Глава 40

— Читай, читай скорее дальше.

Эльва чуть не прыгала от радости. После путешествия в Монголию она совсем потеряла надежду.

— Ты хоть представляешь, что сделала? Отец Мартин добрался, в награду ты получила продолжение истории. Всё изменилось. У нас снова появился шанс поквитаться с чертовкой. Ты точно уверена, что стены затряслись в тот момент, когда читала?

— Да. Но это ведь не Magna Venari. Думаешь получится подготовить кротовую нору?

Эльва с сомнением посмотрела на копию рукописи.

— Не знаю. Хотя почему бы и нет. Ведь это не что иное, как продолжение. Написано, конечно, высокопарно, но чего ждать от этих примитивных животных.

— Они боролись с ведьмами…

— Джессика, я тебя умоляю. Они боролись с рыжими, красивыми, неугодными.

— Пока что я вижу лишь несчастья, болезни, голод, измученных и запуганных людей.

Эльва вспыхнула.

— Мне очень жаль, что ты ни разу не попадалась инквизиторам. Хорошо бы тебя пару раз вздёрнули на дыбу. Я посмотрела бы…

— А ты попадалась?

Эльва не стала отвечать, сунув ей кипу листков, приказала.

— Читай. Я подготовлю нору.

╬

Февраль, 1528. Мадрид.

Сейчас, когда я пишу эти строки, многое изменилось. Я вёл записи с того самого августовского дня, когда судьба отправила меня в Мадрид вслед за Розалин. Дорога заняла почти три месяца, поскольку нам пришлось посетить немало городов, где разгневанные жители могли бы насладиться зрелищем пленённой ведьмы. Ещё два месяца Комиссия и инквизиторы учиняли следствие. Формальности задержали меня почти на три недели, но теперь, когда всё кончено, я не хочу оставаться здесь ни одного лишнего дня. Я, наконец-то, смог взять себя в руки, чтобы описать печальные события, случившиеся за это время. Я хочу, чтобы потомки судили о поступках Розалин Макбрю, опираясь не только на голословные обвинения и признания, выбитые под пытками. Хотя судить — прерогатива бога. Я проповедовал это на протяжении всей жизни, но окончательно уверовал лишь в то кошмарное утро, когда Розалин отвели на костёр. Чувства опять берут верх и слёзы душат меня всё сильнее. Я постараюсь описать всё как было, не раскрашивая факты своими переживаниями. К счастью, у меня сохранились прежние записи, где я не изменил и строчки, постараюсь и тут обойтись лишь сухими фактами, хотя уже сейчас вижу, что это почти невозможно.

Ведьму везли в железной клетке. Я лично следил за тем, чтобы она не отдала душу дьяволу Господу по дороге. Да, это был мой путь, моё очищение и искупление. Любовь народа, благодарный, постоянно множащийся приход, проповеди, на которые приезжали даже из Парижа — всё это пресытило моё сердце. Скажу без лишней скромности, во время проповедей никто не спал и уж тем более не играл в карты даже на последних рядах. Добрая паства и благостная, безбедная судьба позволили мне прожить счастливо, легко и беззаботно. В одну из ночей я обратился к Нему, спросил, — Отец, а где же мои страдания? Да, я не брал взяток, не устраивал содомию с распутницами, не злоупотреблял вином и не уничтожал врагов государства под эгидой церкви. Но и лишений, если не считать периода неразумной юности, я особых не испытывал. Пора, пора уже думать о вечности.

Я шёл за Ведьмой, держась за клетку. Грязь, дожди, а потом и жестокий снежный шторм — мне никогда не было так тяжело и в то же время так отрадно. Я много молился, много спрашивал Его о сути бытия, о людях, о мире. Это было благословленное время. А потом Ведьма заговорила со мной. Это было так неожиданно, что я не удержался и стал делать записи наших бесед. Увы, они утрачены теперь навсегда, но кое-что удалось сохранить в дневниках и я не побоюсь описать некоторые из них.

Впервые мы заговорили, когда я протянул ей яблоко. Зачем? И сам не знаю. Так бросают краюху хлеба голодной, паршивой собаке, захлебывающейся от злобы собственной слюной. Розалин промолвила что-то вроде благодарности. И это были первые не богохульные слова человеку в кардинальской мантии, следующему за ней и вместе с ней. Вечером я дал ей немного горячей воды умыться. Воды хватило лишь на лицо. Растрёпанная, худая, она, пожалуй, была слишком красивой, чтобы умереть такой лютой смертью. Умывшись, Ведьма спросила:

— Зачем ты помогаешь мне, монах?

