— Молодой, крепкий. До крюка доживет.

— Брось, Мясник. Я с ним говорил вчера. Какой это лазутчик? Он из остатков разбитого восточного гарнизона. Из тех, кто выжил. Бегут куда глаза глядят. С ним еще трое… эм… двое вроде?

Мясник не слушал.

— Это ж надо, в один день прикончить пятерых «темных».

— Крокуса с его шестерками все одно порешили бы рано или поздно. Давно нарывались.

— Мне плевать! Этот молокосос за всех ответит.

— Ладно, делай, как знаешь.

Пролетевший мимо кулак рассёк воздух.

— Передохну. Ты прав, чего доброго точно сдохнет.

Голоса смолкли, удары прекратились. Кто-то ослабил натянутую цепь, и та с грохотом упала на пол. Полумертвое тело мешком сползло в лужу собственных испражнений вперемешку с черной остывающей кровью. Кованый носок, угодив чуть выше левого виска, вышиб сознание. Из уха хлынула струя. Рассудок утонул в кровавом тумане.

Судорога, холодом пронизавшая всё тело, вернуло сознание. Он сделал глубокий вдох, и грязная ледяная струя потоком хлынула в лёгкие. Лишь когда голову вытащили из воды, надрывный кашель, преодолевая боль в сломанном ребре, вытолкнул жидкость обратно.

— Живой! — крикнул кто-то.

Голова онемела. Грудь на вдохе откликнулась нестерпимой болью.

— Посади его, — послышался бас Мясника.

Его с силой швырнули на скамью, вывернув за спину руки, умело привязали к столбу. Несколько металлических пластин плотно сковали левую голень от колена к ступне.

— Ему меня хорошо слышно? — раздался противный стариковский тенорок.

Он скорее догадался, чем почувствовал, что кто-то дышит ему в разбитое лицо тяжелым винным духом.

— Вроде да.

— Тогда начнем.

Человек прокашлялся и продолжил.

— Вас действительно зовут Микка Гаори?

Он еле кивнул головой соглашаясь.

— Хорошо, — удовлетворенно протянул скрипучий тенор.

— Вы капитан королевской конной гвардии?

Опять чуть уловимый кивок.

— Вы шпион?

Он попытался сделать отрицательный жест, но голова предательски загудела. И, тем ни менее, спрашивающий понял жест правильно.

— Советую говорить правду, иначе…

Металлические пластины на ноге сжимались. Медленно и страшно.

— Повторю вопрос, вы шпион?

Он попытался рассмотреть владельца мерзкого тенорка, но мокрые волосы залепили глаза. Во мгле маячил лишь плохо различимый образ — размытое пятно седой головы над мутно-темным бесформенным балахоном.

— Так… — проскрипел балахон.

Тупые шипы вонзились в плоть, и нога зажглась нестерпимой болью. Раздался приглушенный смешок — кто-то с явным наслаждением методично все туже затягивал болты, пока под металлом не лопнула кожа. Затрещало ахиллово сухожилье, нога запылала огнем. В глазах помутилось, горло наполнила тошнота. Бессознательно из последних сил взвыл жутким животным воем волка, угодившего в капкан, когда пластины, продолжая неумолимо сжиматься, вгрызлись, проткнули, разорвали плоть. Когда же стали дробить, расплющивать и ломать кость, в который раз потерял сознание.

Вылитый на голову поток ледяной воды снова вернул его к действительности.

— Ты явно переборщил, Мясник.

Боль ушла, но левая нога онемела, словно ее отрезали. Наверное, так оно и было. Опять послышался знакомый голос дознавателя. Но теперь неуверенный, хриплый.

— Так и запишем — шпион сознался. Так ведь, Мясник?

— А то! — поддакнул палач злорадно. — Шпион он и есть. Чего еще-то?

— Проследи, чтобы дожил. Нам нужна показательная казнь.

— Угу. Подвесим на крюк всех королевских прихвостней.

Послышался глухой металлический скрежет. Это с мертвой ноги снимали адский механизм. Чье-то колено уперлось в сломанное ребро, вызвав болевой шок.

— М-м-м… — с разорванных губ сорвался тихий стон. Как же хотелось умереть. Только смерть способна дать облегчение. Он представил, как острое лезвие кинжала натужно скользит по шее, разрезая плоть, освобождая от боли. Выдохнул горячий воздух. Безуспешно попытался сплюнуть. Выкатившийся из губ кровавый сгусток сполз по подбородку, увесистой каплей сорвался вниз, и гулко хлюпнув, растворился в черной луже.

