— Любопытную деталь вы мне рассказали. Приятную. Моей жене на рыбалке не приходилось бывать.

— Вы еще не перевезли семью, Василий Васильевич? Что так?

— К сентябрю прикатят, к началу учебного года. Им сейчас в Ташкенте лучше. Да и квартиру еще не совсем привели в порядок, заглянуть мне в нее некогда.

— Да, на себя-то у нас времени в обрез.

— Вы давно в Луцке, Анатолий Яковлевич?

— Два года.

— Расскажите мне о нем.

— Тут все, можно сказать, на виду, — оглядел Чурин площадь, будто увидел ее впервые. — Городок небольшой, до войны в нем жило тридцать тысяч человек…

— Это я знаю, — прервал Киричук. — Меня интересуют достопримечательности города, его прошлое. Луцкий замок[8], например… Пошли к нему, посмотрим, с весны порываюсь.

— В замке я бывал, когда приехал в Луцк. В нем дух древности! — значимо произнес Анатолий Яковлевич, уводя подполковника по крутой тропе к Въездной башне. — Замок до шестнадцатого века строили, перестраивали. К восемнадцатому веку он уже оказался сильно разрушенным временем, вдобавок сгорел княжеский дворец, — все больше поддавался желанию поделиться своей осведомленностью Чурин. Он считал для себя обязательным знать прошлое населения, среди которого живет и работает. Этим Анатолий Яковлевич заметно отличался от других сотрудников. Во всяком случае, ни у кого из них не было историко-познавательных выписок по Волыни, какие сделал для себя Чурин, о чем подполковник не знал и потому удивился, когда подчиненный с глубоким знанием на ходу прочитал ему короткую, насыщенную подробностями лекцию, вызвавшую желание и самому побольше узнать о Волыни. — Считается, — начал Чурин, входя во двор замка, — что Въездная башня, которую мы прошли, строилась первой, а потом две другие — Владыки и Свидригайла… Сам же город, есть данные, был основан в тысячном году киевским князем Владимиром. Вы заметили, Василий Васильевич, город разбросался на холмах. Его в старину окружали болота, а теперь опоясывает река Стырь. Такое расположение и окружение защищало от врага. В замке, вот здесь, где мы сейчас стоим, размещались войска, орудия, прятались жители. Перед входом сохранились следы рва, он заполнялся водой. Подъемный мост…

— Неприступной, поди, считалась крепость. Стены, стены-то какие крепчайшие, — только и успевал бегло разглядывать высоченные, изъеденные временем могучие башни Киричук.

Чурин подхватил:

— Вы представьте себе, что в середине прошлого века собирались разобрать замок, эти величественные крепостные башни, можно сказать, редкостный шедевр славянского зодчества, разобрать и продать кирпич. Но оказалось, что разборка обошлась бы дороже стоимости добытого кирпича, поэтому замок сохранился. Замок города Луческа. Так раньше называли Луцк.

— Лу-ческ?! — повторил Киричук.

— Да, но почему и когда появился Луцк, скажу честно, не докопался.

— Мы это успеем сделать, — заинтересованно пообещал Киричук.

Чурин посоветовал:

— Тогда начинайте познание с образования Галицко-Волынского княжества Киевской Руси, когда фактически Луцк стал центром Волыни, и вообще здесь происходило много примечательных исторических событий, переломных, я бы сказал, этапных. Взять хотя бы передачу Луцка Люблинской унией под владычество Польши. Мрачный период, должен сказать, крутого закабаления народа, особенно сельского, и возбуждение протеста, свободолюбия всех слоев населения. Ведь с четырнадцатого века народ повел непрестанную борьбу против феодального гнета польской и украинской шляхты. Чем она завершилась под руководством Богдана Хмельницкого, всем известно. Об этом следует напомнить «господарям» бандеровцам: воссоединением Украины с Россией.

Чурин заметил, собеседник слушает его с почтительным вниманием.

— Я дам, Василий Васильевич, свои конспекты и несколько брошюр по истории, географии Волыни, — предусмотрительно предложил капитан и окончательно поразил подполковника словами: — Для работы с Угаром вам необходимо посерьезнее подготовиться.

