"Наконец-то исполнится моё чаяние — я увижусь с Прабхавати!" — и на радостях он отдал все деньги повару. На следующий день он приготовил обед; кушанья царю понёс повар, а сам бодхисаттва взял коромысло с судками и пошёл к царевнам. Прабхавати увидела, что он поднимается в её покои с коромыслом на плечах, и подумала: "Он занимается не подобающим ему делом, взялся за труд рабов и наёмных слуг! Если я сейчас промолчу, он возомнит, что я стала к нему благосклонна, усядется здесь и уставится на меня, так что его будет не выгнать. Надо обойтись с ним построже и высмеять, чтобы он не вздумал тут оставаться. Прогоню его немедленно!" Дверь она оставила полуоткрытой, одну руку положила на притолоку, другой взялась за засов и сказала:

"Напрасно, Куша, на кухне гнёшься При свете дня и в тёмную полночь, В Кушавати лучше б тебе вернуться! Ты мне, невзрачный, совсем не нужен".

"Вот и услышал я голос Прабхавати!" — обрадовался царь и ответил:

"Твоей красотою навек прельщённый, Отсюда в Кушавати не уйду я. Мне царство мадров милее дома, Я счастлив тем, что тебя увидел. Твоей красотою навек прельщённый, Себя не помня, брожу по свету. Стремлюсь к тебе, о газелеокая. Что мне с того, откуда я родом? Тебя, в парчу одетую и в поясе из золота, Хочу, прекраснобёдрая, а царства мне не надобно".

"Я заговорила с ним пренебрежительно, думала, он обидится, а он от этого только в восторге. Что, если он опять схватит меня за руку и скажет: "Я — царь Куша!" Кто придёт тогда ко мне на помощь? А ведь нас, чего доброго, услышат!" — с такими мыслями Прабхавати захлопнула дверь и заперлась. Коромысло с судками царь отнёс к её сёстрам и накормил их. Прабхавати сама есть не пошла, послала горбунью: "Ступай, принеси мне еды, что царь приготовил". Та принесла:

"Вот она, ешь". –

"Нет, им приготовленного я есть не стану. Ешь сама. А свой обед сдобри чем-нибудь и принеси мне. О том же, что царь Куша здесь, никому ни слова". Отныне горбунья ела то, что приносил Куша, а свой обед отдавала Прабхавати. Повидать Прабхавати Куше так и не удавалось, и он задумался:

"Да есть ли у неё хоть капля жалости ко мне? Надо бы это проверить". Однажды, накормив её сестёр обедом, он, выходя из их покоев, нарочно споткнулся о порог, разронял горшки, сам со стоном упал и затаил дыхание. Прабхавати на шум приоткрыла дверь, увидала, что он лежит ничком, а сверху — коромысло:

"Вот лежит здесь царь, первый на всей Джамбудвипе! День и ночь он мучится из-за меня. А он ведь к такой жизни не привык, вот и свалился он, ещё и коромыслом придавлен. Да жив ли он?" — подумала она, вышла из комнаты, перевернула его и заглянула ему в лицо: дышит или нет? Бодхисаттва набрал полный рот слюны и плюнул — попало на её одежду. Прабхавати тотчас вернулась в комнату и, оставив дверь полуоткрытой, насмешливо сказала:

"Постылого навязчивость приводит к злополучию. Ты любишь без взаимности, напрасно домогаешься".

Но ни оскорбление, ни насмешка ничуть не смутили влюблённого царя, и он сразу ответил:

"Постылому иль милому — мне ты нужна, любимая. В любви мы ценим лишь успех, а неуспех — злосчастие".

Царевна не осталась в долгу и очень сурово, надеясь, что он уйдёт прочь, произнесла:

"Скорей деревянным заступом скалу вскопаешь каменную Иль ветер заарканишь ты, а мне ты не полюбишься".

Царь отозвался:

"Не сердце — камень у тебя, хоть ты прекрасна обликом. Я на чужбине от тебя не слышу слова доброго. Когда, Прабхавати, глядишь ты на меня нахмурившись — Тогда дворцовый повар я, слугою себя чувствую. Когда же ты, Прабхавати, посмотришь взором ласковым — Тогда совсем не повар я, тогда я снова Куша — царь".

