— Мама, — ответила я с полным достоинства видом, который научилась принимать в подобных случаях, — пожелай контесса как-то пожаловаться на мое поведение, она, несомненно, сделала бы это только при мне.
И, стоит заметить, я в этом не сомневалась. Впрочем, контесса вообще вряд ли бы стала жаловаться на меня. Несомненно, она обратилась к маме по этому поводу лишь из желания мне как-то помочь, пусть и направила свои усилия не в то русло, как неизбежно происходит со всяким, кто не знает маму достаточно хорошо.
— Дитя, ты дерзишь мне! — чуть ли не вскричала мама. — Ты дерзишь собственной матери!
Она так себя взвинтила — и ведь явно на пустом месте, даже хуже, чем обычно! — что ухитрилась уколоться. Мама постоянно колет себе пальцы, в основном, когда пытается шить, и, как мне все время кажется, причина в том, что она попросту рассеянна. А еще она всегда держит в шкатулке с рукоделием шарик хлопкового пуха именно на такой случай. На этот раз, однако, пуха не оказалось, а она, похоже, поранилась довольно глубоко. Бедная мама замахала руками, будто птичка, попавшая в силок, а меж тем кровь ничто не сдерживало. Подавшись вперед, я ее слизнула. Почувствовать вкус маминой крови было так странно. Самое странное — его восхитительность, почти как исключительно вкусный леденец! Сейчас, когда я пишу эти строки, при одном воспоминании о нем к моим щекам приливает кровь.
Затем мама додумалась прикрыть ранку носовым платком: одним из тех красивых платочков, что она приобрела в Безансоне. Мама смотрела на меня своим обычным неодобрительным взглядом, но сказала лишь:
— Пожалуй, хорошо, что в понедельник мы уезжаем.
Хотя для нас приезды и отъезды уже стали обычным делом, ранее она ни о чем подобном даже не заикалась, и я была ошеломлена. (Вот, кажется, повод сделать запись в дневник сегодня вечером все-таки появился!)
— Что? — вскричала я. — Зачем так быстро покидать милую контессу? Мы пробыли здесь только неделю, а в этом городе жил и творил сам Данте!
Я чуть улыбаюсь. Кажется, я неосознанно начала перенимать цветистую итальянскую манеру выражаться. Вообще-то, я не так уж уверена, что Данте хоть что-то написал в Равенне, но такого рода соображения не слишком сдерживают итальянцев при выборе слов. Пожалуй, мне придется следить за собой, чтобы эта привычка не зашла у меня слишком далеко.
— Ну и что, что здесь любил гулять Данте? Для твоих прогулок это место совершенно не годится, — безжалостно ответствовала мама с несвойственной ей резкостью. Она то и дело поглаживала уколотый палец, и ничто не могло смягчить ее язвительность. Кровь уже пропитала сооруженную наспех повязку, и я отвернулась, испытывая, как сказали бы писатели, «крайне смешанные чувства».
Как бы то ни было, перед отъездом из Равенны мне удалось увидеть еще кусочек большого мира, и произошло это на следующий же день после разговора, сегодня, несмотря на то, что нынче воскресенье. По всей видимости, в Равенне англиканских церквей нет, так что у нас не осталось иного выбора, кроме как провести службу самим. Для этого утром мажордом отвел нас троих в специальную комнату, папа прочитал несколько молитв и литанию, а мы с мамой отвечали[18]. В комнате не было ничего, кроме старого колченогого стола и стоявших в ряд деревянных стульев, причем все еще более пыльное и ветхое, чем остальное имущество на вилле. Разумеется, в других городах по воскресеньям мы временами тоже сами устраивали службы, но никогда это не происходило в таких удручающих, я бы даже сказала нездоровых, условиях. Вся эта церемония мне была в высшей степени неприятна, и я совершенно не воспринимала Слово Божие. Я еще никогда себя так не чувствовала, даже во время самых унылых семейных молитв. В моей головушке самовольно вспыхивали определенно непочтительные мысли: например, я задавалась вопросом, насколько спасительно Слово Божие, если его, запинаясь, бубнит всего лишь неканонизированный мирянин вроде папы — нет, конечно, я имела в виду не посвященного в духовный сан, но оставила то первое слово потому, что оно выглядит так смешно применительно к моему отцу, который всегда осуждает «римских святых» и все, что они собой символизируют, как-то частые церковные праздники в их честь. Англичане весьма неприязненно говорят о священниках римско-католической церкви, но даже самых недостойных ее служителей коснулись руки, через которые благодать Духа Святого передается с давних-предавних времен, от Святого Петра и самого Источника вечной благодати. Вряд ли такое можно сказать о моем папе, и, как я думаю, даже мистер Бигз-Хартли не был рукоположен. Меня не оставляет чувство, что причащать кровью Агнца может только богоизбранник, а смыть ее — лишь руки, которые сильны и чисты.
