В детстве у нее похитили ребенка и она считала, что это сделали эти маленькие существа.

Горожане в общем-то снисходительно отнеслись к приезду затейливых людей. Никто не понимал, что значит — показывать ожившее прошлое. Паноптикум что ли? Бибисер, который должен был знать все, отмалчивался. Уважаемые мамаши говорили дочкам, что они увидят, как выглядели их бабушки и прабабушки, а уважаемые папаши уверяли сыновей, что те увидят, каковы были их дедушки или прадедушки в гневе.

Так или иначе на представление пришли все уважаемые люди. Среди них присутствовало и семейство Робийяр, которое собралось в полном составе в Саванне.

Слушая эти сплетни в очереди за билетами, Джекки Уилкс думал:

“Презанятная шутка должна получиться. А жаль, что никто не знает, чей я сын.

Я сын пионера штата, который проложил железную дорогу в самые глухие уголки наших земель. Моего отца звали Иеремия Уилкс. Не уверен, что кто-нибудь об этом помнит. Хотя его железная дорога пользуется успехом. А сын — нищий поэт. Матушка, когда у нее наступают проблески сознания, говорит, что отец был замечательный человек.

И я замечательный. Только об этом никто не знает”.

Толпа увлекла Джекки в зал.

Люди были в напряжении.

Дали первый сигнал к началу. Вышел служитель в форме и заорал: “Спешите бояться. Самое страшное позорище-зрелище на свете. Сшитые из разных человеческих частей карлы”.

Джекки сидел неподалеку от кулис из-за которых выбегали артисты — презанятные люди. Их выход предваряло шушуканье и подглядывание в дырки занавеса — карлы боялись первого выступления.

За зрителями также наблюдал человек, с выпученными глазами, которого карлы звали мистер Галлимар. Он шептал себе буквально под нос, но Джекки различал:

“Похож, похож. Как на портрете. А вот этого мне не показывали. Видно мелкая сошка в городе”.

Первое отделение было удивительным. Карлики показывали всевозможные чудеса: резали себе носы. Пришивали их к разным частям тела. — Зрители восхищались. Самый страшный трюк был, когда маленькому человеку по имени Локки зашили рот настоящей иглой, а он потерял сознание, его унесли за кулисы. Вместо него выбежала карлица по имени Сюзи, которая глотала иголки и изрыгивала из чрева огонь. — Зрители ужасались.

Хотя это все умели и прочие шарлатаны. Просвещенные люди Саванны начали шептаться, что их ожидания обманули.

И вот тут наступило самое интересное. — Второе отделение.

Мальчишки прекратили разносить по партеру орешки и мороженое: кто-то их предупредил, что во время второго отделения отвлекать зрителей едой не надо.

Вышел конферансье, толстый пузатый джентльмен во фраке, и дирижер оборвал энергичный туш.

В полной тишине конферансье объявил:

— Уважаемые дамы и господа, вторая часть нашего фантастического представления.

“Оживление умерших города Саванны и прочие страсти давних времен” Люди замерли.

Зрители поняли объявление так, что карлы должны показать каким-то образом Саваннским жителям их бабушек и дедушек.

Заиграла тихая музыка. Погас свет, раскрылся занавес. На сцену поползли какие-то тени, и свет стал усиливаться.

— А-а! — закричала одна леди. — Это не мертвецы! Это опять карлы!

По рядам пронесся шумок разочарования. В самом деле на арену цирка вышли прежние карлы, но уже без всякого грима, но они не пугали одним своим видом.

Все это были почти старики, у которых колыхались огромные животы, а на ноги были одеты клоунские башмаки.

Актеры поставили перед собой зеркала и начали гримироваться.

Зрители переглянулись. Это что-то означало. Сюжет представления оказался более хитрым, чем ожидали. Вдруг у карлов стали исчезать животы. Неприятные старики превращались в галантных невысоких мужчин, знающих толк в женщинах и манерах, старики-карлы еще более безобразные, вдруг стали похожи на хорошеньких девушек.

Тут же вынесли целый гардероб на стойках — современные все платья, по моде, которой придерживались в Саванне.

И вдруг жители города начали узнавать нечто знакомое в том, что показывали уродцы.