— Поддай-ка жару Пузо, — рыкнул Мясник в подвальный мрак.

Ухнули меха, яркая вспышка на миг озарила темную пыточную, и снова кромешная тьма. Глаза болезненно пытались разглядеть окружающую реальность, но мозг отказывался ее воспринимать. Лишь размытая алая точка, неясно брезжащая в темноте, медленно приближалась, очерчивая крутую дугу. Где-то совсем близко послышался смешок Мясника:

— Клейменное тело — воронья пища.

Близясь, точка становилась всё ярче, и, превратившись в похожую на раскалённого жука букву М, остановилась у самой щеки. Жар пылающего клейма, сжигая ресницы и мигом высохшие пряди, раскаленным жалом проткнул левый глаз. Тело, пытаясь сохранить остатки жизни, выгнулось скорее инстинктивно, убегая от боли, но крепкие руки обхватили голову сзади и клеймо, на секунду замерев, в следующее мгновение змеей вгрызлось в кожу. Ноздри заполнил рвотный запах жженого мяса, едкая копоть впилась в невидящий глаз. Голова загудела, лицо превратилось в невыносимую животную боль.

И тут он впервые закричал. Долго, протяжно. Скорее от бессилия, чем от боли. Словно смертельно раненный зверь, надрывно выворачивая наизнанку разорванное горло. Окончательно теряя сознание, мертвой кожей все еще ощущал этот крик, заполнивший пространство, застывший в мертвой тишине…

Капля за каплей — удар за ударом.

Рука, непроизвольно дрогнув, потянулась вверх, пальцы коснулись изуродованной щеки. Изрезанная буграми, обугленная она на ощупь казалась чужой.

Капля за каплей — удар за ударом.

Размеренные всплески один за другим, с точно выверенными интервалами, молотом стучали в висках, что означало лишь одно — он до сих пор жив.

— Очнулся?

Голос с легким восточным акцентом, певучий, протяжный, совсем не походил ни на хрип Мясника, ни на мерзкий тенорок балахона. Так разговаривали в Красном Городе.

Крупная слеза скатилась по омертвелой щеке.

— Ничего-ничего. Пока жив, есть надежда.

Голос подрагивал, сбивался. Чувствовалось искреннее участие и боль. Голос снова напомнил ему о боли, горло сжалось, перебив дыхание. Теперь она стала его вторым Я. С трудом разлепив опухшие веки, он повернулся на голос.

— Вот и славно, — рядом сидел человек и влажной ветошью протирал его искалеченное лицо.

Надо забыться. Заглушить ставшую привычной боль. Он облегченно закрыл глаза.

Капля за каплей — удар за ударом…

Сокамерника звали Коло — имя ни геранийское, ни степное и совсем не подходящее жителю Красного Города. И все же, родился Коло в Дикой Стороне. Так, по крайней мере, утверждал. Этому стоило верить, поскольку байки о геройствах графа Иги на восточных границах он рассказывал захватывающе, умело пересыпая остроумными подробностями, словно все происходило на него глазах.

— …и тогда граф приказывает привести этого немытого в свои покои. Ну, тот знамо дело парламентер, и ни один волосок не смеет упасть с его головы. Хотя кочевники плевать хотели на военный этикет, но ваш-то дядька настоящий рыцарь. И вот он усаживает того немытого за стол и потчует разными деликатесами, да все диковинками и страсть, какими вкусностями. Тот с голодухи объелся от пуза. Сидит довольный, переваривает. А граф в ладоши хлопнул и откуда ни возьмись, вокруг парламентера танцовщицы закружили. И такие, что одна другой краше. Ну, тут немытый совсем расплылся и говорит, дескать, граф хочу служить тебе. Вон у тебя как знатно, и еда и бабы. Не вернусь, говорит, к своим, буду тебе верным. А тот отвечает — чем докажешь свою верность? Тут-то парламентер и выкладывает все планы немытых. Вот так-то. А граф ему в ответ — если своих продал за вино и девок, то и меня продашь, как пить дать. А поскольку ты уже не парламентер, а предатель, чему и свидетели имеются, то, пожалуй, казню я тебя. Мне твои за это даже спасибо скажут. Вот такой он был хитрец, твой дядька.