— А если я меньше получаю, то что? — злобно говорила Наталья, провоцируя Яшу.

— Да, ладно, Наташка, никогда не поверю. Ты же не дура.

— А мало зарабатывают одни дураки?

— Ну да, если ты такой умный, то почему ты такой бедный? — вопрошал Яша, используя любимую сентенцию русских американцев и хохотал.

У Натальи давным-давно не было никаких проблем с деньгами, про якобы меньшую зарплату она говорила назло. Что она вообще делает с этими людьми, между ними пропасть. Неужели это ее родственники? Свои люди? Нет, это не так. Но где ее «свои»? Коллеги? Нет, конечно, но команда «свои» в большей степени, чем Томкин зверинец. И все-таки можно ли считать стариков-геронтов друзьями? А ювеналов, Люка и Алекса? Нет, нет, геронты — люди прошлого, общая работа и взаимное уважение их всех связывает, но для дружбы этого недостаточно. Люк… он ей нравился, но они слишком похожи: амбициозные, знающие себе цену профессионалы, наслаждающиеся своим интеллектуальным превосходством над толпой и поэтому всегда одинокие. Смакующие радости жизни и превыше всего ценящие свою свободу. Люк — приятель, товарищ по развлечениям, коллега, но не друг. Они конкуренты — вот они кто. Алекс? Да ну его… Наталье не нравился его характер. О натуралах команды ей даже думать было неинтересно. Ребекка — хорошая, но какая-то скучноватая девочка. Что за профессию она себе избрала? Психолог, специализирующийся на отношениях между возрастными группами. Эта была тема, которую Наталья инстинктивно избегала. Ей 68 лет, а Томке к 80-ти, но кто из них умрет первой? Хоть бы Томка, ведь, если сестре придется ее хоронить, она будет думать, что выиграла.

Наталья расстроилась и в Роквилл ехать категорически раздумала. Томка, древняя старуха, но не дряхлая, суетится, снует по дому, обожает детей и внуков. У них вроде правнук намечается. Не вакцинировалась, а живет как геронт. Наталья не желала сестре смерти, но в ее долголетии и активности было что-то ненормальное и несправедливое. Что же придает Томке сил? Неужели семья? Не может быть. Наталья не знала, чем попытаться улучшить свое настроение.

Роберт

Роберт уселся в свой Кадиллак и с облегчением откинулся на широком заднем сиденье. Просторная машина с тонированными стеклами ощущалась домом, где он чувствовал себя в полной безопасности. Роберт был уверен, что лицо не выдает его внутреннего состояния, но шофер Питер сразу, как только они вырулили на шоссе, спросил, все ли с ним в порядке?

— Со мной все нормально. А почему ты спрашиваешь?

— Простите сэр, мне показалось.

— Что тебе показалось?

— Мне показалось, что вы неважно себя чувствуете. Я подумал, что мне следует позвонить миссис Клин и…

— Никому не надо звонить. Мы через 20 минут будем дома. Я просто устал.

— Понимаю, сэр, вы должны больше отдыхать.

Питер, 45-летний натурал, давно работал с Робертом и у доктора Клина не было оснований сомневаться в его порядочности и верности. Однако сейчас Роберт подумал, что возможно это только видимость. Есть вероятность, что за вежливой и доброжелательной маской Питер прячет острую к нему неприязнь. Какой ужас все эти злобные ожесточенные лица, желчные слова, полные презрения и ненависти. Интересно, Питер знает что-нибудь об истинных настроениях натуралов. Спросить его что-ли? Роберт часто по дороге беседовал с Питером о разных вещах. Впрочем о нюансах отношенией между возрастными группами они никогда не говорили. Сознательная жизнь Роберта прошла в эпоху социальных различий, о возрастных никто не задумывался. Сейчас, оказывается, все изменилось… Роберт очень давно жил в совершенно изолированном от общества мире, а шофер был единственным человеком, который связывал его со всем, что не касалось работы. Питер часто говорил о своей семье, Роберт внимательно его слушал, даже задавал вопросы, кто бы догадался, что он сейчас же все забывает. Лаборатория — научный олимп, где все делали общее дело и дом, где царила Дороти, гостиная с камином, просторная спальня, большой тенистый сад, в котором изредка собиралась семья — этими двумя местами для него все и ограничивалось. Роберт не пользовался общественным транспортом, не заходил в магазины, даже не заливал сам бензин в свою машину. Ну откуда ему было знать, что происходит за бортом его лимузина, за оградой дома? Иногда коллеги вывозили его в ресторан, но снующая вокруг толпа Роберта мало интересовала, во всяком случае он никогда не замечал ее враждебности, а сегодня… Ужас! В зеркале заднего вида он иногда встречал пристальный взгляд Питера. Вышколенный шофер больше к нему не обращался, понял, что хозяину сейчас не до него.