Я ответил, что ей следует называть меня Его Высокопреосвященство. Она сказала, что это не имеет никакого смысла.

— Какая разница, как я тебя называю? Монахи, иноки, священники, муллы, раввины — вы все одинаковы. Верите в кого-то, кто сидит на облаке и грозит пальцем за прегрешения. Чем моя вера в силы природы отличается от вашей? И почему вы так боитесь сатаны?

Признаться, я не готовился к такому повороту. Она была ведьмой, но она же была заблудшей овцой. Стало быть, я мог проповедовать. Я пытался объяснить, что сатана есть враг рода человеческого, но Ведьма сказала, что не верит в сатану, как и не верит в бога.

— Разве можно казнить человека лишь за то, что он во что-то не верит?

Я пытался философствовать о пустоте души, приводил примеры, что незаполненная бочка может служить вместилищем мёда или гнилой воды, но она лишь скалила свои ослепительные зубы, а я словно оправдывался перед ней.

С каждым днём наши беседы становились всё более глубокими и меня стало настораживать, что многие доводы Ведьмы были весомыми и не такими уж безосновательными. Конвоиры менялись, в городах нам давали ночлег и провиант и однажды за ужином мне захотелось принести Розалин кусок пирога.

Она съела его с жадностью.

— Ты мне нравишься, монах. Жаль, что ты старый, иначе я бы обязательно вышла за тебя замуж.

Тут она расхохоталась, а потом печально поглядела на меня.

— Эта дорога — самое лучшее, что у меня осталось. Собеседник из тебя — так себе, но выбирать не приходится. Спасибо, что беседуешь со мной. Остальные только плюют, бросают помои или наслаждаются зрелищем, когда я задираю юбку, чтобы сходить до ветру.

Я пропустил её слова мимо ушей.

— Зачем ты губила людей, зачем заманивала детей в леса, где они гибли от холода, зачем отравляла колодцы, зачем колдовала?

— Что я могу ответить? Знаешь, сколько раз меня насиловали? Я не жаловалась. Да и кому? У меня нет мужа или брата, чтобы защитить. Моим преступлением было лишь то, что я ходила в одиночку собирать валежник. В лесу меня подстерегли, завалили на муравейник и прошлись по очереди. Я была невинна, а от них — заболела и понесла. Только ребёнок не выжил. Потому что болезнь моя была такого рода, что нельзя было и помочиться без боли. А потом ко мне прибежали жёны обидчиков. И набросились с криками и руганью, им тоже стало больно ходить по нужде. Меня выгнали из деревушки в лес, я построила шалаш, но дети приходили и изводили меня, а однажды подожгли сухие ветки и я лишилась даже этого убогого жилища. Пришлось уйти подальше в лес, но они снова и снова выслеживали меня. Разве моя вина, коли кто-то из них заблудился?

— Я не верю тебе.

— Не верь. Другой правды у меня всё равно нет, да она и не нужна на этом свете. Спасибо за пирог. В детстве я всегда мечтала проснуться на подушке, под которой окажется кусок жирного пирога. Не получилось.

Увы, ваш покорный раб притащил ей на следующий день целый пирог и подушку, и даже одеяло.

Чем ближе мы подъезжали к Мадриду, тем откровеннее становились наши беседы.

— Скажи мне, монах. А вдруг окажется, что мы не одни в этом мире?

— Такого не может быть, дитя.

— Я где-то читала, что были времена, когда небесные люди приходили на нашу землю.

— Это ложь и ересь.

— Как и любая сказка.

— Да. Как и любая сказка, но сказка не так опасна. Послушай, где ты научилась читать?

— Теперь это уже не важно. Никто не поверит моей истинной истории.

Однажды я принёс ей несколько книг. Ведьма легко и бегло прочитала названия, она понимала по-французски, читала по-венгерски и даже знала речь англичан. Я был удивлён. Ведьма вернула все книги назад.

— Прости, у меня слишком мало времени. Не хочу тратить их на пустое.

— Это не пустое. Это богословие.

— Тем более. Самый большой знаток в этом вопросе уже много недель подряд развлекает меня разговорами.

— Это ирония?

— Отнюдь. Ты смелый человек, монах. Думаешь, я не замечаю, как смотрит на тебя местное духовенство за наши келейные беседы.