Свежее рассветное утро встало над городом с ярким солнцем в широких разрывах облаков. Дышалось легко и свободно.
В этот ранний час бодрствовали многие участники событий, чьи судьбы прямо или косвенно оказались связанными друг с другом. Эти люди в конечном итоге должны были сойтись под одной крышей управления государственной безопасности.
Киричук с Чуриным приехали домой и укладывались спать. А за это время Угар уже прошел большой путь от хаты своей сестры Моти к хуторку, где жила Ганна Куля, которую он сейчас хотел видеть больше всего на свете.
А в Рушниковке насквозь промок под ливнем лейтенант Проскура, последнюю ночь карауля возможных «гостей» арестованного Помирчего.
Не спали и все трое Сорочинских: Мария одиноко сидела за столом в полумраке комнаты — ставни были закрыты, голова у нее разламывалась от дум и бессонницы, ей тяжко было переживать неизвестность одиночества; Микола — муж ее, с непривычки к схрону, сидел на лежаке, не зная, который час, мучительно думая о том, что он больше не увидит ни жену, ни дома и ни поговорить, ни поделиться не с кем; в неважном настроении встретил рассветный час промокший и продрогший Сорока — Петр Сорочинский, удачно добравшийся до света в Боголюбы и не слишком приветливо встреченный нервным Игнатом Шульгой — братом Кузьмы Кушака. Чуть было он не повязал Сороку и не допросил с удавкой, не вспомни тот цифровой пароль для такого случая, данный ему лично Зубром.
Игнат после проверки набросился с вопросами на Сороку — не слышал ли он чего о Кушаке и Хрисанфе, о родиче Федьке Шуляке: слухи недобрые ходят в Боголюбах. Многие считали, наверное, так: коли пришелец из Луцка, то и новости у него должны быть обширные. Откуда же Сороке было знать, что Федька Шуляк беззаботно спит в эту минуту в камере предварительного заключения, а его родич — покровитель Хрисанф извелся весь от злости в одиночке, не подозревая, что его прислужник находится по соседству, за стеной.
Пожалуй, спокойнее и уютнее всех чувствовал себя в это рассветное утро Антон Сухарь, определившийся наконец на свой постой и получивший возможность без пригляда за собой выспаться в мягкой постели, отведенной ему в комнате, из окна которой видны просторный поселок и чем-то радующее полотно железной дороги.
Поселок именовался станцией Жвирка.
Допрос Марии Сорочинской должен был начаться в десять утра. Потому Киричук решил, не заходя в управление, прямиком из дома направиться в горотдел милиции.
Василий Васильевич успел после визита к сестре Угара хорошо выспаться и сейчас бодро шагал к зданию, в котором ему до сегодняшнего дня еще не доводилось бывать. Увидев идущего навстречу майора Весника, остановился.
— Куда это вы мимо нашего крыльца? — подал руку Киричук.
— Я не мимо, перекусить иду, со вчерашнего дня дома не был.
— Что случилось?
— Ничего особенного, все обычное. А задержался еще из-за дамы, интересующей нас. Вы на ее допрос собрались?
— Да, пятнадцать минут у меня еще в запасе, — взглянул Киричук на часы.
— Действительно, как артистка выглядит на фотографии, — многозначительно произнес Весник. — И фамилия ее знаете какая? Со-ро-чинская.
— Молочница, и она же — Сорочинская?! — не понял Киричук. — При чем тут Артистка?
— А при том, Василий Васильевич, прошу прощения, что не сразу доложил. Молочница, торговка с базара и Артистка — это одно лицо.
— Неужели?! Где фотография? — изумленно спросил Киричук.
— У меня в сейфе…
— Идемте в управление! Дайте материалы и фотографию, — распорядился Василий Васильевич. — Что там еще по Артистке?
— С вечера до утра из хаты не выходила, утром подоила корову, заперла дом, сарай. Отправила буренку с соседским мальчишкой на выпас, потом сбегала к табачному киоску, задержалась недолго, купила коробку спичек и удалилась. Заглянула в два магазина, в столовую — там шмыгнула на кухню, с кем встречалась, не установлено. И пошла на площадь, села на лавочку возле горотдела милиции. Все. Возникает вопрос…
— Куда делся ее муж? — угадал Киричук. — В самом деле — куда?