Первой опомнилась бабушка Робийяр.

Она громко сказала:

— Смотрите! Вон та карла! Да это же вылитая я в молодости, — зрители рассмеялись. — Держите эту красотку, — заорала вдруг неугомонная женщина: — хочу, чтобы со мной жила эта молодая “особа”. Я дам ей пансион.

Потом нахмурился Пьер, узнав в другой шарлатанке нечто отдаленно напомнившее ему Кэролайн.

Что это за шутки?

Остальные зрители тоже напряглись. Они почувствовали жуткое мастерство карлов и правдивость их заверений, обещавших какое-то мифическое восстановление прошлого.

Вдруг выбежал маленький человечек и показал всем дощечку, на которой было написано “Любовь мистера Пэтифера”. Скандальный шумок понесся по рядам, и следом выкатился артист, который… был как две капли воды похож на Пэтифера — только карл.

Он вел себя довольно странно: разбросал у себя под ногами карты и стал прыгать по ним, как прыгают маленькие дети по рисованным на земле квадратикам. Потом стал выкрикивать ругательства, нелепым образом их картавя, отчего они становились похожи на общеупотребительные слова.

На его душераздирающие крики выбежали лошади в дамских чепцах. Пэтифер подходил к каждой, целовал ее и называл каким-нибудь ласковым именем, с обязательной прибавкой “дорогая”. Каждый раз какая-нибудь из сидящих в зале дам при очередном имени громко охала и злобно шептала что-то в адрес Пэтифера.

К представлению начинался нездоровый интерес. Дамы в партере стали вести себя так шумно, что на них обращали внимания больше, чем на артистов. Кто-то начинал смеяться уже над зрителями, а не над карлами.

В зале сидел по-видимому таинственный “дирижер-организатор” представления, который сообщил карлам все пикантные подробности о жителях города, но он не давал о себе знать. Люди спрашивали друг у друга, кто это мог быть.

А тем временем лошади все выбегали и выбегали. Наконец, вместо них выбежала карликовая женщина, и по залу разнесся ропот:

— Жена Пэтифера!

— Юния!

— Похожа!

— Скандал!

— Хорошо, что миссис больна!

— Как будто чувствовала!

За нею выбежал карлик в костюме молодого денди. По залу разнесся шепот — Филипп!

Джекки Уилкс вздрогнул. Филипп Робийяр? Родственник девушки, с которой он ехал в поезде.

Этот “Филипп” начинает бегать вокруг дамы, изображающей жену Пэтифера, которая кричит: “Ох, жарко, горю! Пожар в душе”. Молодой человек выливает на нее ведро воды, дама благодарит его за это и начинает живехонько сбрасывать с себя одежды. В действиях карлицы наступает пикантный момент. Она приговаривает: “Сейчас я вам что-то покажу”.

Джекки увидел того, кого называли мистером Пэтифером. Он сидел недалеко от него на трибуне.

Его глаза были налиты кровью как у быка, который гонится за тореадором.

Он шептал проклятия в адрес Юнии, но не отрывал глаз от представления.

Жена Пэтифера разделась и осталась в трико телесного цвета. На груди у нее были прилеплены бриллианты.

Она их стыдливо прикрывает шляпкой. Карл-Пэтифер испуганно спрашивает, где ее бриллианты. Карлица мстительно кричит, что это Филипп украл их у нее. Пэтифер берет в руки бумажный нож и страшно им потрясая, бросается на карла, изображающего Филиппа. Юния радостно хохочет. Филипп ловко увертывается от Пэтифера и со смешным криком “дядя, дядя, помогите!” убегает за кулисы.

Вместо него выбегает карл, которого зрители называют покойником Даром Бибисером.

Маленький человечек, которого Джекки видел на платформе и которого среди зрителей называет Мартином стыдливо ерзает на месте и с возмущением обращается к загадочному джентльмену, что сидят рядом с ними.

Дар Бибисер встречается на сцене с карлом, которого среди зрителей безошибочно определяют капитаном Макинтошем.

В зале стоит гомерический хохот. На Макинтоше оказываются надеты пять пар сапог: которые он снимает один за другим и кидает в Бибисера, пока не остается совсем босым.