— Сколько зерен сурумы нужно добавить в живильное зелье? — спрашивал Знахарь, грея над огнём скрюченные старостью корявые пальцы.

— Четыре для женщин и семь для мужчин.

— А для меня?

Долговязый морщил лоб, силясь дать правильный ответ.

— Запомни Ученик, старика живильное зелье убьет с первого глотка. А ребенок до десяти лет может пить его как воду.

Почти каждое утро они шли в лес за хворостом. Пока Ученик разгребал валежник, Знахарь собирал травы, коренья, ягоды с грибами, время от времени хитро присвистывая:

— Эй, Ученик, а ну-ка скажи!

В руке появлялся, сорванный на болоте, толстый стебель, которым старик ехидно крутил перед носом кашевара:

— Коль выжать сок этого водогона, на высушенную ножку гаранауса, — на раскрытой ладони появлялся бледно-розовый гриб, — что получим?

— Чтобы перелететь из Омана в Гесс хватит и десяти капель сока на такую ножку, — уверенно отвечал Долговязый, поднимая сухую еловую ветку.

— А если двадцать капель добавить, что будет?

Долговязый замялся.

— Ну, Ученик? Я же делал это с тобой.

— Ах да! Мертвым, не дыша, неделю пролежишь.

— Молодец!

Каждый раз на обратном пути Ученик недовольно причитал, сгибаясь под тяжестью вязанки:

— Я сухостоя наносил на три зимы вперед.

— Носи-носи, — подстёгивал его старик, — лес тебе помогает, и ты ему помоги.

В редкие солнечные дни Ученик выносил из хижины связки сушеных трав, мешочки с порошками, гирлянды с грибами и кореньями и раскладывал прямо на земле, чтобы та, как утверждал Знахарь, умножала их силу. А по вечерам под заученные монотонные заклинания, похожие на голодный волчий вой, толок дубовым пестиком в каменной ступке травы, молол в деревянной мельнице коренья, смешивал одно с другим и настаивал всё это на муравьиных выжимках.

— А это называется медовка, — Знахарь выуживал из вороха сухих травинок желто-рыжий лепесток, и тыкал им кашевару в лицо, — хорошо растворяется в паучьем яде. После тот становится вязким и пахнет точно мёд. Даже собака не учует подмены.

Сидя перед лампадкой, Долговязый аккуратно раскладывал по кучкам травинки и корешки, вслух проговаривая их названия, чтобы лучше запоминалось:

— Бычий нюх, жимица, бобона, кунарак, снова бобона…

— Кровь она такая, — бормотал старик, греясь у печки, — запах её силу имеет немалую. Вот скажи мне, как остановить резню в поле? Очень просто. Надо запах пролитой крови заглушить, и все дела. А что нам в этом поможет?

— Волчья моча, корень горного перца, побеги двухлетней ивы, м-м-м…

— И?

— …ягоды мертволистника собранные на шестой день после первого заморозка? — добавлял Долговязый, с надеждой взирая на старика.

— А заклинание?

— Крум садхи арам! — торжественно выкрикивал довольный кашевар.

— Вот! — Знахарь удовлетворённо потягивался, приговаривая. — Твой чистый ум впитывает всё как сухой мох утреннюю росу. Теперь смело можно на покой.

Когда размытые дождями дороги прихватил первый морозец, Знахарь принялся собираться в Оман.

— Завтра поедешь со мной, — буркнул он как-то утром, раскуривая длинную резную трубку, — покажу тебя мастеру Томэо.

Раньше старик никогда не брал Ученика с собой. Оставляя на хозяйстве, сам на два-три дня уезжал в город. Называл поездку — «ехать на торги». В такие дни Долговязый запрягал телегу коричневой клячей Миркой, такой же древней, как и сам старик, и грузил мешками сушёных ягод, глиняными кувшинами с настойками, вязанками грибов и охапками кореньев.

— Присматривай за огнём, — назидательно наказывал Знахарь, поправляя упряжь, — а за меня не беспокойся. У меня завсегда в кармане мороч-чай на всякий случай припрятан. Пусть другие меня боятся.

