Тогда невозможно было предположить, да и в голову такое прийти не могло, что наша последняя с ним в жизни встреча (последняя задушевная, откровенная, несуетная, потому что будут еще и позже, но другие, не такие запоминающиеся) произойдет… в сауне. Это будет 1 мая 1977 года в Красной Пахре, в доме отдыха «Известий», куда и он, и я совершенно случайно, каждый порознь, приедем на праздники, дико обрадуемся, что встретились, пойдем в сауну и просидим там, наверное, часов пять в компании очень симпатичных людей, но словно забудем о них и будем друг с другом говорить, говорить, говорить, а сидящие рядом с нами, видимо, поймут, что мы истосковались по «нашему трепу» (лучшего собеседника у меня никогда не было и не будет — в Магадане, куда он внезапно прилетел, мы с ним проговорили, кажется, все трое суток, что он там был), не будут нам мешать и даже наоборот — своим «отсутствием присутствия» создадут вполне удобную атмосферу для «задушевки».
Поступив в школу-студию МХАТ, Володя начнет «делать себя» и, если можно так сказать, в физическом плане. Он начнет «качаться», и очень скоро руки, плечи, да и вся фигура его приобретут тот спортивный абрис, которым он запомнится всем видевшим его, особенно на пляже. Кстати, единственный вид спорта, в котором он себя чувствовал как рыба в воде, — простите за каламбур — это плавание. Плавал он хорошо и даже «демонстрировал» баттерфляй, правда, на не очень длинные дистанции.
Помню, летом 57-го мы впервые вдвоем поехали на Черное море. Притом поехали как раз в то время (большие оригиналы!), когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи. Нас друзья уговаривали не ехать именно в эти числа, мол, когда еще подобное можно будет увидеть. Но мы на это отвечали, что, мол, в таком скопище людей, которое ожидается, все равно ничего толком не увидишь, что будут сплошная суета и столпотворение, а на юге зато в это время будет менее многолюдно и более спокойно.
Последнее, действительно, оправдалось. Мы сняли в Хосте маленький отдельный домик недалеко от моря и провели незабываемый месяц. (Впервые на море, вдвоем, еще не женатые…)
В первый же день по приезде, как только нашли себе жилье, тут же побежали на пляж. Но, увы, в этот день, как назло, был шторм 3–4 балла и купаться было запрещено. На пляже никого не было, так как волны заливали его почти полностью и даже иногда шумно разбивались о стену набережной, где фланировали отдыхающие или с ее парапета смотрели на разбушевавшуюся стихию. Правда, несколько смельчаков все же качались на волнах метрах в тридцати от берега. И мы решили к ним присоединиться…
Как известно, входить в море даже при таких волнах не очень сложно, как и «забираться» на них в море. Но вот выходить на берег…
Короче, «покачавшись», нанырявшись и прилично устав (вот уж действительно дорвались), решили, что на первый раз хватит. И тут началось… Мы еще не знали, что выбираться надо с малой волной, которая обычно идет вслед за двумя-тремя самыми большими волнами. Пару раз нас переворачивало и протаскивало по камням… Хорошо, что рядом были ребята, которые, поняв, что мы «новички», подсказали, как надо вылезать на берег, и следующая наша попытка оказалась удачной. Больше в такие волны мы уже не полезли.
На следующий день море стихло, и Володя показал мне, что он все-таки научился делать заднее сальто (прыгал он с волнореза) и «входить в воду» почти по всем правилам. Дело в том, что примерно за год до этого — после того, как мы поступили в МИСИ и, проучившись неделю, оказались в колхозе на уборке картошки, в деревне, стоявшей на берегу реки, — он пытался «крутить заднее», но всякий раз смешно и больно шлепался в воду спиной. Однажды даже не на шутку обиделся на меня, когда, вынырнув после очередного болезненного — в прямом смысле этого слова — прыжка, услышал мой дикий смех. А не смеяться было, действительно, невозможно — так неуклюже и по-клоунски он бултыхнулся с берега в реку. Но после каждого такого неудачного прыжка он снова повторял попытку за попыткой, хотя, честно говоря, прыжки лучше не становились. И вот теперь — пожалуйста…
— Васечек, где же это ты научился? — спросил я удивленно.
