Спустя час я наконец-то засовываю все три коробочки в сумку. Если не сделаю это сейчас, то потом уже не решусь. Я должна знать. Неопределенность убивает.

Иду по кафельному полу, как по узкому бревну, а эти тесты – моя персональная алая буква, выставленная на всеобщее обозрение.

Туалет пуст. Выбираю большую кабинку для людей с ограниченными возможностями и вешаю сумку на дверь. Трясущимися руками кладу коробочки с тестами на держатель для туалетной бумаги, спускаю джинсы и сажусь на унитаз.

И вижу результат… а затем осознаю его в полной мере.

Я не беременна.

Меня охватывает невероятное облегчение. Прячу лицо в ладонях и рыдаю.

В одиночестве, в туалете в «Макдоналдсе».

30 апреля

8 месяцев

Я два дня не ходила в школу. Два дня всех избегала и сутками лежала в кровати, закутавшись в одеяло до самого подбородка. Даже шторы не раздвигала.

Но пора возвращаться на занятия, пока не пропустила слишком много. Пока они не позвонили маме.

Притаскиваю в крохотную ванную табуретку, сажусь и при ярком свете рассматриваю свой смачный синяк под глазом.

Осторожно прикасаюсь к самому темному месту и морщусь. По-прежнему больно, хотя прошло уже несколько дней. По краям фингал слегка пожелтел.

Залезаю в косметичку в поисках лучшего консилера. Достаю странноватую зеленую мазь, втираю ее в кожу под глазом, поверх наношу тональный крем и пудру. Нужно просто замазать синяк так, чтобы никто не заметил. В класс можно забежать не поднимая головы. Синяк сойдет, и никто не узнает, что он вообще был.

Рассматриваю цвет кожи под глазом после нанесения очередного слоя пудры.

Никаких улучшений – мое лицо словно запачкано блинным тестом.

Беру губку и смываю косметику, но из-за давления начинает болеть все лицо.

На мгновение отвожу взгляд на линолеум и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы унять эмоции, поднимающиеся в груди. Это глупо. Мне просто нужно скрыть синяк и пойти в школу.

У меня получится.

Схватившись за раковину, устремляю взгляд на свое отражение.

И не узнаю себя.

Непроизвольно моя нижняя губа начинает дрожать. Сначала совсем немного, а затем трясется так, что приходится ее прикусить. Отражение размывается, но я вижу, как крупные слезы, наполнив глаза, стекают по щекам и капают с подбородка – одна за другой.

Девушка в отражении – не я.

Это кто-то другой.

Не я.

Наблюдаю за ней. Постепенно ее голубые глаза краснеют. В них уже нет блеска, они пусты.

Она – это зомби-версия меня. Восставшая из мертвых.

Это не могу быть я.

Закрываю глаза, не в силах больше на нее смотреть.

Школа может подождать. Один день погоды не сделает. К тому же сегодня пятница. А к понедельнику синяк пройдет, и никто о нем не узнает.

Мне лучше вернуться в кровать, где внешнего мира не существует.

Смахиваю на пол всю косметику, затем выключаю этот неприятный резкий свет и выхожу за дверь.

Забираюсь обратно в кровать. Когда проснусь, возможно, этой уродины из отражения уже не будет.

27 апреля

7 месяцев, 28 дней

Когда Коннор сказал: «Тебе повезло, что я не бью девушек», следовало догадаться, что однажды так и выйдет.

И вот, пожалуйста. Он меня ударил. В голове не укладывается. От шока я впадаю в ступор, снова и снова мысленно прокручиваю одну и ту же картинку: его кулак врезается в мою щеку, и раздается громкий треск при столкновении.

Коннор не мог так со мной поступить. Он бы никогда меня не ударил. Он бьет вещи, а не людей. Сам так сказал еще в первый месяц наших отношений, когда я увидела его шрамы на костяшках пальцев.

Он любит меня так же сильно, как и я его. Он бы никогда не причинил мне боль.

Судя по его лицу, он ошеломлен даже больше меня. Все это произошло на самом деле.

Он меня ударил.

Я проигрываю ситуацию раз за разом, пытаясь все переварить. Смотрю на Коннора. Лицо горит от боли. Этого не было. Он уже не выглядит злым. Этого не могло произойти.