А дома? Сказать о том, что случались Дороти или не говорить? Придется сказать, Дороти все равно догадается. Даже Питер, чужой человек, что-то заметил, что уж говорить о жене… Обычно Питер по длинной подъездной дорожке подвозил его к массивной входной двери, выходил из машины, открывал перед ним дверцу, спрашивал будет ли он ему еще сегодня нужен, потом вежливо попрощавшись и пожелав хозяину хорошего вечера, уезжал. Сегодня против обыкновения он проводил Роберта до самой двери, осторожно поддерживая его под локоть. И только, оказавшись в просторном холле, Роберт осознал, что он не сам открывал тяжелую дверь, это за него сделал Питер и он же тихонько позвал Дороти: «Миссис Клин… миссис Клин… Я привез доктора Клина». Дороти уже спешила к ним из гостиной. Питер незаметно вышел, даже не спросив, какие у хозяина планы на вечер, он видимо и сам понял, что сегодня Роберт никуда не поедет.

— Что с тобой, Боб? Устал? Полежишь перед ужином?

Ага, ничего особенного она вроде не заметила: устал — и устал. Можно ей ни о чем больше не рассказывать, но Роберт ощутил острое желание пожаловаться своей Дотти:

— Я устал, но не в этом дело.

— А в чем, милый?

— Меня сегодня избили.

— Что? Что ты такое говоришь? Где? Я не понимаю.

— Дотти, послушай, пойдем в гостиную. Я сяду и ты мне что-нибудь нальешь…

Дороти была намного ниже и субтильнее Роберта, но когда он опирался на ее руку, пусть даже и чисто символически, — это было приятно: какое счастье, что он снова дома. Старые каменные стены надежно оградят его от молодых невежд, которые вполне могли его убить, его, Роберта Клина, без пяти минут нобелевского лауреата. Роберт, необыкновенно волнуясь, вновь переживая все перипетии ужасного инцидента, все рассказал Дороти… «представь, Дотти, меня на землю повалили… Стив с Риоджи ничего не могли сделать…» Ее реакция его, однако, разочаровала:

— И зачем ты выходил в город на ланч? В Хопкинсе неплохая столовая.

— Стив с Риоджи меня пригласили. Мы пошли в японский ресторан.

— С каких это пор ты любишь японскую еду?

— При чем тут японская еда? Говорю тебе, они меня пригласили пообедать вместе.

— И что из этого? Ты что, школьник? На тебя сверстники давят?

Почему она с ним так разговаривает, как будто это он сам виноват в том, что с ними случилось. Как несправедливо. Дороти специально это делает, уводит разговор в сторону. Зачем? Внезапно Роберт перестал слушать ее сварливый голос. Он прикрыл глаза и картинки недавних событий вновь возникли в его сознании: высокий черный парень хватает его за одежду, трясет… он старается вырваться, но не может… богатый бездельник… богатый бездельник… учит жить… живет за наш счет… купил себе жизнь… купил себе жизнь… Да, ничего он не покупал. Тогда его вакцинацию можно было считать геройским поступком. Он на него решился… А, Дороти, почему она так с ним? Неужели она ничего не понимает? Эх, Дотти, Дотти… со школьником его сравнила. Нет, не так уж он любит эти дурацкие суши, но Стив с Риоджи — члены его команды. А Дороти — она никакая не команда и… не стоило ей ничего говорить.

Чуть позже они сели ужинать, Роберт вяло ковырял в тарелке, а Дороти сделала вид, что все хорошо, и инцидент не так уж и важен. Роберт сидел перед камином один, а Дороти оживленно болтала с кем-то по телефону. На секунду ему показалось, что она рассказывает о том, что он пережил, но нет, Дороти обсуждала предстоящую субботу. Понятно, почему она не захотела принять все серьезность случившегося: праздник в саду был центром ее интересов, и она не хотела выходить за ограниченные, раз навсегда определенные, рамки своего мира. На внешний мир ей наплевать, она слишком давно от него оторвалась. Роберт осознал, что и он сам интересовал Дороти только как носитель ее социального статуса, «мой муж — великий ученый», и как столп семьи, уважаемый патриарх, стоящий с ней рука об руку перед центральной клумбой, принимая гостей.