Из Омана Знахарь привозил лампадное масло, холсты, кухонную утварь. Как-то привез две латунные чашки на тонких цепях, и Долговязый с удивлением узнал, что с их помощью порошки можно делить на две идеально равные части. А если на одну чашку поставить крохотный оловянный бочонок с цифрой, а на вторую сыпать что-либо, пока стрелка в центре цепей не остановится вертикально, то по цифре на бочонке можно определить точное количество насыпанного в чашку. В другой раз старик привез хитрый прибор для разглядывания мелких частиц, коих невозможно увидеть обычным глазом. Бронзовая трубка со стеклышками, прикреплённая к шарниру раздвигалась почти на локоть, и когда кашевар, прищуривая один глаз, заглядывал через неё вторым, то видел настоящее чудо — удивительное движение крошечных частиц, их соединение между собой и деление на множество таких же.

— Мастер Томэо — великий алхимик, — любил повторять Знахарь, хитро подмигивая Ученику, — но представляешь, он не знает чем можно вылечить обычный чёрный сглаз. В его аптеке есть всё, но против простого родового проклятья его науки бессильны.

«На торги» старик ездил после каждого полнолуния. Возил аптекарю Томэо травяные сборы против простуды, настойки от несварения желудка, порошки и присыпки от кожных недугов, снадобья от изжоги и мази для усиления мужской силы. На вырученные медяки покупал всё самое необходимое для ведения нехитрого хозяйства.

Еду в городе Знахарь не покупал никогда. Учителя с Учеником кормил лес.

Из-за непроглядных дождей и размытой в грязь дороги две последних поездки пришлось отложить, и теперь навьюченная доверху телега выглядела, будто из купеческого обоза.

Знахарь набил трубку свежим курительным сбором, мастерски с первого удара кресалом по кремнию запалил трут, затянулся, выпустил густые клубы ароматного дыма и указал Долговязому на облучок.

— Мирка тебя, надеюсь, слушается?

— Еще бы не слушаться. Зря что ль каждый день кормлю и чищу?

— Ну, тогда держи вожжи. А я рядом по-стариковски.

Ехать предстояло всю ночь, и кашевар плотнее укутавшись в козий полушубок, привезённый стариком с прошлых «торгов», легонько хлестнув кобылу по тощему заду, присвистнул и телега, скрипя и покачиваясь, тронулась с места.

К середине ночи снегопад прекратился и по чистому небу бисером рассыпались мириады звезд.

— Без рукавиц зимой никак, — проснувшийся Знахарь выставил из полушубка сизый нос. Раскуривая трубку, продолжил: — Ты знаешь, в Гелейских горах, на самой высокой вершине Шура̀ есть большой каменный шатёр в виде шара. Живет там древний ведун Птаха. Ему лет раза в три поболе моего, а сколько мне я и сам не помню. Кхе-кхе-е… — Старик протяжно закряхтел, давясь дымом. — Так вот, говорят, тот Птаха сосчитал все звёзды на небе.

Долговязый задрал голову, окинул взглядом бескрайнее небо, присвистнул и недоверчиво процедил:

— Не-а. Уж я скорей поверю в то, что можно сделать непробиваемой медную кольчугу выварив её в заячьей крови вперемешку с колотым стеклом, нежели в такое.

— А чего так?

— Вон их сколько, в Небесном Мире. Одно слово — не счесть.

— И всё же, каждому количеству есть своя определенная мера. Четыре колеса у телеги, четыре ноги у Мирки. Мера — четыре. А в торговом обозе десять телег, значит колёс сорок. И так дальше до бесконечности. И для бесконечности тоже найдется мера.

— А времени хватит сосчитать?

— Хм, — старик с пониманием глянул на Ученика, — это ты правильно подметил. В том-то вся штука. Мыслю я, что Птаха до сих пор звёзды считает. И проживи он ещё тридцать три мои жизни, всех звезд ему точно не перечесть. Это как капель в Сухом море. Мера для них имеется, но хватит ли времени сосчитать?

— Может и пересчитает, — задумчиво протянул кашевар, — всяко бывает. Вон я, к примеру, и знать не знал о знахарстве, а встретил вас, как прозрел. Теперь уж точно знаю, что человек вечен. Лишь нужное зелье под рукой имей, и живи да радуйся. Или есть такая смерть, против которой нет чудо-зелья? А, Учитель?

Но тот не ответил. Потухшая трубка одиноко торчала из отворота полушубка. Старик блаженно спал.

Поутру с первыми лучами морозного рассвета на горизонте забелели стены Омана.

Ещё до открытия аптеки, пока Долговязый на заднем дворе сгружал с телеги баулы, старик долго и упрямо спорил с аптекарем Томэо о полезных свойствах кровопускания.