Вошедший в ригу прокашлялся, цыкнул на кого-то, и в ответ ему коротким лошадиным отфыркиванием откликнулся Угар. А хозяин уже поднялся по лесенке и, поглаживая отвислые усы, изучающе уставился на незнакомого ему Прока.

— Залазь, Игнат, тут свои, — приподнялся Угар — и сразу с упреком: — Поесть положил, а горилку пожалел. Беднеть начал.

— Беднеть не беднеть, но не напасешься, друже Угар. К тому же — тебя завтра ожидал. Какой разговор, сейчас все в лучшем виде будет, — присел на лежанку Шульга, нет-нет да и поглядывая на сопровождающего проводника человека.

— Голубцов мне, перчику поострее, больше ничего пока, уснуть надо, покарауль, — привычно распорядился Угар и спросил: — О сопровождающем для меня позаботился?

— Да, но тебя ждал завтра…

— Предупреди, чтобы сегодня прислали, а то запаздываю, — жестко сказал Лука. Спросил: — Какие тут новости?

— Вашего Сороку ночью по каналу Зубра спровадил, неприятности у него, небось сами знаете…

— Какие? — насторожился Угар.

— Убили кого-то, поймала милиция. Дальше разговор не заводили… Две ночи тут спал, он и самогонку выжрал, не знаю, как учуял за бочкой фляжку, — приноравливался задать свой больной вопрос Шульга и тут спросил: — Друже Угар, успокой душу, прости мой вопрос. Не любопытство, душа за брата болит, сильно насолил он им, ловят… Скажи, живой Кузьма?

Угар не любил давать ответ без промедления. Сейчас он хотел спать, да и вообще не был расположен к разговору о переусердствовавшем бандглаваре Кушаке — брате Шульги, тем более сам не знал, где он сейчас и жив ли. Сказал уклончиво:

— О деле потом. Принесешь голубцы, поговорим.

Когда Игнат ушел, Угар предупредил Проскуру:

— Не хватало нам тут заставать этого Сороку. Он со своими родичами за вашей управой безпеки, по-моему, приглядывал. Тебя, друже Прок, он мог засечь. Вот-те номер выходит. Я понял, Сорока в сторону Зубра нацелился. И мы туда. В петлю! Улавливаешь?

— Неприятно, — только и ответил Проскура.

— Ничего себе «неприятно»… В петлю, говорю, можем залезть.

— Давай думать.

— Думай не думай, а столкнуться мы с ним должны, — уже прикинул Угар. — Тем более если узнает о моем появлении, припрется, нахальный, краевой поблажку дает ему, пароль даже на хату Шульги выдал. Так что воротиться тебе, наверное, придется. Все равно, знаю, на следующем пункте оставят, к Зубру меня одного уведут. Как думаешь ты-то?

— Для нас важно, чтобы ты до Зубра дошел. Задачу знаешь. Тут твое решение вес имеет.

— Хорошо, обмозгую. Нам повезло, проговорился Шульга о Сороке.

— Кто такой Кузьма, о ком тревожится Игнат? Брат, говорит? — задал вопрос Проскура.

— Кузьма Кушак, тот самый, которого никак не поймаете.

— Игнат — брат Кушака? — почему-то очень удивился Проскура. — Вот мы куда попали!

— А ты думал, куда с Угаром попадешь? — насмешливо откликнулся проводник. — Давай спать, голубцы не скоро подадут.

…Голубцы Игнат принес в прочерневшей, закопченной макитре, прикрытой плоской блеклой тарелкой. Вынув из кармана две облезлые, с истертыми краями деревянные ложки, он обтер их рушником и вручил гостям, каждому по отдельности. В нем чувствовалось желание угодить, которое как-то не соответствовало его постному, предупредительно настороженному выражению лица.

Не глядя на хозяина — хозяином сейчас тут был он, Лука, — Угар церемонно снял с макитры тарелку и всей грудью блаженно втянул ароматный сметанно-мясной дух и живо извлек белосочный горбатый голубец.

— Ешь, друже Прок, — специально для Шульги сказал Угар.

Проскура тоже потянулся ложкой к тарелке… Голубцы оказались на редкость вкусные. Они оба их ели, казалось, забыв обо всем на свете, будто бы наперегонки. И когда Угар вынул из макитры последний, глубоко вздохнул для решимости и довольно произнес:

— Ух, душу отвел! Долго помнить буду.

Игнат только того и ждал.

— Есть для кого стараться, друже Угар. Мою бы душу малость успокоил: обещал о брате Кузьме новость сказать.

— Я новости в «грипсах» нишу, с собой их не ношу. Опасно! Понимаешь? А Кузьма твой ловок, два кольца облавы под Сосновкой невидимо развел и ушел на постой.

