Они поймали ее в табуне арканом и привели на конный двор чуть живую, полузадохнувшуюся от туго затянутой на шее петли.

Старики быстро стреножили ее и попробовали заседлать. Но степная лошадь, никогда не знавшая человеческих рук, внезапно заметалась, сбросила седло и упала на землю.

Охотники навалились на нее, надели узду и, подсунув под брюхо подпруги, притянули ими седло.

Едва люди успели отпрянуть, как лошадь мгновенно вскочила и, лягаясь, метнулась в сторону. Но сыромятный ремень на ногах сдержал ее, и она снова забилась на земле, стараясь порвать путы и сбросить седло. Наконец, взмокшая, в хлопьях пены, она обессилела и, запрокинув голову, затихла.

Охотники помогли ей встать и перекинули через седло тяжелые переметные сумы, наполненные камнями.

Лошадь мелко дрожала, еще раз попыталась бороться и сбросить ношу, но, выбившись из сил, подчинилась людям. С нее сняли треног, и она, едва передвигая ногами, покорно пошла на поводу за Роговым. А спустя час Трохин уже сидел в седле и спокойно проехал на «дикарке» по деревне.

Но испытания лошади в этот тяжелый для нее день еще не закончились. «Учеба» продолжалась. Теперь оставалось приучить ее к запаху диких зверей. Вернувшись на конный двор, охотники снова стреножили ее и навьючили свежую медвежью „шкуру. Бедное животное выкатило от ужаса глаза, зафыркало и забесновалось. Но вскоре лошадь примирилась с этим, и ее оставили до вечера с навьюченной шкурой.

На другой день таким же способом были объезжены еще-три лошади. После этого охотники приступили к сборам в тайгу.

Глава III

За пантачами

Охотники выехали в тайгу 25 мая, в день открытия охоты на самцов-изюбров — пантачей.

Накануне сообща был принят план Рогова. Симову достался охотничий район в низовьях долин Большой речки и Бугурикты, устья которых выходят одно против другого в среднем течении Джилы. В этих местах охотники еще в марте выжгли лужайки и подсолили старые солонцы.

Уваров отправлялся десятью километрами выше по Джиле, на устье реки Улана. А Трохин и Рогов должны были проехать еще 25 километров, к самородным солонцам на устье Бильчира и в вершине Улана.

В первый день похода охотники вьючной тропой преодолели два перевала — Макарячинский и Тыпхейский. С закатом солнца они подъехали к устью Большой речки, где был построен из лубья обширный односкатный балаган, и здесь расположились на ночлег.

На утренней заре, пока Трохин с Уваровым седлали лошадей и готовили завтрак, Прокоп Ильич и Симов отправились на солонцы, что находились на косогоре в полутора километрах от табора. Поднявшись до середины увала, Симов увидел оголенную от травы площадку в десять квадратных метров, сильно истоптанную острыми копытами изюбров.

— Добрались! — сказал Прокоп Ильич и подошел поближе к голому месту, внимательно рассматривая каждый след. — Все в порядке. Зверья хоть отбавляй… Три быка ходит, пара коров да пяток зорголов — прошлогодних телят.

Симов удивился подсчитанному числу оленей.

— Как же ты не видишь? Вот, погляди сам… Бычий след большой, круглый, — рассказывал Прокоп Ильич. — Этот, с тупыми копытами и стертой чашкой, след очень старого быка. С ним рядом, поменьше, опять же круглый и тупой, — тоже старый бык, но мельче первого. А вот круглый и ясно врезанный — это уж молодой натоптал. Он, видишь ли, копыто о камень еще не стер.

— Коровий след, — продолжал Рогов, — узкий, остроносый, вроде как модный. Этот, что пониже, — стельной коровы. Она тяжелая, на пятках ходит и землю копытами не роет. А рядом другая натоптала… Эвон, сколько земли наковыряла. Видать, успела отелиться. Телячьи, сам видишь, наполовину меньше, не более вершка. А понять, телочка или бычок, все одно можно. Что их пять ходит — это факт. Приглядись хорошенько… Да чего толковать тебе! Сидеть тихо будешь — сам увидешь, кто придет. Пошли теперь к коченку.

