Илья-то знал, а Семен — нет. Замотавшийся вконец за эти дни, он пугался самой мысли, что завтра с утра Лопатник повезет их по приказу мастера на новое место — поставят они треногу и айда упираться лбом о патрубок! Забыв про тошноту, Семен засуетился — стал складывать в мешок свои шмутки.

— В крайнем случае, — как бы оправдывался он перед Ильей, — я бы на механическом согласился работать, на «Андижанце» этом, что во дворе Улькиной матери стоит. А так, заместо лошади… Что мне, жить надоело…

Про какой-то там «Андижанец» переспрашивать Илья не стал, пропустил мимо ушей, а вот имя его заинтересовало.

— Улька, ты говоришь… это к-кэ-которая в столовой работает, что ли? — спросил он по возможности безразличнее.

— Но. Еще какая же! У нас одна Улька в Паньшине — тетки Голубихиной дочка. И станок к ним в огород потому поставили на сохранение, что дальше столовой в тот день они не попали — к нам как раз перед Майскими пиво свежее забросили, бочковое. А Улькина изба рядом, через дорогу. Как привезли они его в канун Мая, так и пошли гурьбой, сами-то, в столовую, а потом уже потемну отгрузили станок и уехали.

— Я вроде видел станок-то, — как бы припоминая, сказал Илья, думая между тем о другом — ту или не ту девушку, какую он представляет себе, назвал сейчас по имени Семка.

— Да видел, конечно, кто его не видел! Небольшенький такой, хотя и тяжелый — как сгружать-то решили, так они его кое-как по слегам сдвинули. Я сам рядом был.

Лопатников любил ездить лихо — с оглушающим ревом проскочила его машина между костром и палаткой; хватанул за душу истошный писк тормозов, напахнуло угарным газом, в остановленном моторе что-то еще продолжало попыхивать под бульканье кипевшей в радиаторе воды. Собственного авторитета ради Фролка встретил шофера укоризною за столь долгую отлучку.

— Тебе что: ты сел и укатил… попёр самопёр до сармописаря, — выговаривал он ему прибауткой, хотя знал, что Петро Лопатник в карман за словом не полезет. — Я к тому говорю, что а вдруг кто нагрянет из начальства, а тебя и днем с огнем не сыщешь.

— Разговорчики! — пьяным голосом в шутку кричал из кабины Лопатников, маскируя свою виноватость. Эта его привычка — по делу и без дела вставлять ефрейторское какое-то словечко — уже надоела Илье. «Как немтырь, одно слово заладил».

Минутой позже мастер и шофер заговорили тише. Фролка выяснял, хорошо ли калымилось Лопатникову, кому что привез и сколько загреб, а тот, довольнехонький, был себе на уме: всю правду-то и собственной жене не выкладывал.

— Илья, Семен, поехали! Живо, живо!

Уже в кузове, издали глядя на прыгавшую в глазах треногу, Илье вдруг пришло в голову, что в том же телефонном разговоре бабы Жени с экспедиционным начальством, который при случае в конторе уловил он краем уха, что-то такое говорилось не только о самих скважинах, но и о ручном бурении, — будто как высказали бабе Жене сверху директиву о закрытии ручного бурения начисто, чтобы, значит, и духа его больше не было. Правильно, вспомнил: баба Женя еще удивился нехорошо — зажав трубку ладонью, он тихо, но с чувством матюгнулся тогда. Но Ильи эта новость вроде бы не касалась, вот и вылетело из головы, будто и не знал он ни о чем таком вовсе.

«А ведь у бабы Жени небось, — удивился теперь Илья, — уже и приказ на бумажке есть, а о нем никто и ведать не ведает».

Цепко держась за обшарпанные, занозистые борта, чтобы не вылететь из кузова, Илья дал себе слово сходить и поглядеть любопытства ради, что это за «Андижанец» такой стоит во дворе у Голубихиной Ульяны.

Пиво было теплое и кислое, но, как ни странно, с каждой новой кружкой в голове становилось яснее, туман и бьющий в виски гуд куда-то девались мало-помалу, и Илья, не теряя из виду белый передничек, мелькавший в проеме раздаточной, даже разговорился — стал уточнять у Фролки, как оно было на самом деле.

— Лопатник, что ли, тоже был с нами в бэ-бб-бане?

Фролка отрицательно мыкнул, мотнул головой.

— А-а… он стерег ее, бутылку-то! — укоризненно восхитился Илья, будто журил плутоватого шофера.

