— Чтоб вы сдохли!

— И вам тоже всего доброго. Хотя, с другой стороны, Лев Семенович, стоит ли так убиваться? Как-никак, вы теперь — не обыкновенный ворюга, а серьезный капиталист. Собственный завод имеете по производству арматурных блоков. Он, все-таки, тоже денег стоит! Поработайте на благо России — глядишь, и вернуться к вам ваши денежки. Причем довольно быстро. Глядишь, месяцев через 18 выйдете на первую прибыль…

— Через 18 месяцев! А как же ваши обещания четырехсотпроцентой рентабельности?

— Господи, Лев Семенович, вы же строитель со стажем. Неужели все, что научились — откаты делать да взятки давать? Не бывает такой рентабельности! Мы же не наркодельцы, правда? 15–17 процентов в год, и то не сразу — тоже немало.

— Это нечестно, — вдруг жалобно произнес Бородянский, будто только что осознал весь траур своего положения.

— Что есть, то есть, — вздохнул Витек, горестно качая головой. — Мне самому даже как-то стыдно. Больше никогда никому не буду говорить неправду. Вот прямо сейчас пойду исправляться.

— Я вас убью, — пообещал Бородянский.

— Не надоело вам обещать?.. Нет, мы бы с вами еще поболтали, но нам и вправду пора. Неудобно так засиживаться в чужом офисе… Пашка, глянь, что там на улице — никак дождь опять пошел? Вон как по стеклам барабанит.

— Это не дождь, это пожарные с брандспойтами приехали, митингующих разгонять, — сообщил юноша.

Бородянский сидел в директорском кресле и не верил, что все это происходит именно с ним. Его мобильник вдруг зазвонил, Лев Семенович поднес аппарат к уху и услышал спокойный голос вице-премьера.

— Тут до меня странные слухи дошли, — сообщил чиновник, за креслом которого в этот момент застыл изваянием, в ожидании дальнейших указаний, невидимый Бородянскому следователь налоговой милиции.

Начальник треста попытался придать голосу нормальное звучание. Не получалось — откуда только появились хрипота и легкое запинание? Но чем больше он запинался, тем суровее становился голос в трубке, и слушая его, Бородянский запинался все сильнее и сильнее. На лбу его стал проступать пот.

Чеботарев молча смотрел на человека, которого он знал могучим и недосягаемым, как пик Коммунизма, и странное подобие жалости покалывало его с другой стороны груди. "Так вот, оказывается, как выглядит возмездие", — подумал он.

Бородянский дал отбой и невидящими глазами посмотрел в его сторону. Он окончательно обмяк и стал похож на сдутую куклу. От недавнего урагана не осталось и слабого дуновения.

— Ты не можешь вот так просто взять и уйти, — почти прошептал он.

— Раньше не смог бы, — собрав волю в кулак, холодно ответил Чеботарев, — но вы сами научили меня этому. Прощайте, — и повернулся к выходу.

— Купите у меня завод обратно, — почти жалобно попросил Бородянский.

— Он нам без надобности. — сообщил Витек. Но тут Чеботарев просто не выдержал, резко вернулся и сел за стол.

— Ты чего делаешь? — удивился его приятель, но он только отмахнулся.

— Почем? — спросил Чеботарев у Льва Семеновича?

— Э-э… четыре миллиона.

— Да вы в своем уме? Сами знаете, в его восстановление вложено от силы полтора.

— Ну хорошо… Пусть будет полтора.

— А то, что мы вас же спасли от тюрьмы — ведь это при вашем попустительстве он был полностью разворован! — ведь тоже чего-нибудь да стоит?

— Тогда миллион, — в отчаянии произнес Бородянский.

— Вот это другой разговор… Можем хоть сейчас заново оформить все бумаги. Только знаете — мы этот миллион не вам отдадим, а Арцибульдеру. Во-первых, он хоть и вор в законе, но почестней вас будет, во-вторых, вам же лучше, сможете спать спокойно, не опасаясь, что он вас убьет. Договорились?

— У меня ж еще на пол-лимона долгов! — всхлипнул Бородянский.

— Да у тебя одна квартира больше стоит! — разозлился Витек. — Уж я то видел, я то знаю… Обменяешь ее на какой-нибудь район, подальше от Москвы, зато поближе к Ленинграду — и всего делов!

— Елена меня убьет, — вздохнул Бородянский, глядя в пол.

