Наступил вечер. На небе пылал багровый закат. Исламов вернулся поздно. Вытирая складки жирной шеи, он объявил:

— Собирайтесь, едем! Договорились с Тифлисом, нас довезут до границы Грузии, а потом поможет аллах.

Хозяин говорил, задыхаясь от возбуждения и жестикулируя. Волнение хозяина передалось мальчику, и он быстро собрал вещи. Внизу их ждали извозчики.

— Пусть духи дьяволов сожрут этих разбойников! Только за отправку поезда пришлось уплатить десять тысяч рублей! — возмущался Исламов. — А что будет дальше?! Так мы сделаемся нищими!

— К чему сейчас-то, мой повелитель, об этом думать! — успокаивала его жена. — Хорошо, что поедем.

— Нет, так больше продолжаться не может, — говорил он. — Кто-то должен навести порядок в России.

На эриванском вокзале уже стоял состав из восьми вагонов: три вагона третьего класса, остальные — товарные. Тем не менее состав громко называли «спецпоездом». Возле каждого вагона дежурили два-три дашнакских солдата, которые должны были сопровождать поезд до границы Грузии.

Как всегда, места в вагонах распределялись в соответствии с социальным положением пассажиров. Состоятельные купцы и иностранные подданные ехали в вагонах третьего класса, а мелкие торговцы с иранскими паспортами были довольны и тем, что разместились в товарных вагонах. Исламов со своей семьей занял целое купе в вагоне третьего класса. Все вагоны были переполнены. Поезд стоял еще долго. Только в полночь раздались долгожданные звонки, за ними хриплый гудок, и поезд тронулся, направляясь к границе Грузии.

Ехать в товарных вагонах было тесно и неудобно. Лечь было негде. Люди спали сидя. Немногим лучше было и в вагонах третьего класса. Чтобы не задохнуться, двери вагонов держали открытыми.

Больше суток стучали колеса вагонов по армянской земле. Перед заходом солнца поезд дошел до пограничной станции Санаин. Отсюда начиналась территория Грузинской республики. Пассажиров, высыпавших на перрон, тотчас окружили крестьяне, мелкие торговцы — наперебой предлагали свои товары. Снова началась таможенная проверка вещей и личные обыски… Пассажиры запротестовали.

— Не рассуждать! — прикрикнул пожилой армянин в очках и мундире банковского чиновника. — Вы должны знать, что здесь государственная граница, и все обязаны подчиняться установленному порядку!

— Государство… граница… — забормотал разозленный Исламов. — В одной России сто границ развели.

— Вам что, наши законы не нравятся? — вскинулся на Исламова безусый армянин в чипе ефрейтора. — Ну-ка, посмотрим документы, узнаем, что вы за персона!

Исламов почувствовал себя неважно. Холодный взгляд ефрейтора в лихо надетой набекрень каракулевой шапке не сулил ничего хорошего. Он покорно растопырил руки, пока тот обшаривал внутренние карманы его пальто и пиджака. Когда в руках ефрейтора засиял серебряный портсигар, купец инстинктивно потянулся за ним, но тот хладнокровно опустил портсигар в карман своей шинели и тихо проговорил:

— Разве жизнь не дороже?

Исламов затравленно взглянул на него и ничего не ответил. Отвисшая нижняя губа его мелко дрожала.

— Эта вещица будет напоминать мне о вас! — нагло улыбнулся ефрейтор и подчеркнуто вежливо козырнул Исламову.

«Я тебя, подлеца, тоже никогда не забуду, бандит проклятый», — подумал Исламов.

Наблюдая, как строго и придирчиво обыскивают пассажиров, Мухтар понял: показать страх или волнение — значит умереть! И когда один из солдат подошел, чтобы его обыскать, Мухтар не задумываясь снял с себя рубашку и протянул ее солдату. Стал было снимать брюки, но тот, рассмеявшись, остановил:

— Не надо, видно, что у тебя одни вши, — и вернул рубашку.

Мальчик облегченно вздохнул.

