Я спрятал нож, поплевал на кровоточащие следы от зубов, накинул потрепанную куртку и, гордо расправив плечи, отправился домой. Но оказывается стая, соблюдая почтительную дистанцию, следовала за мной. Я чуял их дыхание, почти бесшумные касания лап. Ну что ж, в конце концов, мы с вами одной крови. Теперь и вправду.
Выйти на поляну они не решились. И правильно. Я бы не пустил. Поляна это святое. Поляна – это дом. Здесь Лина.
Возле дома вся моя боевая фокусировка тотчас оставила меня. Сознание загрузило тревогу и никчемность. Я снова стал обычным туристом, потерявшимся в лесу. Поникли плечи, сгорбилась спина, ноги стали слабыми и негнущимися. Я вновь боялся одиночества. Вновь боялся потерять Ее. Перед дверью сердце забилось как бубен у нетерпеливого шамана. Я выдохнул и зашел.
Лина лежала с открытыми глазами, скинув одеяло. При моем появлении повернула голову, слабо улыбнулась.
- Ну, нашел что-нибудь?
Губы почти синие… А ступня, торчащая из бинтов опухла и вообще черно-сизая… И пахнет скверно. Очень скверно.
- Нет, пусто все. Вот только волков привел. Совсем обнаглели. Хотели съесть.
- Ты цел? – встрепенулась она.
- Да, не волнуйся. Ты то как?
Лина хотела что-то сказать, но видно передумала. Только взгляд ее был яснее всех слов.
- Пить хочешь? Сделать тебе чаю?
- Да, - кивнула она. – Нет, не уходи. Просто посиди рядом, если тебе не противно.
Я подал ей кружку, обреченно смотрел, как на ее подбородке тонкой струйкой заблестела вода. Потом молча опустился рядом, взял ее ладонь и стал поглаживать тонкие пальцы.
- Глупо, - сказала она почти шепотом. – И бессмысленно.
- Глупо, - согласился я.
- Не хочу изображать из себя крутую. Мне жутко не хочется умирать. Может отрежешь мне ногу?
- Не могу, - мой голос прозвучал почти ровно. – Такая обширная рана будет обязательно инфицирована. Кроме того, ты умрешь от болевого шока. У нас даже спирта нет.
- Ох, да знаю, - она запрокинула голову назад за подушку. – Неужели никакой надежды, доктор?
Я не ответил. Просто сидел и теребил ее руку. Давление невидимых миров, заполненных болью, сжимало легкие и сушило сердце. Все что у меня было – эта узкая горячая ладошка, длинные пальцы с потрескавшимся зеленым лаком на ногтях. А на запястье жил пульс, слабый прерывистый. Я пытался внушить ему новый ритм, представлял себя насосом, вливающим силы в зараженные вены. И все равно не верил.
- Хоть бы соврал для приличия, - она опять попыталась улыбнуться.
- Ты не заслужила, - комок в горле все рос и рос.
- Тогда хотя бы не сиди с лицом работника ритуальных услуг. И вытащи меня на улицу. Я писять хочу. И вообще на природе лучше.
Я осторожно подхватил Лину на руки и вынес наружу. Подержал ее за руку, пока она журчала в кустиках. Потом посадил в походное кресло возле дома. Лина вытянула больную ногу, поморщилась, увидев оплывшую стопу, и уставилась в небо. Лицо чуть закрасило румянцем, в глазах плыли облака.
И тут мои волки, прячущиеся где-то по периметру поляны, жалобно завыли как на Луну. Несколько ярко оперенных птиц стали кружить над нами. Ветерок, еще мгновение назад, перебиравший ее пряди, неожиданно стих. И мне даже показалось, что кроны окрестных деревьев склонились как-то скорбно и почтительно. С Линой прощались. А она улыбалась.
- Ты слышишь? Ты видишь?
- Да, - кивнул я.
- Скоро придет Пушок. Он точно придет, - произнесла она.
Почему-то я тоже был в этом уверен. Без Пушка картинка до конца не складывалась. Обычно большая киса сюда не наведывалась. Очевидно, скакать сквозь пространственные коридоры ей было хлопотно. Мы встречали зверя в лесу. Но сейчас…
Волки внезапно стихли. Огромный тигр гордо, как Илья Муромец на отдыхе, шел, мягко сминая траву. Я уже перестал бояться и не старался слиться с пейзажем при его появлении. В последнюю встречу даже пытался погладить. Помню, ему не очень это понравилось, но он стерпел.
Пушок для профилактики грозно зыркнул на меня и пристроил свою полосатую морду на груди у девушки. Она обхватила массивную шею и поцеловала в жесткие усы.