— А вот не скажу. Давай лучше и тебя научу.
— Нет, нет, нет. Я не по этой части…
Кстати, там же, «на картошке», в деревне, мы как-то увидели стреноженных и без седел коней, пасущихся на лугу. Никого из деревенского «начальства» поблизости не было. Володя расстреножил одну из лошадей, на которой была уздечка, мы помогли ему взобраться на лошадь, и он поехал. К счастью, кобыла оказалась довольно смирной и послушной и как бы нехотя, но все же побежала медленной рысцой. Володе этого показалось, видимо, мало, он ударил ее голыми пятками по бокам, дернул уздечку, лошадь резко рванулась, и… он кубарем слетел на землю. Кобыла, отбежав немного, остановилась. Я и еще кто-то из наших однокурсников поспешили к Володе. Он лежал, и я было подумал, что он сломал себе ногу или руку. Но, слава богу, все обошлось, хотя горбом он приложился очень прилично. Еле разогнувшись, сказал:
— Надо обязательно еще раз попробовать. Она уже меня начинала слушаться…
— Васечек, не надо. Ты же еле разогнулся…
— Ничего страшного. Вон, видишь, она не уходит, ждет меня.
Лошадь и вправду стояла метрах в десяти и, казалось, понимающе смотрела на нас, словно говоря своим видом, что, мол, он сам виноват, а она тут ни при чем. Мы опять помогли Володе взобраться, он сел и не резко дернул уздечку. Лошадь пошла шагом, потом медленно побежала, затем прибавила. Но Володя на этот раз, видимо, решил не испытывать судьбу и не «шпорил» ее пятками.
Доехал до леса, повернул, доскакал до нас и, спрыгнув на землю, сказал, что без седла все-таки очень неудобно ездить.
— А ты раньше разве ездил?
— Да нет, первый раз. Но я думаю, что в седле все-таки удобней…
«Когда муж такой шальной мужик, жена, конечно, должна его в руках держать», — вспомнилась с улыбкой сказанная Мариной Влади полушутливая-полусерьезная фраза в недавнем двухчастевом телефильме о Володе. Да, в его характере, неудержимом, а часто и шальном, было что-то от той молодецкой, истинно русской удали, которая самозабвенно осознает свою добрую и жизнерадостную силу, так точно переданную словами поэта: «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» Эта переиначенная — как всегда, остроумно — строчка Кольцова в песне (одной из первых в спортивном цикле) о метателе молота, если продолжить ее как развернутую метафору, «раззудила плечо» искрометного и ошеломляющего юмора в его песнях, касающихся спорта (да и не только спорта, естественно), который всегда привлекал Володю темой борьбы с противником, с собой, с обстоятельствами. Конечно, вся эта борьба окрашена веселой иронией или даже откровенным ерничанием. Но это только потому, что (я уже об этом писал) все песни Володи во многом похожи на своего создателя, — хотя смешное и драматичное в спорте очень часто идут действительно рядом. И если условно положить на одну чашу весов все написанное В. Высоцким в «трагических тонах» (исключив военную тематику), а на другую — все смешное и остроумное (которым буквально искрятся его многочисленные циклы), то, безусловно, перетянет последнее, приближая нас к правильному пониманию и представлению его как человека. А это — главное, чему подчинены все мои воспоминания о Володе.
Михаил ТАЛЬ
Он охотно «играл черными»
Никогда не мог предположить, что мои встречи с Владимиром Высоцким, знакомство с этим удивительным человеком будут представлять интерес для читателя, иначе еще тогда, в дни знакомства, записал бы все поподробнее. Но кто же знал…
Добрые отношения наши сохранялись долгое время, и диким было узнать в летние дни 1980 года, когда наша шахматная команда готовилась к чему-то в Новогорске, к чему, уже и не помню, новость, которая потрясла многих.
А познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах. Было это весной 1963 года. Незадолго до этого мне в Москве сделали операцию — я должен был задержаться в столице, и мне предложили участвовать в матче на первенство мира Ботвинник — Петросян в качестве шахматного обозревателя газеты «Советский спорт» — в роли комментатора матча. Решили предоставить мне возможность отыграться, поскольку предыдущий матч Ботвинник — Таль комментировал Петросян.