Былъ приспособленъ рядъ казематовъ, въ которыхъ, въ теченіи многихъ лѣтъ, не были помѣщаемы арестанты (такъ называемыя испытательныя камеры Трубецкого равелина). Правительство надѣялось, что въ этихъ камерахъ оно можетъ похоронить заживо своихъ враговъ и что теперь ужъ объ ихъ судьбѣ никто не узнаетъ. Но какими-то путями письма успѣвали проникать даже сквозь толстыя стѣны равелина: мало того, — эти письма публиковались въ революціонной прессѣ. Такимъ образомъ, обнаружились тайны одного изъ самыхъ секретныхъ уголковъ крѣпости. Еще позднѣе нѣкоторые изъ заключенныхъ въ вышеуказанныхъ казематахъ увидѣли, въ концѣ концовъ, свѣтъ божій. Весьма вѣроятно, что сначала правительство думало держать ихъ замурованными въ равелинѣ въ теченіе двѣнадцати-двадцати лѣтъ, т.-е. весь срокъ каторги, на который они были осуждены, а, можетъ быть, и въ теченіе всей ихъ жизни. Но, опять-таки, въ страшный равелинъ попадала такая масса народа и узники умирали или сходили съ ума въ немъ съ такою быстротою, что пришлось оставить первоначальный планъ, и когда многіе изъ заключенныхъ были уже на краю могилы, — выслать ихъ въ Сибирь.

Но все же въ крѣпости имѣлись «oubliettes», откуда не проникала никакая вѣсть, можетъ быть, съ того времени, какъ онѣ были построены. Я имѣю въ виду, конечно, Алексѣевскій равелинъ, эту государственную тюрьму par excellence, нѣмую свидѣтельницу столькихъ преступленій русскаго правительства. Всякій въ Петербургѣ знакомъ съ ея страшнымъ именемъ. Правительство считало этотъ равелинъ самымъ надежнымъ мѣстомъ и въ немъ содержалось всего два человѣка. Но, какъ читатели видѣли, лишь только въ равелинѣ оказалось вмѣсто двухъ — четыре заключенныхъ, нѣмой равелинъ началъ выдавать свои тайны. Караульные солдаты попали подъ судъ. Но кто поручится, что новые солдаты, назначенные на мѣсто прежнихъ, не будутъ передавать писемъ изъ равелина?

Вслѣдъ затѣмъ правительство… возстановило тюрьму въ Шлиссельбургѣ[24].

Въ 60 верстахъ отъ Петербурга, при истокѣ Невы изъ Ладожскаго озера, стоитъ эта мрачная крѣпость на одинокомъ островѣ. Вокругъ нея расположенъ маленькій заброшенный городокъ, за всѣми жителями котораго легко слѣдить, — такъ что цѣлые годы могутъ пройти, прежде чѣмъ революціонеры смогутъ найти какіе-либо пути для сношенія съ крѣпостью и для пропаганды въ ея предѣлахъ. Такимъ образомъ, русское правительство, настолько нуждающееся въ средствахъ, что оно не можетъ истратить какихъ-нибудь 10.000 руб. для починки сгнившихъ и разваливающихся зданій Карійской тюрьмы, не задумалось истратить 150.000 руб. для приспособленія Шлиссельбургской крѣпости въ новую государственную тюрьму, куда будутъ посылаемы наиболѣе энергичные революціонеры, приговариваемые къ каторжнымъ работамъ. Судя по израсходованнымъ деньгамъ, можно бы подумать, что новая тюрьма, по удобствамъ и роскоши, представляетъ нѣчто въ родѣ дворца; но дѣло въ томъ, что деньги расходовались не столько въ цѣляхъ удобства арестантовъ, сколько на приспособленія для тщательнѣйшаго надзора за ними и на предотвращеніе какихъ-либо попытокъ ихъ сношенія съ внѣшнимъ міромъ.

Кто былъ посланъ туда? Намъ извѣстно около дюжины именъ, но сколько тамъ заключенныхъ — никто не можетъ сказать. Какова будетъ ихъ дальнѣйшая судьба? Опять-таки никому неизвестно. Не попытаются ли утопить ихъ тамъ? Можетъ быть… Или ихъ разстрѣляютъ одного за другимъ, «за нарушеніе тюремной дисциплины», какъ разстрѣляли Минакова, или полковника Ашенбреннера[25], который былъ «помилованъ» и былъ посланъ въ Шлиссельбургѣ лишь для того, чтобы его тамъ тайкомъ разстрѣляли! Или ихъ оставятъ въ покоѣ, ожидая, пока они, одинъ за другимъ, перемрутъ, снѣдаемые цынгой и чахоткой? Возможно и это. Никто до сихъ поръ не знаетъ дальнѣйшей судьбы Шлиссельбургскихъ узниковъ. Скрытые за толстыми стѣнами крѣпости, тюремщики и придворные могутъ дѣлать съ заключенными, что имъ заблагоразсудится, — пока не настанетъ день русскаго «14-го іюля», который смететъ съ лица земли и эти позорныя тюрьмы и позорящихъ міръ тюремщиковъ.

