— Да… — Парень попытался заглянуть под капюшон, отчего я опустил голову еще ниже, поддразнивая его. — Сильные, к сожалению, самые уязвимые…

— Мы идти? Или болтать? — Голосом итальянского спагетти-индейца, коверкая язык, поинтересовался я, отстегивая от пояса упряжку волокуш.

— Идти, идти! — Заторопился Эбинизир, оглядываясь на девушку. — Прямо сейчас и идти!

— Я иду с вами! — "Бен, пожалуйста, пристрели эту выхухоль!"

— На тринадцать раненных — трое здоровых… — Посчитал Бен. — Слишком мало.

— Эбинизер останется здесь! — Решила девушка, накидывая на голову капюшон и уставившись на меня холодными, синими глазами.

— Сейчас дать лыжи! — Сказал я и, отстранив девушку в сторону легким нажатием своей руки, отстегнул длинный сверток от волокуш Бена и протянул ей. — Одевать!

Судя по глазам девицы, она думала, что я прокачу ее "с ветерком" на волокушах!

Единственное, куда я мог прокатить ее и даже на волокушах — в сторону ближайшей волчьей стаи… Но и тогда мне понадобятся свободные руки — предпочту, что бы съели ее! Жаль только — потравится животинка…

Впрочем, надеть лыжи она смогла и сама, даже не задержалась больше чем на семь минут, пытаясь разобраться с упрощенным креплением, "заточенным" под обувь любого размера. И, если судить по растерянному взгляду, пробившемуся-таки через "двойную стервозность", ходить на таких ей или не приходилось, или сказывалось отсутствие палок — нам, троим, они показались и ни к чему, а таскать лишний груз — пусть грузовик таскает!

Дождавшись, когда моя, хм, даже и не знаю, как ее и назвать-то… Попутчица? Или "нагрузка"? Утвердится на лыжах, сделал первое движение в сторону такого недалекого города, в котором, по уверениям Эбинезера, царила полная демократия и процветание всех видов, без исключения.

"Богатеньким деткам" свойственна некоторая истеричность — это следствие вседозволенности и чувства вины родителей, проводящих с бизнесом намного больше времени, чем с собственным ребенком.

Истеричность, капризность, эготизм, завышенное ЧСВ и скука.

В "те годы", была у меня прекрасная знакомая, чудесная девушка Анна, дочка богатых родителей, умудрявшаяся "начудесатить" прямо из окна папиного автомобиля, когда он только что вытащил ее из одной неприятности.

По трезвости, быть может, она бы никогда не рассказала мне, из-за чего все началось, а вот по пьяной лавочке…

Тогда я еще носил длинные хайры, чуть ниже плеч, слушал "хэви" и перся по "Моей мертвой невесте" и "Мегасмерти"…

Ей было — страшно… Страшно от всего того, что ее окружало. Ей было страшнее, чем мне, не имеющему за душой ничего. Ей было что терять.

Девушка быстро приноровилась к заданному мной темпу, не пытаясь обогнать или заговорить, чем добавила себе в копилку пару сушек, перейдя из разряда "выхухоли", в разряд обычной "самки", пыхтящей, но прущей.

Самое замечательное — пыхтящей молча!

Два километра, по обочине дороги, особо не торопясь, занимают минут двадцать пути. Будь нормальная лыжня, палки и беговые лыжи — управился бы и за десять — при этом особо и не вспотев.

Девушка дышала ровно и, судя по скрипу снега, шла в одном темпе со мной, не отставая, но и не наезжая на пятки.

Овраг, по которому самые умные в мире существа проложили дорогу, изгибался червяком между высоких стен, на части некоторых отчетливо виднелись следы человеческого присутствия — от надписей цензурных, до болтающегося на веревке трупа, с табличкой "Шулер", на груди.

Цивилизация!

Мир может катиться в тартарары, гореть синим пламенем и исходить кровью, но всегда найдется тот, кто будет держать в кармане пару крапленых колод карт и пару тузов — в рукаве.

Перед запертыми воротами, метров пяти высотой, обитых толстыми металлическими полосами, с двумя рядами стрелковых прорезей-бойниц — на уровне груди и на высоте двух ростов — расстилалась белая полоса пустой земли, очищенная от кустарника, снега и плотно утоптанная — пришлось снимать лыжи и громко орать, привлекая к себе внимание.

Орать пришлось из принципа — сидящая по вышкам охрана видела нас уже давно и теперь просто выпендривалась, строя из себя глухих, слепых и самых важных.

