— Я все передам так, как вы сказали, господин командир, — пообещал на ломаном русском языке Токинори и отдал честь.

Гаврюшин ответил тем же и, повернувшись, неторопливо направился к эскадрону, который рассредоточился за деревьями. Японцы еще какое-то время не двигались, глядя в спину удаляющемуся парламентеру, и Гаврюшин затылком чувствовал их взгляды.

...Придерживая шашку, Гаврюшин устало опустился на подвернувшуюся валежину, усыпанную золотистой листвой манчжурского ореха. Снял буденовку, расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки:

— Дайте закурить, братцы.

Ему протянули кисеты, коробки с папиросами. Он взял папиросу, размял усохший табак. Кто-то чиркнул спичкой.

— Как вы тут без меня?

— Нормально, — сказал Нелюта, присаживаясь рядом и утирая потный лоб. — Вот только взмокли, пока ты шагал туда и обратно. — Крепкое широкоскулое лицо его, почерневшее под солнцем, было сосредоточенным.

— Они поджидали нас, — Гаврюшин оглядел обступивших его полукругом бойцов. — Они нас давно поджидали. Значит, если логически рассуждать, были уверены, что мы, несмотря на их подлость, дойдем до Владивостока. — Он затянулся, прищурил глаз от дыма. — Укрепления построены на совесть. Не спасские, но серьезные. Блиндажи накрыты бетонными плитами, от таких бомбы отскакивают, как мячики. — Помолчал, вспоминая, как шел туда, каждое мгновение ожидая пули.

Вдалеке послышался сигнал трубы. Это шли походным маршем колонны НРА. Гаврюшин встал, оправил под ремнем гимнастерку.

— Э-эскадрон! — скомандовал Нелюта.

Уборевич в окружении командиров находился у своего вагона. Тут были Покус, Смирнов, секретарь приморского обкома Пшеницын, член правительства ДВР Слинкин.

Привели японца, репортера «Владиво-Ниппо».

— Он с вами, товарищ главком, желает побеседовать. Говорит, только для этого и пробирался к нам.

Уборевич молча рассматривал японца, а тот стоял, вытянув руки по швам, и робкая, заискивающая улыбка не сходила с его лица.

— Еще не приходилось давать интервью прессе противника. Любопытно.

Он окинул взглядом своих, собравшихся послушать. Пшеницын с усмешкой теребил бородку. Смирнов, держа руки за спиной, с интересом поглядывал то на Уборевича, то на японца. Покус спокойно раскуривал трубку, его вроде это не касалось. Слинкин же прохаживался перед вагоном.

Смирнов сказал:

— Это даже интересно, товарищ главком.

— Скажешь одно, а в газете напишут черт знает что, — проговорил Пшеницын насмешливо. — Кто не знает эту «Владиво-Ниппо»?

— Переведите ему, я согласен, — сказал Уборевич.

— Где удобно вести беседу?

— А здесь вот и будем беседовать. Пусть задает вопросы. Скажите ему, у меня очень мало времени.

Репортер низко поклонился. Из бокового кармана куртки достал потрепанный блокнот и карандаш с наконечником.

— Переводить не надо. Я говорю по-русски, — произнес он почти без акцента. — Господин командующий, первый вопрос: гарантируете ли вы, вступая в город, безопасность резидентов иностранных держав? — Он приготовился записывать.

Уборевич, однако, спросил сам:

— Что вас привело к нам?

— Задание моей газеты. Я только исполнитель. — Японец поклонился.

— Ну и как вы считаете, для чего газете понадобилась моя беседа с вами? — Глаза Уборевича прищурены.

— В городе очень много иностранцев, предпринимателей, представителей торговых фирм, служащих консульского корпуса. Естественно, они волнуются за свое благополучие и здоровье. Газета могла бы их успокоить. В городе паническое настроение. Многие ваши соотечественники также с опасением ждут прихода НРА.

— Понятно. Встреча с такими соотечественниками, как и встреча с японской армией, не доставляет нам радости. Думаю, вы понимаете, почему. К тем русским, которые не причинили зла народу, мы будем относиться лояльно.

Репортер кивал и быстро записывал.