— Не в доме же она его заперла… — отбросил такую возможность Весник и заключил: — Сбежал, вернее всего, вечером. Значит, не только рыльце у него в пушку, а сам он весь в дегте и в перьях вместе с братом.
— Что же тогда она сама не ушла? — выразил сомнение Киричук у порога управления и сам ответил на него уже в кабинете своего заместителя: — Коли эта особа в трех лицах нам представилась, значит, знает, что делает.
Когда же Весник показал подполковнику фотографию Артистки, тот, взглянув, воскликнул: «Ба! Я же ее где-то видел…» — и потянулся рукой к телефону.
На другом конце провода находилась следователь городского отдела милиции Кравец.
— Доброе утро! Киричук говорит, — представился подполковник, рассматривая фотографию. — Сорочинскую уже пригласили?
— Нет, жду вас, — ответила Кравец.
— Допрашивайте без меня, пока мое присутствие не нужно. Будьте осторожны с ней, хамелеоном. Неплохо бы вручить ей повестку на вызов мужа. Что она скажет? Он как будто отсутствует со вчерашнего дня. Куда он делся?
— Хорошо, так и сделаю.
— Вы не арестуете ее сегодня?
— Пока нет таких намерений. Но… что даст допрос.
— Если будет возможность, пусть погуляет денька два.
— Такая возможность, по-моему, будет.
— Спасибо, ждать буду вашего звонка после допроса, — положил Киричук телефонную трубку и вдруг напустился на Весника: — Не годится так, Иван Николаевич! Никуда не годится! Подошла Артистка к табачному киоску, спичек взяла коробок, забежала в столовую, нырнула на кухню… Что это все означает? Она вам набегает за день.
— Вы правы, конечно… — согласился майор.
— Разберитесь, Иван Николаевич, с документами, уясните, кто есть кто, и поставьте четкую задачу подчиненным. Обязательнейшую!
Газета «Радянська Волинь» опубликовала обращение бывшего бандеровца Степана Панка к рядовым членам ОУН, которое не привлекло бы заинтересованного внимания чекистов, если бы Киричук не узнал по фамилии бывшего связного Угара, чудом оставшегося в живых Скворца.
Василий Васильевич пригласил к себе в кабинет Чурина и Проскуру и предложил Анатолию Яковлевичу зачитать заметку.
Чурин читал разоблачительное откровение, сожалея, что нет рядом Угара. А то бы сказал ему: «Слушай, Лука, и не говори, что печать не упоминает о вас, о бандеровцах. Вот послушай».
«Я, бывший оуновец Скворец, в последнее время связной и телохранитель районного проводника Угара, обращаюсь к рядовым членам ОУН. На протяжении трех лет я находился среди вас на Волыни. За это время я вместе с другими оуновцами причинил много бед населению. Главной заботой был и остается сбор денег и заготовка продуктов. При этом погибает много рядовых членов ОУН. В то же время бандеровские главари всех рангов преспокойно проживают в хороших законспирированных постоях и только письменно посылают свои распоряжения с помощью курьеров по низовым звеньям ОУН, ожидая хороших продуктов и денег.
Рядовой бандеровец живет в тяжелых условиях, не имея никаких денежных ресурсов для жизни. Одежду и питание он должен с риском добывать у тружеников-крестьян, в то время когда оуновское руководство имеет в своем распоряжении большую сумму денег, на которые приобретает для себя все необходимое. И даже больше, чем нужно: фотоаппараты, радиоприемники, музыкальные инструменты.
Главари не интересуются условиями жизни своих подчиненных. Окруженные женщинами — каждый имеет по две так называемые машинистки, — ведут барский, разгульный образ жизни. Ради своих корыстных интересов начальники очень сурово обращаются с подчиненными, а в случае опасности ценою их жизни спасают свою шкуру. Недавно Угар, будучи настигнут чекистами, ища спасения, убил своего связного и выстрелил мне в голову. Советские врачи спасли меня.
Оуновцы! Рвите связь с бандами, в этом ваше спасение. Это я вам говорю, бывший связной и телохранитель Угара. Верьте мне, все вышедшие с повинной живут свободно, занимаются полезным делом.