Падаю на пол, но Коннор успевает меня подхватить. Относит меня на диван и бережно усаживает, словно я стеклянная, словно могу разбиться.

Он не понимает, что я уже разбита.

По его щекам бегут слезы, а он все повторяет:

– Прости. Мне ужасно жаль.

Такое ощущение, что Коннор далеко-далеко. Я полностью ушла в себя, не могу ответить, не могу говорить.

Он это сделал. Он меня ударил.

Коннор прикасается к ушибу костяшками пальцев. Уверена, щека покраснела. Чувствую, как она опухает, раздувается, распространяя жар по лицу. Глаз заплывает.

– Боже, Энн, мне так жаль, – продолжает твердить он. Снова и снова. Это его мантра. Ему жаль. Он целует мое лицо, руки и плачет. – Клянусь, я не хотел. Не знаю, что на меня нашло. Мне так жаль. Очень, очень жаль.

Я знаю, что ему жаль. Знаю, что он не хотел этого делать.

Так же как я знала, что однажды он меня ударит. В нем всегда сидел монстр, и я знала, что однажды тот вырвется наружу.

И хотя я думала, что готова, оказалось – нет.

Что делать, если единственный человек, в чьей заботе вы нуждаетесь, причинил вам боль? Как можно в равной степени отчаянно желать, чтобы он обнял меня и оставил в покое?

– Пожалуйста, – шепчу я, и мне больше нечего сказать, – пожалуйста.

Сама не знаю, о чем прошу. Сейчас я хочу лишь одного – отмотать назад последние десять минут и стереть все.

Этого не было.

Нет.

Этого не было.

Коннор громко рыдает. Больше мне не удается разобрать его слова, потому что все они сливаются в бессвязный лепет в перерывах между всхлипами.

То, что он меня ударил, его сломало. Он сам сделал то, чего не удалось его отцу.

Сколько раз он оплакивал себя, свое тяжелое прошлое, но еще никогда так не рыдал.

Однако теперь Коннор знает. Знает – как и я всегда чувствовала на подсознательном уровне, – что в нем живет монстр. Прячется в глубине его глаз, растет, меняется и выжидает.

И вот оковы пали. Теперь мы оба знаем, кто он такой.

Мы оба знаем, что он такое.

Коннор больше не может этого отрицать.

Как и я.

25 апреля

7 месяцев, 26 дней

Я редко вижу Коннора в таком настроении: когда он улыбается и сыплет шутками. Такие моменты подпитывают мою надежду, что однажды он снова станет самим собой. Если нам удастся жить для себя, без оглядки на его тяжелое прошлое, есть шанс, что он всегда будет таким.

Люди нас не понимают. Не понимают меня. В их мире существует только черное и белое, они считают, что Коннор делает меня несчастной, что мне следует уйти к другому и что я заслуживаю лучшего.

Но мир не делится на черное и белое. Он серый. Бесконечно серый мир.

Людям невдомек, что в Конноре есть нечто большее. То, что он показывает только мне. Они не знают, что по ночам он говорит мне, какая я красивая. Мечтает о том, сколько всего преподнесет мне, когда закончится черная полоса. Им не понять, что он готов отдать за меня жизнь.

Сегодня мы выходим в море под парусом. На прошлой неделе Коннор пропустил наше свидание и, чтобы снова арендовать лодку, потратил собственные деньги. Я знаю, что он не может себе этого позволить и ему придется отложить счет за электричество, чтобы мы покатались.

Но мне плевать, потому что в этот день я смогу выбраться из тьмы.

Взяв меня за руку, Коннор рассказывает о ночевке на лодке. Он хочет пришвартоваться к бую в бухте и провести ночь, слушая плеск воды и не думая ни о чем.

Это лучшее предложение в моей жизни.

Коннор настоящий моряк. Он показывает мне, как отвязать лодку, потом через низкий релинг затаскивает внутрь кранцы, и мы отплываем от причала. Я держу штурвал, Коннор тем временем натягивает и закрепляет фал. Несколько секунд, и лодка набирает скорость, мы плавно скользим по воде, а затем Коннор заглушает мотор.