Но Фролка опять не согласился:

— Я ее с собой в баню взял. Всю четверть. Вот!

Теперь Илья вспомнил. Как же, право Фролки на внештатную должность виночерпия было неписаным законом. На то он и значился капитаном — не по чину, конечно, а просто по прозванью. И хотя самогонку привез Лопатник, мастер сразу деловито придвинул к себе пузатенькую четверть, бьющую в глаза тугим глянцевым блеском. Капитан и есть, не иначе.

Илье тут же до зарезу захотелось поведать о таком внезапном Фролкином повышении каким-то двум паренькам, попивавшим пивко за соседним столиком и, как ни странно, тоже пялившимся на белый передничек в окошке раздаточной.

— Между пэ-п-прочим, с вами тут рядом чин, а вам хоть бы хны. Вы даже и не знаете, — начал было он улыбчиво и вдруг споткнулся. — Интересно… А вы что, — отодвинул он от себя недопитую кружку, — мэ-м-может, Ульяну еще раньше меня за-за-за… это… знали?

Парни с любопытством оглядели Илью. Зеленая его энцефалитка с капюшоном говорила сама за себя. Геолог, таежный волк. Громадный его кулак, лежавший на столе, был разве чуть поменьше пивной кружки. Парни переглянулись, смолчали, отвернувшись на всякий случай от окна раздаточной.

— Ты с ними. Илья, не связывайся, — пьяно подперев щеку ладонью, сказал Фролка, уставившись перед собой во что-то невидимое, — нынче знаешь какая молодежь, еще те гаврики, чуть что — сразу на дыбки поднимаются. Прямо все психованные.

— Я у н-н-них про Ульяну…

— А это тем более. Из-за бабы еще хуже. Возьми мою Катьку. Я, может, подозреваю, что она с одним нашим геологом путается, а молчу же. А почему, спроси, молчу? — Фролка икнул, отстранился от стола, снова икнул. Как плакал. Илья забыл про парней, уставился на своего мастера: пьяный он, что ли, в дымину — мелет, сам не знает что. — Я знаю-ю… — погрозил Фролка пальцем кому-то невидимому. — Капитан все должон знать, и он знает! То есть это я знаю, — ткнул он себя в грудь. — Хотя, может, и не точно, а пока догадываюсь только. Пере… перед… предполагаю! — еле выговорил Фролка. — Хошь отнекивайся, хошь сознавайся.

— Зачем же ты т-т-тогда прогнал ее на базу?

— Кто — я? Да ты что! — Фролка икнул. — Я и не думал прогонять ее. Она моя баба. Я просто передал с Лопатником, чтобы она ехала в Юхломск сажать огород. Там у нас нарезанный участок есть. Баба Женя еще в апреле отвел. А я проволокой обтянул. Чин чинарем. Сотки три, поди, будет. Пускай привыкает! А то взяла повадку бегать за мной, что я ей, трехлетний ребенок, что ли…

Перед тем как подняться и подхватить своего мастера под руки, Илья поставил ему условие:

— Д-дд-давай сначала к Голубихиным во двор зайдем, на «Андижанец» глянем… Ты что, не знаешь про этот с-са-станок? Зато я знаю. Тебе он ни к чему, ладно, зато мне, м-м-может, интересно.

Фролка что-то мыкнул невнятное, махнул рукой. Рыжая голова его безвольно клонилась книзу, заляпанная глиной маленькая кепка угодила в тарелку с остывшим борщом и так и осталась, — на залоснившейся подкладке лавровым листом глянцево темнел ромбик фабричной марки.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Нового геолога Андрея Званцева в партии не знала ни одна душа.

Да и вообще сама эта новость, что на Чоусминский планшет назначен еще один итээр, даже начальнику партии Уваркину стала известна только вчера — поздно вечером, видимо уже из дома, звонила главный геолог экспедиции Протягина. Она потому и не отложила, как понял потом Уваркин, этого звонка хотя бы на утро, что инженер был принят ею уже в самом конце рабочего дня и выехал из Москвы тотчас же, вечерним поездом.

Ехать Званцеву предстояло всего одну ночь. Царапал о стекла боковой дождик. В ночной темени скрипуче раскачивало бегущую махину, будто поезд вот-вот сорвется с рельсов. И хотя все уже было решено и передумано, что-то накатило на Андрея, — осоловелыми от бессонницы глазами таращился в пустое окно, в котором только и видно было в мелькающем свете полустанков, как катятся вниз дождинки, цепляясь за грязное снаружи стекло.