— Да, да, я понимаю ваши чувства, господин главком. Они справедливы. Война есть война. Это мое личное мнение. Возможно, оно расходится с мнением моей газеты, но это так, можете мне поверить.

Взгляд Уборевича несколько смягчился, и он сказал:

— Ну, тогда другое дело, раз мы так быстро пришли к взаимопониманию. Мы воюем только с врагами Советской власти. Представители мирных профессий могут не опасаться.

Слинкин не удержался:

— Это как сказать, мирная профессия! Вот пресса. Порой статейка в газете по своей силе равна полку.

— Что касается вашего вопроса, — продолжал Уборевич, — то Советская власть гарантирует безопасность иностранным подданным. Их опасения не имеют оснований. Меня тревожит другое: во Владивостоке идет открытый грабеж народного достояния. Именно грабеж — так и пишите. Население не имеет защиты от белогвардейских мародеров. Я обратился с меморандумом к японскому командованию, британскому и американскому консулам о том, чтобы, в целях восстановления в городе порядка, туда вошли части НРА в качестве народной милиции. Пора прекратить грабежи и насилия, предотвратить напрасные жертвы.

Население Владивостока и бойцы Народно-революционной армии заинтересованы в мирном вступлении наших частей в город. Для создания необходимой атмосферы взаимопонимания и взаимного спокойствия при переговорах войскам отдан приказ отойти на станцию Угольная.

— Спасибо, господин главком. Будьте любезны ответить еще на один вопрос. Когда ваши войска войдут во Владивосток?

Уборевич и Покус переглянулись. Слинкин крякнул и покрутил головой, усмехнувшись.

— А как вы считаете? — спросил Уборевич. — Уж ваша-то газета должна знать дату эвакуации.

Репортер заморгал. Поправил сползшие .на кончик носа круглые очки. Он был явно сконфужен.

Весть, что Уборевич дает интервью японскому корреспонденту, мигом облетела бойцов, и те, кто был свободен, собрались к штабному вагону. Охрана теснила их, негромко уговаривая отойти.

Встретив смеющийся взгляд Уборевича, репортер тоже улыбнулся, но глаза его оставались настороженными, они как бы жили сами по себе. Он понял, что красный главком загнал его в угол, чувствовал, как смешно выглядит со стороны, в глазах всех.

— К сожалению, я не располагаю официальными данными, — сказал репортер. — Но от себя могу сказать: по-видимому, это произойдет не позднее двадцать девятого октября. Простите, если я не угодил вашему желанию. — Он поклонился. Легкий ропот прошел по толпе бойцов.

— Видите ли, — произнес Уборевич, улыбнувшись, — у нас на этот счет свои планы. Мы будем в городе гораздо раньше. Так я говорю, товарищи? А посему японскому командованию необходимо поторопиться.

— Так точно, товарищ главком, — подтвердил Покус. — Нам долго ждать никак нельзя. Выгоды нет. До двадцать девятого и булыжную мостовую со Светланской растащат!

Репортер прижал руку с блокнотом к груди, поклонился:

— Я понял ваш ответ. Благодарю. Позвольте задать еще. вопрос. Как вы поступите с белыми войсками и противниками ДВР?

— Мы не будем предпринимать никаких репрессивных мер в отношении белогвардейских солдат и офицеров... — Уборевич сделал паузу и закончил с нажимом: — При условии, что они не окажут сопротивления нашим войскам. Наша власть гуманна. Мы не хотим бессмысленных жертв. Война закончена. Так и напишите в своей газете.

Слинкин бросил реплику:

— Они напишут, Иероним Петрович, как же!

Японец метнул быстрый взгляд в его сторону.

— Я постараюсь передать ваши слова в точности, господин главнокомандующий. И последний вопрос. Какая форма правления будет во Владивостоке? Народное собрание или...

— Как только наши войска войдут в город, будет немедленно организован Ревком, который восстановит порядок и наладит работу учреждений и правительственных органов. Приморье, как автономная единица, будет подчиняться читинскому правительству, Советам, Частная собственность будет ликвидирована не сразу. Экономика губернии находится в самом плачевном состоянии. Всевозможные правители-грабители сделали все, чтобы разрушить хозяйство, торговлю и промышленность. Народному правительству предстоит громадная и ответственная работа.