– Ты немного зеленая, – осматривает меня с боку Куп, вытаскивая бумажные тарелки из мешка.

– Я просто немного устала. Все выглядит аппетитно, ребята. Огромное спасибо.

Каждый из нас наполняет тарелку едой, затем ставит стулья вокруг кровати Тео. Мы жуем в тишине, прерываемой только постоянным звуковым сигналом пульса Тео.

Через некоторое время Куп тихо замечает:

– Он похудел.

– Ты бы тоже, если бы питался исключительно жидкостями.

Куп смотрит на комок под одеялом, где трубка для кормления вставлена в живот Тео. В его глазах отражается боль, и он быстро переключает внимание на свою тарелку.

– Что новенького?

Я ковыряюсь вилкой в тарелке, гоняя туда-сюда бедную индейку, создавая впечатление, что ем. Им пришлось похлопотать. Мне совсем не хочется оскорбить их, ничего не попробовав. Или, что еще хуже, съесть и вернуть все обратно.

– Ничего. Его жизненные показатели стабильны.

– Как насчет ЭЭГ^[13]?

– Без изменений, – шепчу я. – Мозговые волны похожи на поверхность озера.

– Моя бабушка Рода была в коме в течение двух лет, но потом вышла из нее, – небрежно трещит Сюзанна. – Просто однажды проснулась и потребовала шоколадный пудинг. У нее тоже не было мозговых волн. В конце концов, это ничего не значит. Если Бог захочет, чтобы ты проснулся, ты просыпаешься. Нет так нет. Ничего не поделаешь.

– Почему Бога всегда обвиняют во всем? – измученно говорит Куп. – Может быть, Господь просто позволяет жизни протекать так, как она протекает? Сам же просто наблюдает, как мы справляемся с трудностями.

– Бог типа часовщик, а не шахматист, – говорю я. – Так думал и мой отец.

– Понятия не имею, что это значит, – вставляет Сюзанна, – но точно знаю, что все происходит не просто так. Даже плохое. Это часть большого плана, который нам не дано понять. Бог – самая великая любовь во Вселенной

– Думаю, – бормочу я, – что Бог – это ребенок, который любит посыпать солью на раны.

Разговор переходит на другие темы. Куп сообщает о прогрессе в реставрации «Баттеркупа», который впечатляет. Если погода не подведет, то все работы будут доделаны в конце января. Как раз чтобы я успела открыть гостиницу ко Дню святого Валентина.

Чертова ирония.

Я стараюсь изо всех сил, чтобы проделать вмятину в куче пищи на тарелке, но мне удается укусить всего несколько раз. Ребята сидят еще час, потом мы собираем остатки и выбрасываем мусор. Когда Сюзанна идет в туалет, Куп неожиданно обнимает меня.

– Что ты собираешься делать? – тихим голос интересуется Куп.

Я знаю, что он имеет в виду, даже не уточняя.

– Ждать, – говорю я, голос ломается. – Неважно, сколько времени это займет.

Он отстраняется и смотрит на меня с такой болью в глазах, что от этого становится только хуже.

– А что, если это единственное что будет? – жестами показывает на лежащего неподвижно Тео. – Что же тогда?

– Я не теряю надежды, – яростно заявляю я. – Не сейчас, никогда. Если мне придется состариться в этой долбанной больничной палате, то так тому и быть. Если он проснется с IQ чашки кофе и его придется одевать, купать и кормить всю оставшуюся жизнь, я так и сделаю. Я люблю его, Куп. Несмотря ни на что. Я буду любить этого человека и заботиться о нем до самой смерти.

Я теряю способность говорить, поэтому мои следующие слова звучат задушенными.

– И даже тогда я буду продолжать любить его. И буду любить до конца времен.

Куп крепко обнимает меня, я чувствую, как у него перехватывает дыхание, затем он резко уходит, так что я не вижу его слез.

Сюзанна возвращается из уборной, и мы прощаемся. Я так вымотана, что усаживаюсь в кресло рядом с кроватью Тео и закрываю глаза, намереваясь вздремнуть несколько минут. Но когда разлепляю веки, на улице уже темно, а передо мной стоит Ана, шепча мое имя.

– Меган. Доченька, проснись.

Я моргаю и скребу рукой по лицу. Спина одеревенела, левая нога затекла, поэтому болезненно покалывает.

– Который час?

– Полночь.

– Все ли в порядке?

Когда она запинается, мое сердце взлетает, словно ракета. Я вскакиваю на ноги и сбиваю ее с пути, спеша схватить Тео за руку. В панике осматриваю его лицо на предмет каких-либо признаков бедствия, но он, кажется, в том же состоянии, в котором был, когда я заснула.

