами.

— Я только что приехала, — и тут она спохватилась, вспомнив Чуйкова, предупредившего ее о том, чтобы не очень спешила с ответами. Ведь дело шло таким образом, что ей не было необходимости говорить, откуда и когда она появилась в поселке, ведь староста сказал о ней как о местной жительнице. Поняв свою ошибку, она сказала:

— Я боялась регистрации.

Комендант поднял лысоватую голову, сердито глянул на девушку.

— Покорных германск армея не обижайт. Шлухи. Штор! — почти кричал комендант.

— Господин комендант, — вежливо говорила Лена. — Эти слухи и этот вздор о германской армии распускают старосты и полицаи.

Комендант прислушался.

— Вот, скажем, этот староста, — продолжала Лена, — он ходит по дворам, вымогает у населения продукты, водку. Ему отдают последнее, потому что он угрожает расправой. Его боятся, потому что он действует от имени германской армии.

— Врешь! — выкрикнул староста.

Комендант строго посмотрел на старосту, и тот примолк.

— Гофори.

— Староста ворвался в наш дом, приказал принести водку.

— Врет, господин комендант.

— Молшать! — прицыкнул комендант. — Он фыпил?

— Да, — подтвердила Лена.

Комендант подошел к согнувшемуся старосте и закричал:

— Дышай полный грудь. Ты пьяный, штарый шорт. Пьяный!

Он ткнул его в грудь, взглянул на часового. Тот схватил старосту и вытолкнул его на улицу.

— Шадишь, — предложил он Лене стул.

— Благодарю, — Лена не спеша села. — Вы уже знаете, кто я такая. Могу повторить. Закончила три курса медицинского института. Могу также объяснить, если хотите, почему я хочу быть врачом.

Комендант плохо изъяснялся по-русски, но хорошо понимал русский язык.

— Гофори. Я шлушаю.

— Я потому хочу быть врачом, что избегаю политики.

Комендант приподнял белесые брови:

— Пошему?

— Воспитана так. Отец, по словам мамы, после того, как была разбита армия Врангеля, эмигрировал из России. Я не знаю отца — родилась в то время, когда он был уже где-то там, во Франции или на Английских островах. Политика до добра не доводит. И потому я без возражений приняла совет мамы учиться на врача. Я сторонюсь политики. И меня постоянно упрекают в институте за то, что я аполитична.

Комендант вынул из кармана серебряный портсигар. Закурил. Сизый дым от сигареты поплыл в лицо девушки. Она мягким, элегантным движением руки отмахнула дым. Комендант не извинился. Напротив, он теперь нарочно окуривал ее. Лена, прищурившись, терпела, не отворачивалась.

— Что делаешь будешь? — спросил комендант.

— Ничего, кроме как только служить в больнице или в госпитале. Можете меня арестовать, посадить в тюрьму, но я все равно на другую работу не пойду.

— Пошему?

— Я уже сказала почему. Я могу быть только медиком. Я составила себе правильное, мне кажется, представление о том, что врач при любом общественном строе останется врачом. На больничной койке нет политиков. Врач не имеет права отказать в своей помощи любому больному, не спрашивая его, к какой он партии принадлежит, каких он политических взглядов придерживается.

— Мне нрафится ваш рассуштать. В Германию ехай хошет?

Лена подумала:

— Нет, что я там буду делать? Я пока только студентка, а в Германии много своих врачей. Нет, я останусь здесь, на Дону. Я люблю степи.

— А ешли приказайт?

Лена нахмурила брови, прищурилась.

— Когда приказывают, тогда не спрашивают, господин комендант, — независимо ответила Лена. — В этом случае арестовывают и отправляют. Вы, кажется, намерены применить силу?

— Найн. Нихт. Нет.

— В таком случае позвольте мне подумать, посоветоваться с тетушкой. — Лена встала, стройная, с открытым взглядом карих глаз. Она застегнула пуговицу на пальто, поправила шляпу и как бы между прочим сказала: — Староста злой, назойливый. Я прошу вас…

— Штарост не смейт обишать. Я прикажу.

— Господин комендант, выдайте мне разрешение на право жительства в поселке.

— Другой день. Другой день.

Лена вышла от коменданта гордой и независимой походкой, но никто, кроме нее, не мог знать, чего стоило ей это видимое спокойствие. За порогом комендантского дома Лена почувствовала себя бесконечно слабой, ее била мелкая, изнуряющая дрожь, какой еще до сих пор не испытывала. Все еще не веря, что опасность миновала, она прислушивалась к малейшим шорохам позади себя; ей все думалось, что по ее следам по приказу коменданта кто-то должен пойти и последить за ней. И она, подойдя к хате Степаниды, долго стояла в тени плетешка, решив скрыться в степи, если бы за ней пришли от коменданта.

На другой день Лена получила разрешение на жительство в поселке, получила и записку к военным комендантам Калача и Нижнего Чира с просьбой оказывать студентке Сухоруковой возможную помощь и содействие в выполнении порученного ей дела. А поручение состояло в том, что Лена, вместо поездки в Германию, «согласилась» разыскать студенток-медичек и уговорить их поступить на работу в немецкие госпитали.

В ту же ночь Лена со Степанидой отправились в степь. Они на тележке повезли чабану хлеб, картошку, тыкву. Степанида шла в степь как на праздник. Ей хотелось отдохнуть от беспрерывных сигналов чужих грузовиков. Чабан не раз уговаривал Степаниду переехать к нему в степь, но жена, опасаясь «разору» в доме, день ото дня откладывала переселение.