О, как же мой новый друг сдержит свое обещание «мы встретимся снова», ежели папа и мама, невзирая на мои возражения, волокут меня прочь от места, где мы с ним познакомились? Не говоря уже о «не раз»? Излишне говорить, что эти мысли меня расстраивают, и все же, несомненно, не столь сильно, как может показаться со стороны. Причина довольно проста: в глубине души я твердо знаю, что между нами двумя произошло нечто чудесное, что нас связало некое предопределение свыше, и нам еще суждено встретиться, причем, вне сомнения, «не раз». Как бы ни была я сейчас расстроена, моя уверенность в этом столь велика, что душа пребывает почти в мире: жар и холод, как я уже говорила. Оказывается, временами я все же способна думать и о чем-то другом, а значит, все совсем иначе, чем в тот раз, когда я давным-давно вообразила, будто «влюблена» (прочь эту мысль!) в мистера Франклина Стобарта. Да-да, благодаря новому удивительному другу на мою мятущуюся душу наконец снизошла толика мира! Только хорошо бы еще не чувствовать себя такой усталой. Несомненно, это пройдет, когда события вчерашней ночи отдалятся (хотя мне будет так жаль!), как, полагаю, и эта утомительная вечерняя прогулка. Хотя нет, вовсе не «утомительная». Я отказываюсь признавать это слово и то, что бесстыжая Эмилия вернулась домой «свежей как роза», если воспользоваться выражением, которое используют люди ее сословия там, откуда я родом.
И все же, что это была за прогулка! Мы бродили по Пинета ди Классе, невероятно огромному лесу, расположенному между Равенной и морем. Сосны там очень густые и напоминают темные, раскидистые зонты, а еще под каждой, как поговаривают, прячется бандит или медведь! В жизни не видела таких сосен… ни во Франции, ни в Швейцарии, ни в Голландии, не говоря уже об Англии. Они больше похожи на деревья из «Тысячи и одной ночи» (правда, я эту книгу не читала). Кроны у них достаточно плотные, а стволы до того толстые, что в дупле могли бы поместиться горы! А сколько же их! И все такие старые! Многочисленные тропки между огромными хвойными было так плохо видно, что без провожатой я бы заблудилась уже через несколько минут, но надо отдать должное Эмилии. Почти сбросившая свою bien élevée[19] жеманность, она шла чуть ли не мальчишески широким шагом, выказывая такое умение находить путь, что я могла лишь дивиться и пользоваться этим. Теперь мы с Эмилией, считай, достигли взаимопонимания, и целый срез итальянского, начавшего немало меня удивлять, я узнала в основном благодаря ей. Однако я все время себе напоминаю, что здесь очень несложный язык: так, великий автор «Потерянного рая» — правда, эту книгу я тоже не читала — заметил, что специально отводить время на занятия итальянским нет надобности, ибо его схватываешь между делом. И он прав, это я вижу на примере собственного общения с Эмилией.
Здешние лесные тропы, несомненно, больше подходят джентльменам верхом на лошади, и вскоре с одной из многочисленных дорожек слева к нам выехали два всадника.
— Guardi![20] — вскричала Эмилия и панибратски схватила меня за руку. — Милорд Байрон и синьор Шелли! (Бесполезно пытаться передать, до чего забавно Эмилия выговаривает английские имена). Что за момент в моей жизни… да и в жизни любого другого! Увидеть в одно и то же время сразу двоих великих и знаменитых поэтов, обоих равно преследуемых роком! Возможности сколь-нибудь близко их рассмотреть нам, конечно, не представилось, хотя мистер Шелли, кажется, слегка шевельнул кнутовищем, благодаря нас за то, что пропустили его с другом вперед, но, боюсь, больше всего меня впечатлило в обоих гяурах то, что они выглядят значительно старше; как оказалось, лорд Байрон намного дороднее, чем я думала, и к тому же довольно сильно поседел, хотя наверняка совсем недавно разменял четвертый десяток.