— Вы уж извините — вас, получается, при любом варианте кто-нибудь да ухайдакает — либо дочь, либо начальство, либо Арцибульдер… — несмотря ни на что Чеботарев так и не мог заставить себя перестать обращаться к бывшему руководителю на "вы". — Так что — будете завод продавать? Распечатать соответствующие бумаги?

— Валяйте, — устало кивнул Бородянский.

Завод достраивался. Вздымались в небо вымытые сначала строителем, а потом дождями свежеоштукатуренные стены. Блестели стекла в пластиковых рамах. Чахлые по молодости саженцы обживались в не по размеру больших ямах, выложенных по краям кирпичиками ("на вырост рыли" — пояснял Палыч). Через неделю завод должен был выдать первую продукцию.

Троица незадачливых рэкетиров тем временем завершала строительство первого гаража, но мстительный Палыч уже прикидывал для них новую работу. Филипп ныл на непогоду и примерзающие руки, Булыга работал молча и как будто даже с удовольствием, а вечером в рабочей столовой так наворачивал приготовляемый стариком-сторожем борщ, что зубы клацали. Молчание старшего брата с лихвой компенсировал Шора, засыпающий Палыча расспросами обо всем, что по недоразумению проезжало, пролетало или проходило мимо него. Палыч терпеливо разъяснял, осознавая, что постижение истин есть неотъемлемая часть перевоспитания, а к вечеру пил анальгин от головной боли. Зато после его бесконечных рассказах о войне голова начинала болеть у Филиппа.

Сейчас троица была занята перетаскиванием цемента из под навеса к месту возведения последней стены гаража. Булыга держал деревянные носилки с одной стороны, Шора прогибался под ними с другой, а Филипп остервенело вонзал лопату в кучу под целлофановым навесом и сгружал ее на это первобытное транспортное средство. За происходящим, спрятавшись под зонтик, зорко следил Палыч.

— Какие бабки упустили, — ворчал Филипп, хлюпая размякшими от дождя башмаками. — Могли бы сейчас в портвейне купаться вместо этой Колымы…

— А мне здесь нравится, — буркнул Булыга. — Харчи нормальные, труд физический, здоровью, значит, на пользу… Ты бы, Палыч, к ужину еще пузырь поставил — цены б тебе не было!

— Не положено, — отрезал надзиратель-любитель.

— Жмотяра позорный, — резюмировал Филипп, и в сердцах скосив зрачки в стороны, швырнул очередную порцию цемента мимо носилок прямо в ботинок Шоре.

— Ты чего творишь, добро разбазариваешь! — заорал Палыч, после чего добавил: — Теперь мяса в суп не получишь.

— А я забастовку объявлю! Нет такого закона, чтобы без мяса кормить!

— Ты и вправду, Палыч, обеспечил бы нормальные условия труда, — поддержал приятеля и Булыга, — поставь пузырь, жалко тебе, что ли?

— Закончите до вечера стенку класть — будет вам водка.

— А косяк? — поинтересовался обнаглевший Филипп.

— Накося! — показал ему дулю Палыч.

— Заметано, — обрадовался Булыга и сам начал прикрикивать на остальных, чтобы быстрее работали, после чего так помчался с тележкой к недостроенному гаражу, что Шора не помогал ему, а только болтался сзади колясок, как привязанный, с трудом успевая перебирать ногами по земле. Палыч только головой вслед покачал.

— Сколько волка не корми, а его все равно выпить тянет, — вздохнул он.

Напрасно, впрочем, Филипп неустанно жаловался на семью: другой человек имел сейчас на это больше законных оснований. Лев Семенович Бородянский, еще недавно — глава строительного треста, совладелец нескольких предприятий, гроза врагов и любимец правящей элиты, сейчас трясся на жестком сидении купе железнодорожного вагона, который уносил его не то в Воронеж, не то в Урюпинск — короче, с глаз долой от вице-премьера, который сразу после вызова "на ковер" и выяснения всех обстоятельств дела снял его с должности и объяснил, что на свободе он может остаться только в том случае, если в течении недели вернет ему долг ("можно без процентов" — милостиво сообщил чиновник, барабаня пальцами по столу). Впрочем, многоопытный Лев Семенович был вполне уверен как раз в обратном: вернув свои деньги, высокопоставленному чинуше уже не будет нужды покрывать его, Бородянского, темные делишки. И в самом деле, следователь из налоговой милиции, как верная гончая, смирно ждала сигнала, а пока прикапливала компромат. А когда Бородянский заикнулся Елене о мысли разменять квартиру, то ему напомнили, что жилплощадь оформлена на ее, любимой дочурки, имя, и расставаться с ней чадо не собирается.