— Ну как вы все угадываете?! — вырвалось у Киричука. — Дайте, конечно, и конспекты и литературу. — А про себя подумал: «Вот кто поедет с Угаром в Городок, Чурин! Он сумеет поговорить с ним об оуновской обреченности». — Если Угар придет, заниматься им будете вы, — сказал Киричук как о давно решенном.

— Почему «если придет»?! Вы не уверены?

— Пожалуй, можно без «если». Завтра в полночь на встречу отправимся вместе… Вы ухо с ним держите востро. Не упускайте возможности в разговоре разубеждать его. Это должно быть чуть ли не главной целью встречи. — Киричук широко переступил канаву у травянистого склона под стенами замка и продолжал: — Предвижу, Угар умышленно поведет активный спор. Он станет отрицать, хулить советское, будет допускать промахи по незнанию, которыми вы должны незамедлительно воспользоваться. Вот эту тонкость я хочу, чтобы вы постоянно имели в виду, когда останетесь с ним один на один и отправитесь в Городок.

— Ясно. Сколько лет Угар прожил в Канаде? — вспомнил важную деталь Чурин.

— Шесть лет. Очень хорошо, что вы заинтересовались его заграничным прошлым, — одобрил Киричук. — Учтите существенную деталь. Сейчас ему тридцать четыре года. Выходит, родился Угар в тринадцатом году. Вернулся из-за границы перед войной, тогда ему было двадцать шесть, а в Канаду, значит, уехал девятнадцатилетним. Сумбур у него в голове насчет польского, канадского и немецкого оккупационного житья. Он хочет побывать в ресторане. Сходите, побудьте всюду, где захочет, объясните все, чем заинтересуется.

— Я понял, Василий Васильевич, — остановил подполковника Чурин и спросил: — А что после разговора? Какую гарантию с него возьмем? Что предложим?

Киричук ответил не сразу. На пути у них под стеной замка криво рос необхватный дуб с крупным дуплом на высоте поднятой руки. Суровой и могучей древностью веяло от него, хранящего, казалось, в себе таинство важных вековых свершений. Именно так и подумал Киричук, задержавшись на мгновение возле зеленого красавца, и пошел дальше по тропе, отвечая Чурину:

— Пусть поможет взять своего эсбиста Шмеля. Брать его немедленно, пока он что-нибудь с Тарасовым не сделал, очень уж опасные предупреждения ему подкладывает.

— Стоящее задание. Но я бы к нему еще добавил требование представить план отсидок банд, их наличную характеристику.

Киричук обернулся к Чурину и мягко подытожил:

— Вот этим я и хотел закончить, догадливый Анатолий Яковлевич.

Как током пронизало Марию Сорочинскую, увидевшую идущих ей навстречу Киричука и Чурина. Первым она заметила Стройного — не зря дала ему такое прозвище: подполковник шел, расправив грудь и слегка подав плечи назад, шагал уверенно и ровно, можно сказать, с важной строгостью. Благой оказался не таким уж полным и благодушным на вид, каким она запомнила его на базаре. Он был хорошо сложен, со смышленым строгим лицом, и, по всему видать — решила Артистка, — человек напористый, решительный.

Мария и сама не могла понять, почему вдруг потеряла контроль над собой, рванулась вперед, опустив глаза, кокетливой походкой прошла мимо.

Она долго не могла успокоиться, вспоминая, как взглянули на нее Стройный и его помощник, пока не вошла в дом хворого Сороки, обнаружив его, к удивлению, за ремонтом крыши.

— А ну слазь, притвора шелудивая! Я думала, в самом деле он скопытился, хворает! — прикрикнула Мария на Сороку, назначенного Зубром в целях конспирации Артистки единственным связным для всех поручений.

Рисковать будет он, Сорока, встречаясь с нужными людьми. Артистку уводили, отрывали от соприкосновения с теми, кто снабжал информацией и поставлял разведданные Хмурому. Это он, краевой проводник, определил меру строгой конспирации Артистки. Зубр обработал в деталях выход связных на контактное звено — Сороку, с которым она не пропадет: родственник не выдаст жену брата в случае провала.

— Чего шумишь? — появился в хате Петро, положил на лавку молоток с гвоздями. — Не на карачках, как видишь. А с утра лежал, бок ноет, как бы снова в больничку не залезть.