- Котик мой, ты не забыл… Почувствовал меня, да? Ты мой маленький. Не волнуйся, мамочке не больно. Знаю, знаю, милый, ты будешь скучать без меня. Я тоже. Но все пройдет…
Лина еще что-то шептала ему в пушистые уши, гладила, зарывалась носом в его меховые щеки. А я сидел рядом, следил, как медленно падает солнце и старался не замечать соленого жжения в глазах.
- Пушок, дядя Леший хороший, - донеслось до меня. – Позаботься о нем, не обижай. Он останется вместо меня. Навещай его, хорошо? Ну и конечно не забывай приносить гостинцы. А то он видишь, какой худой. Почти как я.
Я вдруг не выдержал и отвернулся. Что я сделал не так? Ведь шину наложил вроде правильно. Почему банальный перелом дал такие осложнения. И вообще, какого хрена мы тогда поперлись в этот рейд. Почему я не заметил, как опасно идти по гребню холма… И эти проклятые новые кроссовки!
Я вскочил, разжег костер, повесил котелок с водой. Сделаю что-нибудь жидкого и горячего. Почистил картошку, морковь, разделал вчерашнюю рыбину. Лина к тому времени уже совсем выбилась из сил и заснула. Я накрыл ее вторым одеялом, потрогал губами лоб: горячий. Темные круги под сомкнутыми веками, длинные реснички… Как же я буду без тебя, моя лесная фея. Что же мне сделать… Рядом, свернувшись необъятным клубком, мощно храпел Пушок. И вправду котик. Волки на своей периферии тоже помалкивали. И даже птицы, замаскировавшись на ветках, тактично молчали. Какая-то радужная бабочка порхала вокруг и нежно приземлилась на шерстяную шапочку. Вид этой невесомой птахи окончательно расклеил меня. Я всхлипнул, а потом неудержимо поплыл и потек. Помешивал уху, в которой смешались картошка, морковь, рыба и слезы.
Лина, когда проснулась, съела четыре ложки. Впихал чуть ли не насильно.
- Ну, давай, последнюю за Пушка, - требовал я. Лина кривила губы и отворачивалась.
- Неужели так не вкусно? Старался, готовил… Тебе силы нужны! Ешь! Как ребенок, ей богу!
- Леший, все вкусно. Но не хочу. Не могу, – почти шепотом умоляюще сказала она.
Я беспомощно сдался. Налил себе полную миску и буквально вылакал досуха. Хотелось закусить краюхой хлеба. А потом сладкую плюшку с чаем. И было очень стыдно от этих желаний, потому что рядом сидела Лина и исчезала.
Я почти чувствовал, как растворяется в воздухе, как дрожит и истончается, как рассеивается и рассыпается пестрыми огоньками хрупкая Линкина суть. И невозможно было встать и закрыть ее грудью, чтобы хоть как то приостановить, задержать. Бессилие и отчаяние. И еще что-то, прячущееся, робкое, цвета ее глаз, теплое, горячее, щемящее, знакомое как объятие, родное как детское воспоминание.
Она опять спала или не спала, но так и полулежала, укрытая двумя одеялами, с закрытыми глазами, а рядом сопел тигр, похожий на рыжего котенка, увеличенного в масштабе 1 к 100. Между тем, основательно вечерело. Я перенес Лину в дом, тщательно ее укутал, поставил у изголовья полную кружку теплой воды.
- Спасибо, - тихо сказала она.
- Сотвори чудо, проснись здоровой! – попросил я серьезно.
- Такое бывает в сказках…
- Так мы и живем в сказке. Разве ты не замечала?
- И правда, - слабая улыбка оживила ее лицо. – Пушок спит еще?
- Дрыхнет без задних ног.
- Не буди его.
- Я же не больной.
- Да, точно, – улыбка стала чуть шире. – Больная тут я.
Внезапно она запела. Ту самую запомнившуюся мне песню на корейском языке. Первые строчки прорывались сквозь слабость и сипение, угасали в верхах, но очень скоро ее сопрано подхватили восходящие потоки, и мелодия уже парила над нами. Каждый звук входил в резонанс с моим внемлющим «я», каждая нота расцвечивала глубины и высоты миров, которые тут же рождались и проживали краткие, но очень яркие жизни. Я слушал и все понимал, все видел и чувствовал. Лина вплетала свой прощальный узор в наш заколдованный лес. И он был так невыразимо прекрасен…
Ее голос все еще звучал во мне. Но вокруг мягкой ватой все заполнила тишина. Лина посмотрела на меня как-то по-особенному. Очень близко, очень светло.
- Давно хотела узнать одну маленькую банальность. Скажи, если б мы встретились в том мире и были бы свободны, я бы тебе понравилась?