Путешествие продолжалось. Дорога шла в горах, вокруг свистел ледяной ветер. За ночь Мухтар закоченел. Он вертелся на жесткой скамейке, пытаясь согреться, но ничего не помогало. Особенно холодно стало к утру. Но Мухтар утешал себя тем, что не только ему, а всем холодно — что поделаешь! Даже Исламов, уж на что был тепло одет, и тот продрог. Усевшись завтракать, хозяин налил себе и жене по полной чашке вина, они выпили и закусили куском курятины. Заметив, что Мухтар посинел от холода и дрожит, он налил полчашки и протянул ему.

— Что это? — стуча зубами, спросил Мухтар.

— Вода зем-зем! — смеялся Исламов.

— Спасибо, ага, но я уже пробовал ее в Мекке.

— Эта лучше той, пей! Эта вода не соленая, она согреет тебя.

— Исламов, что вы делаете? — укоризненно сказал сидевший рядом старик. — Во-первых, он еще ребенок, а во-вторых, мусульманин, к тому же ходжа.

— Ну, тогда я выпью за твое здоровье, ходжа! — рассмеялся купец и налил себе очередную чашку.

Исламов заметно захмелел. Он попытался еще раз угостить Мухтара вином.

— Нет, нет… Не буду! — отклоняя протянутую ему чашку, мальчик нечаянно толкнул руку Исламова, и вино пролилось купцу на пальто. Исламов со злостью выплеснул остатки вина в лицо Мухтару, а левой рукой с размаху ударил его по щеке.

Все дорожные обиды и унижения всколыхнулись в Исламове. А беззащитность мальчика только подливала масла в огонь.

— За что? — воскликнул Мухтар, закрывая лицо руками. — За что? — в сердцах повторил он.

В ответ Исламов с расчетливой жестокостью ударил его еще и замахнулся в третий раз, но почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Это был молодой светловолосый армянин, по виду рабочий, он сел в вагон на одном из полустанков и ехал всю дорогу стоя. Исламов обернулся к нему:

— Что тебе надо? Кто ты такой?

— Не смейте бить мальчишку! — грозно сказал светловолосый незнакомец.

— Посмотрите на этого защитника, — воскликнул распаленный Исламов. — Он мне указывает! — Исламов встал, сверля армянина огнем пьяных глаз. — А ты знаешь, как дорого я за этого паршивца заплатил?! Он мой нукер, мой слуга. Захочу — живым в землю закопаю!

— Смотри, как бы самому в земле не оказаться, — спокойно проговорил незнакомец. — Слуга, а не твой раб!

— Именно раб. Я купил его!

— Ничего, скоро мы избавим рабов от таких господ, как ты, толстопузая сволочь, — ответил заступник Мухтара.

— Мусульмане, посмотрите на него, это же большевик! — завопил Исламов. — Я тебя сдам кому следует.

— Руки коротки! — ответил незнакомец.

Мухтар боялся подать голос. Он сидел на полу вагона, уткнувшись подбородком в колени, дрожал от страха и холода.

Исламов озирался, пытаясь найти поддержку у окружающих, но все отводили глаза, явно не желая вмешиваться. Он вернулся на свое место, но еще долго бормотал про себя ругательства и продолжал пить. Когда завтрак был закончен, он вспомнил о Мухтаре, сунул ему кусок чурека и брынзы и коротко бросил:

— На! Жри!..

На одном из разъездов молодой человек почти на ходу спрыгнул и спокойно зашагал к будке обходчика.

В вагон вернулись конвоиры. Встретив недовольный взгляд купца, они, улыбаясь, переглянулись между собой. Один из них, помоложе, встал у окна и протяжно, печально запел:

Солдат пел долго. Мухтар очень жалел, что не понимает слов его песни. Он смотрел на солдата, на его молодое, смуглое лицо, кустистые брови и черные строгие глаза, и он казался ему добрым, отзывчивым человеком. На солдате была простая грубая одежда, самодельная обувь мехом наружу и мохнатая папаха. Подобные парни почти на каждой станции попадались ему на глаза. «Наверно, он с гор», — думал Мухтар.

Вид этих суровых людей с загорелыми лицами и руками, огрубевшими от тяжелой работы, вызывал у Мухтара симпатию. Ему хотелось подойти к молодому солдату, заговорить с ним, сказать какие-то хорошие слова и шепнуть: «Брат мой, помоги мне убежать от Исламова!» Но он не знал армянского языка, да и боялся рисковать.