Им было скучно, а тут — такая развлекуха — целых два клоуна, припершихся под стены и ждущих, когда их впустят!

Я уже примеривался, кому первому что-нибудь отстрелю, когда девица вышла из-за моей спины, скинула капюшон и…

Завизжала, закрыв глаза и сжав кулаки!

Если бы этот визг раздался у меня из-за спины — окочурился бы, как свет белый, окочурился бы!

Судя по грохоту, донесшемуся из-за стены, кому-то тоже не поздоровилось и теперь он катился вниз, сбитый с ног звуковым ударом.

Неприметная калитка справа от городских ворот распахнулась от удара ногой и прямо на нас вылетело трое очень недобрых сторожей, целясь в меня из чего-то, отдаленно напоминающего творения Бердана и наступая, с очень решительным видом.

— Генри, Пол, Мак! — Рявкнула девушка с такой интонацией, что вся моя маскировка под идиота пошла псу под хвост:

— Фу! Нехорошие собачки! Сидеть! — Вырвалось у меня и трое парней замерли, заставив девушку ехидно рассмеяться.

— Анна! — Самый старший из парней погрозил мне кулаком. — Ваш отец уже собрался отправлять за вами…

"Тесен мир!"

— Впусти нас в город, а с отцом я сама поговорю! — Перебила девушка, и, царственно кивнув мне на снятые лыжи, пошла прямо на молодежь, как ледокол на тонкий ледок. — И, готовьте лошадей. У нас раненые, там, на дороге.

Дождавшись, когда девушка войдет в город, я защелкнул крепление, взгромоздил ее лыжи к себе на плечо и развернулся кругом — самое главное девушка сказала, а там, дальше, что произойдет с ИХ раненными меня не касается.

Это только говорят, что все люди свои. На самом деле — все мы — чужие. Даже прожив сто лет в браке, наплодив детей — супругам есть что скрывать друг от друга.

Чувствуя спиной, как напряглись сторожа, погрозил им пальцем на прощанье и двинулся в обратный путь. Пока здесь раскачаются, найдут лошадей, запрягут, соберут людей — час пройдет, не меньше.

Переставляя бездумно ноги по уже набитой лыжне, радовался солнцу, выглянувшему из-за низких, пепельно-серых, туч; ровной лыжне, по которой можно плыть, почти не затрачивая усилий; животу, убывавшему с каждой неделей и необыкновенной легкости во всем теле!

— Ждем час! — Распорядился Бен, с какого-то фига, взявший на себя ответственность об этом отряде и теперь морщившийся при виде разложенных на санях раненых, и постанывающих, и молчащих. — За это время, самых тяжелых, будем толкать в сторону города.

— А остальных добьют волки. — Шепнул я подошедшему Вродеку. — Чтоб не мучились.

— Злой ты, Олег. Циничный. И жестокий. Словно и не русский, вовсе…

— Ага. — Эти обвинения в свой адрес, я уже слышал от Бена. Причем — неоднократно. И заслуженно, не спорю.

Пока мы перепирались, с дороги раздалось тихое ржание и через пару минут на дороге стало тесно от вновь прибывших конников, с пятком "лишних" лошадей.

— Правитель свободного города Траннуик приглашает вас в свой город. — Мужчина наклонился к Бену, ласково похлопывая своего коня по лебединой шее. — Ему будет интересно узнать, откуда вы идете, что сможете рассказать нового…

"Ну, вот и "Правитель" выискался"! — Ругнулся я про себя, устраиваясь в санях, рядом с сидящими, "легкоранеными". — "Как быстро гибнет демократия, столкнувшись со здравым смыслом, подкрепленным силой… Раз и — Правитель. Два и — Герцог. Три и — Император! Цивилизация! Интересно, а что с "нашей" стороны происходит? Тоже — цивилизация?"

— У нас и вправду — цивилизация! — Пустился рьяно защищать свой город, сидящий рядом мужчина, с окровавленной ногой и синяком на левую половину лица. — Работает водопровод и канализация, электричество отключается только на ночь — с 12 до 5 утра. Есть горячая вода и центральное отопление! В магазинах, конечно не так, как до всего этого, да и оружие — в первую очередь для городской стражи и только потом — охотникам и гражданским. А в остальном, очень и не плохо. Со всех сел привозят товары, да и в городе многие держат живность. Мелкую, в основном. Кур, коз…