– Детка, он в порядке, – она касается моего плеча. – Это, ах... Я к тебе, на самом деле.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее.

– Ко мне? Что случилось?

Она поглядывает на Тео. Ее обычно красноречивые карие глаза ничего не выражают, она дергает подбородком к двери.

– Давай поговорим вон там.

О, Боже. Со мной что-то не так. Это рак. Или редкое инфекционное заболевание. Может вирус Зика? Эбола? Точно! Нет, у меня чума!

Я продолжаю смотреть на нее с открытым ртом, ужас скручивает мой живот в кулак. Ана осторожно берет меня за руку и направляет к двери. Она останавливается там и еле слышно шепчет.

Вот почему я сразу не могу разобрать ее бормотания.

– Ты беременна.

Я моргаю, потом прищуриваюсь.

– Прошу прощения? Что Вы говорите?

– Я сказала, что ты беременна, дорогая. Поздравляю.

Я жду продолжения. Когда ничего за этим заявлением не следует и Ана просто смотрит на меня с небольшой, мягкой улыбкой, я понимаю, что она не шутит.

– Ана, это невозможно. Я не могу забеременеть.

Она приподнимает плечи.

– Согласно твоему анализу крови, вполне можешь.

Этот хипстерский идиот Томми! Он перепутал мои результаты! Какой-то бедной беременной женщине скажут, что ее утренняя тошнота – всего лишь анемия!

– Нет, Ана, я не могу, – категорично заявляю я. – Говорю Вам – это невозможно. Это было бы настоящим чудом.

Все ее лицо озаряется улыбкой.

– Ну, Бог – любитель творить чудеса, дорогая, так что, возможно, тебе стоит поблагодарить его.

В моей голове шум, словно тысяча волков воет на луну. Я с трудом дышу, думая об этом.

– Я... я беременна? Как? – шепчу я.

Она поднимает брови с выражением юмора на лице.

– О, ты пропустила тот день в школе? Понимаешь, есть такая штука, называется спермой...

Я хватаю ее за руки и кричу ей в лицо:

– Я БЕРЕМЕННА? РЕБЕНКОМ?

Растворяясь в смехе, она говорит:

– Нет, пиньятой! Конечно, ребенком!

Громкий, неистовый звуковой сигнал издает одна из машин, подключенных к Тео.

Мы обе замираем, Ана реагирует первой. Она спешит к его постели, всматривается в черный ящик с какими-то зелеными мигающими цифрами, затем оборачивается и бежит мимо меня, зовя докторов.

– Ана! – ору ей вслед в панике. – Что происходит?!

Она направляется к дежурному по коридору, крича через плечо.

– Его сердцебиение стремительно растет! – и исчезает за углом.

Я поворачиваюсь вокруг и бегу к кровати Тео, настолько безумно, что путаюсь в своих ногах и практически падаю. Хватаю его за руку и падаю на постель, тяжело дыша в ужасе от всех звуков на аппаратах. С ума сходит не только монитор сердцебиения, но и несколько других устройств.

Все. Он умирает.

Я начинаю неудержимо рыдать.

– Не смей покидать меня, Тео! Не смей! Я люблю тебя! Ты мне нужен! Я никогда не прощу тебя, если ты оставишь меня!

Слабое давление на мою руку, такое легкое, что его сложно почувствовать, прерывает мои истерические крики, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Я замираю, глядя на руку Тео, сжимающую мою...

Время замедляется. Каждый удар сердца отражается громом в ушах. Я смотрю на его лицо с удивлением и радостью, наблюдая, как происходит второе чудо ночи.

Тео медленно открывает глаза и смотрит на меня.

Его взгляд сначала туманен, но через несколько мгновений фокусируется. Мы вглядываемся в глаза друг на друга в бесконечном молчании. Я боюсь дышать, чтобы не пропустить хотя бы малейший признак узнавания.

Он хоть что-то понимает?

Сильно сжимая его руку, я наклоняюсь к его груди и умоляю:

– Тео? Тео, ты меня слышишь? Ты можешь говорить? – когда он не отвечает, слезы снова начинают стекать по щекам. Я чувствую, как мое лицо искривляется в гримасе, как последняя надежда распадается в пустоте, которую вижу в его темных, черных глазах.

– Пожалуйста, если ты меня слышишь, пожалуйста, скажи что-нибудь! – умоляю я.

Наконец, после того, что кажется вечностью, уголки его губ изгибаются в призраке улыбки.

Слабым, скрипучим голосом слова практически неразборчиво выливаются из его рта.