"Как стал он кроток и покорен! — подумала Прабхавати. — Попробую его обмануть, вдруг отвяжется?" И она сказала:

"Коль верно предсказатели судьбу мою провидели, Быть лучше четвертованной, да только не женой твоей".

Царь выслушал и возразил: "Я, милая, у себя в царстве тоже справлялся у предсказателей, а они вот как рассудили: "Иного мужа, кроме громогласного Куши, у Прабхавати быть не может". И самому мне предчувствие подсказывает, что это так.

Коль верно предсказание моё или гадателей, Быть суждено тебе женой лишь Куши громогласного".

"Нет, его не смутить. Да не всё ли равно, уйдёт он или нет? Мне-то что с того!" — подумала Прабхавати и закрылась в комнате.

С тех пор он её больше и не видел, занимался всё время кухонной работой и очень уставал. Едва перекусив с утра, он колол дрова, мыл посуду, носил коромыслом воду; спать ему приходилось в пустом корыте, вставал он рано и принимался за всякую стряпню, начиная с рисовой каши, потом нёс обед во дворец, прислуживал там за едой и, одним словом, терпел из-за своей любви великие лишения. Как-то раз он увидал горбунью: она шла по двору, минуя кухню. Царь окликнул её. Но горбунья, побаиваясь Прабхавати, не решилась подойти к нему и даже ускорила шаг. Царь подбежал к ней:

"Постой, горбунья!" –

"Кто это? — обернулась она. — Не слышу, что ты говоришь". –

"Послушай же, горбунья! До чего вы с госпожой ко мне жестоки! Сколько дней мы живём друг с другом рядом, а я даже не имею весточки от вас, не знаю, здоровы ли. О подарках каких-нибудь и говорить нечего! Ну да ладно. Не сможешь ли ты расположить ко мне Прабхавати хоть немножко и дать мне с нею повидаться?" –

"Хорошо", — пообещала горбунья.

"Ну, если ты устроишь мне с нею свиданье, я тебе в награду такое украшенье подарю, что из горбуньи станешь ты прямей любой красотки, — стал улещивать её бодхисаттва.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую, Если прекраснобёдрая без гнева взглянет на меня. Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую, Если прекраснобёдрая мне слово молвит ласково. Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую, Если прекраснобёдрая мне улыбнётся с нежностью. Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую, Если прекраснобёдрая мне рассмеётся весело. Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую, Если прекраснобёдрая позволит мне обнять себя".

"Ладно, государь, успокойся, — ответила горбунья. — Будет она в твоей власти, имей терпение. Ты ещё увидишь, на что я способна!"

Продумала она всё хорошенько и пришла к Прабхавати. Для начала она затеяла уборку у неё в покоях и под этим видом вынесла наружу всё, чем можно было бы ударить или зашибить, вплоть до сандалий и комка земли. Покои она чисто подмела, при входе, у порога, поставила себе высокое сиденье, а для Прабхавати — низенькую лежанку и говорит:

"Ложись, доченька. Дай, я у тебя в голове поищу". Прабхавати прилегла на лежанку, а голову положила няне на колени. Та недолго покопалась, сказала:

"Ишь, как много!" — а сама пошарила у себя в волосах, поймала несколько штук и показала Прабхавати:

"Смотри, какие они у тебя". Так она понемногу разговорилась с царевной и принялась нахваливать бодхисаттву:

"Нет у тебя, сдаётся мне, ни капли к Куше жалости! А он ради одной тебя к царю нанялся поваром".

Прабхавати вскипела. Тогда нянька выскользнула из комнаты, захлопнула дверь и всей своей тяжестью повисла на верёвке запора. Прабхавати, не в силах отворить дверь и дотянуться до неё, пригрозила:

"Сдаётся мне, сегодня ты без языка останешься! Кинжалом вырежут его за дерзости подобные".

А горбунья, не отпуская верёвки, знай себе твердила: "Непокорная ты, норовистая девчонка! Далась тебе твоя красота! Красотою сыта не будешь", — и давай расписывать достоинства царя:

"Не смотри, что некрасив он, Это ли в мужчине важно? Ты, Прабхавати, подумай. Сколько у него достоинств! Его славят в целом мире, Он богат, безмерно мощен, Государь большого царства. А послушай его голос: Бархатистый, низкий, звучный, Нежный, сладостный для уха! Все ремёсла превзошёл он И притом — храбрец отменный. Право, он любви достоин".