— Да. Я купил это помещение совсем недавно.

— А чем вы здесь занимаетесь?

— Я театральный режиссер. У меня небольшая труппа актеров, здесь мы репетируем…

— Репетируем? — не понял комиссар.

— Ну, прежде чем показать спектакль, надо выучить роли, мизансцены…

— Мизансцены? — опять не понял комиссар.

— Ну да. Это значит — кто откуда выходит и где стоит, если совсем просто, — терпеливо пояснял Бо. — Мы как раз репетировали Шекспира. Это английский драматург.

— Драматург?

— Человек, который пишет пьесы.

— Я бы на твоем месте не ухмылялся, — сказал вдруг комиссар. — Слишком умный, да?

Бо весь подобрался.

— Да, я слишком умный и горжусь этим, — сказал он ледяным голосом. — А ты не забыл, зачем я тебя сюда позвал?

На этот раз комиссар смерил Бо холодным взглядом.

Ответить ему было нечего, он поковырял палкой одну из куч, что-то подобрал с пола и гордо удалился.

— Если мне вздумается совершить преступление, — сказал ему вслед Бо, — хорошо бы тебя заставили его расследовать.

Комиссар, уже дошедший до двери, вдруг остановился.

Это был низкорослый крепыш с квадратной челюстью, которая все время двигалась, так как комиссар постоянно жевал табак. Так вот, он выплюнул этот табак прямо на пол и сказал:

— Скажи спасибо, что тебе еще башку не проломили.

— Тебе сказать спасибо? — спросил Бо.

Комиссар напряг весь свой небольшой интеллект и выдал следующую сентенцию:

— С черномазыми поведешься, горя не оберешься.

— Ты не забыл, что я налогоплательщик и ты живешь на мой счет? — спокойно спросил Бо. — Если же ты об этом забыл, я постараюсь тебе напомнить. И сделаю это очень громко. А теперь пошел вон.

Бо двинулся на комиссара, и тот поспешно ретировался.

Бо и так знал, из-за чего был устроен разгром его студии. Не проходило дня, чтобы какой-нибудь ублюдок не разбил стекло, не написал на двери угрозу, не закричал бы что-нибудь похабное. Приходили какие-то благообразные старушки и, представившись руководителями общины этого района, требовали убраться вместе с неграми куда-нибудь в другое место. Когда Бо заявлял, что ему и здесь хорошо, старушки вдруг переставали быть благообразными, безобразно краснели от возмущения, устраивали истерики и даже замахивались своими зонтиками. Потом посыпались подметные письма. Здесь уже были настоящие угрозы — убить, повесить, сжечь… Бо обратился в полицию, но там сказали, что, скорее всего, это дурят мальчишки и не стоит обращать на это внимания. Потом случилась драка. Четверо ражих подвыпивших парней ворвались в помещение студии, избили вахтера, но выскочившие на крик артисты и рабочие сцены живо навешали им оплеух и вытолкали на улицу.

И вот теперь это…

Бо понимал, что сегодняшний разгром — только цветочки. Студия была беззащитна. Полиция совершенно откровенно умывала руки.

И вообще Бо чувствовал себя так, словно это он нарушитель закона. Все его влиятельные друзья, как только узнавали, в чем дело, под разными предлогами отказывали в помощи, по-дружески советуя бросить это безнадежное дело.

Бо пытался стыдить их, напоминал о Конституции, об идеалах Гражданской войны, о христианстве, наконец. С ним соглашались, но, разводя руками, говорили:

— Мы-то это понимаем, мы не расисты, но общество еще не готово. Против общества идти бессмысленно.

Бо обращался в мэрию, но и там его выслушали только из уважения к его славе. Никаких результатов этот поход не дал.

— Леди и джентльмены, — сказал Бо, собрав всех актеров и работников студии. — Видит Бог, мы собираемся здесь, чтобы сделать театр. Мы не солдаты, не ковбои, мы обыкновенные артисты и театральные работники. Мне очень стыдно за тех людей, которым наша работа встала поперек горла. Мне стыдно, потому что у меня тот же цвет кожи, что и у них. Но на этом наше сходство кончается. В остальном они — мои враги. Враги! Это не для красного словца. С нами хотят воевать. Нас хотят уничтожить. И поэтому я должен сказать вам всем — я люблю и уважаю каждого из вас. Мое мнение не переменится, если кто-то, даже все вы скажете — кончай, Бо, мы не хотим воевать. Я пойму вас. Я ни в чем не стану вас винить. Воевать должны солдаты. Поэтому, если кто-то хочет уйти, я пожму ему руку и скажу — большое спасибо, друг, мне здорово было работать с тобой, но давай дождемся лучших времен и лучших нравов. Я не выброшу из своего сердца никого. И в любой момент приму ушедшего обратно. У многих из вас есть родные, близкие, семьи, дети… Возможно, это и есть самое дорогое на свете… А жить ради театра — скорее всего безумие.