— Знать бы куда. Нужен он мне.

«Мало ли что…» — хотел упрекнуть Угар Игната, но решил лучше соврать:

— Меняет тэрен твой Кузьма, скоро увижусь с ним. Скажу, чтобы дал знать тебе.

…С наступлением темноты Угар с Проком разошлись в разные стороны из села Боголюбы: один обратно к Рушниковке, а другой на запад.

— Встретимся через два-три дня на хате, откуда пришли, пароль тот же, — для вида сказал на прощание Угар и ушел вслед за человеком в плаще, с накинутым на голову капюшоном.

Сохраняя видимость скрытого передвижения, Проскура задами сделал огромный крюк, обходя Боголюбы и стремясь выйти к ближайшей, известной ему тут столбовой дороге, как вдруг стрельба и крики в селе заставили его остановиться. Тревожная догадка вселилась в него: не с Угаром ли что? Этот вопрос заставил его подумать о себе. Впереди ему предстоял долгий путь до хутора возле Рушниковки. Но зачем он пойдет туда? Ему надо в Луцк, в управление. А что, если по дороге схватят бандиты? Напороться на них тут легко.

Отойдя поглубже в кукурузное поле, Павел Гаврилович, раскинув руки, с треском повалил упруго поддающиеся стебли, подмял их под себя, улегся поудобнее, решив тут переждать до утра.

А Угар в это время шел полем, еле поспевая за связным Дмитро и слыша за собой торопливые шаги коротконогого Алексы, у которого к тому же недопустимо стучал обо что-то приклад автомата.

У лесочка их встретили трое вооруженных, ослепив лучом фонарика. Подошла подвода. Кто-то сказал:

— До вала, там пешком.

Правил лошадью Дмитро. Угар с Алексой сидели по краям спиной друг к другу.

«Скоро, наверное, глаза будут завязывать всякому, кто к их сиятельству на прием пожалует, — с раздражением думал Угар о предосторожностях, с какими допускает к себе Зубр. — Чином себя возомнил, гнилье трусливое. Труднее жить стало, трижды след обрываешь и заметаешь… Дай мне только уйти от тебя, последнее испытание у меня, без него не обойтись. Сопровождающие смирно ведут себя, подозрительного ничего не проявляют. Правда, раньше приветствовали, слово дружелюбное услышать приходилось, нынче — молчок. Да и кому говорить охота?»

Лес кончился, и лошадь остановилась. Подошли двое, пошептались с Дмитро и уехали на подводе. Дальше Угара повели пешком — нолем, снова лесом, но недолго, скоро вышли на поляну к дому. Пока Дмитро куда-то отлучался, Угар по контурам крыш разглядел еще несколько построек, но так и не понял, хутор перед ним или лесничество.

Вошли в дом. Когда Дмитро провел Угара в боковую от кухни комнатенку, он успел заметить через приоткрытую дверь в горницу смуглолицую черноволосую женщину, показавшуюся ему очень знакомой. Но не вспомнил ее, увидя появившегося Зубра. Новенький защитного цвета френч сидел на нем привлекательно-ладно.

Они пожали руки, сели к столу, поставленному здесь, видать, специально для подобных встреч.

— Как здоровье, друже Угар? — спросил Гринько, проверяя, все ли застегнуты пуговицы на френче.

— Спасибо, друже Зубр, сам как здоров? — ответил Лука, обратив внимание на похудевшее лицо и запавшие глаза своего главаря.

— Слава богу! Живем-можем… И ты глядишься, чего сразу по вызову не явился? Нарушаешь приказ.

— Трудности сложились, друже Зубр, я докладывал, сам чуть не сгинул. Большевики задолбили Луцкий и Торчинский районы, куда деваться, под рукой вертимся у них, вон в какую даль сменили тэрен, они и там, под Сосновкой, накрыли. Мне в себя прийти надо было, связь со всеми потерял.

— Тикают, наверное, от тебя хлопцы. Перестреляешь, боятся. Опасную молву о себе пускаешь.

— Какую? — Угар догадался, тот намекает на обращение Скворца в газете.

— Кто же к тебе пойдет в связные, когда ты их при опасности стреляешь? Другого выхода, что ли, не находишь?

— Какой же выход на колокольне? Все равно бы они нас постреляли. Я облегчил участь хлопцев. Откуда энкавэдисты знали, сколько нас там? Я в окошечко еле пролез на конус купола, как святой распластался, не столько боялся упасть, сколько думал — увидят в селе и продадут… А чекисты подобрали убитых — и вниз. Я живо обратно, внутрь верхотуры.