«Коченком» Рогов называл сидьбу.

Охотники спустились метров тридцать вниз по косогору и подошли к сидьбе, сложенной из обгорелых бревен.

Коченок возвышался над землей на метр. В передней стенке, направленной к солонцам, было прорублено окошечко в ладонь величиной.

— Вот через него будешь стрелять, — заметил Рогов. — Полезай внутрь и в щель погляди, может, веточка какая мешает.

Симов перепрыгнул через загородку. Сквозь окошечко он посмотрел в сторону солонцовой площадки и указал на мешающие кустики. Затем просунул в отверстие свой карабин и прицелился вверх по косогору. Коченок был расположен так, чтобы фигура оленя, вышедшего на площадку, рисовалась силуэтом на фоне неба, что очень облегчало стрельбу в ночной темноте.

Старик посоветовал оборудовать коченок поудобнее.

— Раньше всего отрой полуметровую ямку для ног — как в кресло сядешь! Сруби березку с рогулькой и воткни ее рядом с собой справа, так, чтобы она винтовку под приклад поддерживала. Ведь ночь сидеть придется! Устанешь, а шевелиться нипочем нельзя. На окошко сырой мох подложи, чтобы винтовка не скрипнула, когда целиться будешь. Ну, вот тебе еще напутствие: не садись на сидьбу, когда погода хмурится и по небу морока ходят. Такой вечер непутний.⁴ Ветер не сверху вниз тянет, а крутит по сторонам, и твой дух набросит на зверя раньше, чем он на солонце появится. В такую ночь зря будешь сидеть. Мало того, разгонишь всех изюбров. Ты воткни щепочку и на нее нацепи легкую ниточку; она тебе укажет, можно сидеть или лучше подаваться на табор. Смотри, не ошибись! По телку или корове не стрельни. Их жалко, стало быть. Да и крови набрызгаешь здесь, всех быков на две недели отпугнешь.

Симов поблагодарил старого охотника за советы и принялся за оборудование сидьбы.

Товарищи Симова уехали и увели с собой его лошадь. У таборного очага, на стынувших углях, одиноко стоял котелок с супом. Рядом лежала пара печеных карасей и с десяток картофелин.

Позавтракав, Симов прилег отдохнуть, но заснуть не смог. Непривычное чувство одиночества заставило его найти себе дело, и он занялся заготовкой дров, починкой крыши балагана и другими хозяйственными работами.

Но этих дел хватило ненадолго. Пришлось выдумать себе занятие. Охотник нарезал из бересты шесть прямоугольников размером 6 на 8 сантиметров. Короткие стороны он нагрел над огнем и завернул так, что получились правильные квадраты. Из них он собрал глухую кубическую коробочку. Затем на одной стороне прорезал окошко, а над ним, под завернутые края бересты задвинул, как в пенале, берестяную полоску, служащую крышкой.

Берестяная коробочка.

Наловив с десяток паутов-слепней, Симов упрятал их в коробочку, приладил к удилищу тонкую хариусовую леску в два белых конских волоска и вышел на берег.

В глубине реки, освещенной солнцем, серебром чешуи играли хариусы.

Симов наживил на крючок слепня и, закинув снасть, подвел приманку к стайке рыбешек. Когда мушка подплыла к хариусу, он стремительно метнулся в сторону, оставив на дне взмученную полоску ила.

Замена слепня зеленой мухой также не принесла успеха. Хариусы по-прежнему не брали. Симов решил, что рыбки его видят, и стал забрасывать, маскируясь кустами. Но все уловки оказались напрасными. За два часа удалось выбросить на берег лишь одного хариуса. Это была небольшая стройная и красивая рыбка весом не более 200 граммов. Серебристая чешуя ее в передней части туловища и на спине отливала синеватым блеском, а на боках переходила в красные тона. Большой спинной плавник был разукрашен красными и синими пятнами, а хвостовые плавники — ярко-красные.