Бо говорил, не глядя в глаза собравшимся. Он просто не выдержал бы их взглядов. И только закончив свой монолог, он поднял голову. И увидел, что на него не смотрит никто. Собравшиеся сидели с опущенными глазами. Они думали, они решали что-то важное для себя. Бо был готов к любому решению.

Собравшиеся молчали. Молчание это было невыносимо для Бо. Он опустился на стул, закурил.

Нет, этого не могло быть. Хоть кто-нибудь из них должен был сказать — да, остаюсь, или нет, простите, сэр, я не могу остаться. Но они молчали.

Бо стало жалко этих людей. Не их вина, что до сих пор они не чувствуют себя полноценными гражданами Америки. Их не такие уж дальние родственники сжимались от страха, увидев белого надсмотрщика, хлыст которого не раз гулял по их спинам. Белый был для них и судья, и прокурор, и палач. Белый был для них законом.

Но Бо было не только жаль этих людей, ему действительно было стыдно. И не только потому, что какие-то ублюдки нагадили в студии. Предки Бо ведь тоже держали рабов. Бо помнил это. Он помнил, что в детстве еще делил человечество на белых и черных. Что как должное принимал, когда старый негр чистил его ботинки и подавал еду. Почему же теперь эти люди должны идти за ним? Нет, они должны его ненавидеть.

И слов от них он сейчас никаких не дождется.

В этом молчании встал вдруг со своего места Чак Боулт. Этот актер как раз репетировал роль Отелло. Был он гигантом, с красивой седой головой и ослепительной улыбкой.

Ни слова не говоря, Чак вышел из студии.

За ним поднялась Уитни, молодая статная красавица метиска. Ее отец был очень богат и помогал Бо устраивать студию.

И она ушла, не сказав ни слова.

Бо понял, что театр закончился. Теперь осталось только ему встать и выйти.

Но встать Бо не успел. В дверях снова показался Чак. Так же, не говоря ни слова, он вошел в студию и огромной лопатой, которую принес с собой, начал сгребать мусор.

Через минуту вернулась и Уитни с ворохом рабочих халатов…

К вечеру они привели студию в порядок.

Бо работал вместе со всеми. Таскал носилки, подметал пол, мыл стены.

Ему все время хотелось расплакаться, потому что он видел вокруг близких и самых родных людей. Они улыбались ему.

«У нас будет спектакль, — думал он. — У нас будет театр. У тех — не получится. Нельзя остановить раба, который становится человеком».

В тот же вечер он отправился в редакцию к Биллу Найту. Только пресса могла им сейчас помочь.

Редактор встретил Бо с распростертыми объятиями.

— Какими судьбами?! Такая честь! Почему не позвонили? Через минуту у вас был бы любой репортер. Какой премьерой порадуете на этот раз? Про вашу работу ходят какие-то фантастические слухи.

— До премьеры еще далеко, — сказал Бо. — Но я хотел бы сделать заявление.

— Вы?! Заявление?! — обрадовался редактор. — Сейчас я вызову стенографистку.

— Не так официально, — сказал Бо. — Лучше бы я поговорил с Найтом.

— О! К сожалению, Найт сейчас очень далеко, на Аляске. А что у вас стряслось? Может быть, я смогу помочь? Когда-то я писал не хуже Найта.

Редактор усадил Бо в кресло, угостил кофе, и тот рассказал о своем театре, о расистских нападениях, о комиссаре, о сегодняшнем дне.

Редактор от удовольствия только хлопал себя по коленям.

— Сенсация! — восклицал он. — Это просто сенсация! Я начну, Бо, но вам нужен не я! И не Найт, как это ни странно звучит. Эту серию статей, да-да, серию статей, должен написать Бат. Слушайте, Бо, мы вырастили такого парня! Вот кто вам нужен — Джон Бат. К сожалению, он тоже на Аляске. Но скоро вернется. Очень скоро!