Глава IV. Отверженная Россія

На пути въ Сибирь

Сибирь, страна изгнанія, — всегда являлась въ представленіи европейцевъ страной ужасовъ, страной цѣпей и кнута, гдѣ арестантовъ засѣкаютъ на смерть жестокіе чиновники или убиваютъ непосильной работой въ рудникахъ, страной, въ которой народные массы стонутъ отъ невыносимыхъ страданій и въ которой враги русскаго правительства подвергаются страшнымъ преслѣдованіямъ. Навѣрное каждый, кто пересѣкалъ Уральскія горы и останавливался на водораздѣлѣ, гдѣ стоитъ столбъ, съ надписью «Европа» на одной сторонѣ и «Азія» на другой, — не могъ побороть чувства нѣкотораго ужаса, при мысли, что онъ вступаетъ въ страну скорбей… Многіе путешественники, вѣроятно, думали про себя, что цитата изъ Дантовскаго «Ада» была бы болѣе умѣстна на этомъ пограничномъ столбѣ, чѣмъ вышеприведенныя слова, которыя претендуютъ разграничить два материка.

Но, по мѣрѣ того, какъ путешественникъ спускается ниже къ роскошнымъ степямъ Западной Сибири; по мѣрѣ того, какъ онъ наблюдаетъ сравнительную зажиточность и вмѣстѣ съ тѣмъ независимость сибирскихъ крестьянъ и сравниваетъ эти черты ихъ быта съ нищетой и рабскимъ положеніемъ крестьянъ въ Россіи, — онъ начинаетъ задумываться, знакомясь съ гостепріимствомъ «сибиряковъ», которыхъ онъ считаетъ бывшими каторжниками, а также съ интеллигентнымъ обществомъ сибирскихъ городовъ, и не видя въ тоже время никакихъ признаковъ ссылки, не слыша о ней ни слова въ повседневныхъ разговорахъ, или же лишь въ формѣ хвастливаго заявленія «сибиряка», — этого восточнаго янки, что ссыльнымъ въ Сибири живется лучше, чѣмъ крестьянамъ въ Россіи, — путешественникъ склоненъ бываетъ подумать, что его прежнія представленія о великой ссыльной колоніи были нѣсколько преувеличены и, что, въ концѣ-концовъ, ссыльнымъ, можетъ быть, и не такъ плохо въ Сибири, какъ объ этомъ говорили сантиментальные писатели.

Многіе путешественники по Сибири, — и не одни лишь иностранцы, — впадали въ подобную ошибку. Лишь какая-нибудь случайность: встрѣча съ арестантской партіей, тянущейся по невылазной грязи, подъ проливнымъ осеннимъ дождемъ, или возстаніе поляковъ по круго-байкальской дорогѣ, или встрѣча съ ссыльнымъ въ якутскихъ дебряхъ, въ родѣ описанной съ такой теплотой Адольфомъ Эрманомъ въ его «Путешествіяхъ», — лишь одно изъ подобныхъ случайныхъ обстоятельствъ можетъ натолкнуть путешественника на размышленія и помочь ему раскрыть истину, трудно замѣчаемую, благодаря оффиціальной лжи и обывательской индифферентности; повторяемъ, обыкновенно лишь такія случайности открываютъ глаза путешественнику и онъ начинаетъ видѣть ту бездну страданій, которая скрывается подъ этими простыми тремя словами: ссылка въ Сибирь. Тогда онъ начинаетъ понимать, что, помимо оффиціальной исторіи Сибири, имѣется другая, глубоко печальная исторія, страницы которой, со времени завоеванія Сибири и до настоящаго времени, написаны кровью и повѣствуютъ о безконечныхъ страданіяхъ. Тогда онъ узнаетъ, что какъ ни мрачно народное представленіе о Сибири, но все-таки свѣтлѣе ужасающей дѣйствительности; онъ видитъ, что потрясающіе разсказы, которые ему приходилось слышать давно, еще во времена дѣтства, и которые онъ считалъ принадлежащими къ области давно минувшаго, являются лишь слабымъ воспроизведеніемъ того, что совершается каждый день, теперь, въ настоящемъ столѣтіи, которое такъ много говоритъ о гуманитарныхъ принципахъ и такъ мало ихъ примѣняетъ.

Эта исторія уже тянется въ продолженіи трехъ столѣтій. Какъ только московскіе цари узнали, что ихъ вольные казаки завоевали новую страну «за Камнемъ» (какъ тогда называли Уралъ), они начали посылать туда партіи ссыльныхъ. Казаки разселили этихъ ссыльныхъ по рѣкамъ и тропамъ, проложеннымъ между сторожевыми башнями, которыя постепенно, въ теченіи 70 лѣтъ, были построены отъ устьевъ Камы до Охотскаго моря. Гдѣ вольные поселенцы не хотѣли селиться, тамъ закованные колонисты должны были вступать въ отчаянную борьбу съ дикой природой. Что же касается до тѣхъ, кого московскіе цари считали самыми опасными врагами, то ихъ мы находимъ среди самыхъ заброшенныхъ казачьихъ отрядовъ, посланныхъ «за горы разъискивать новыя землицы». Никакое разстояніе не казалось боярамъ достаточнымъ, чтобы отдѣлить этихъ враговъ отъ царской столицы. И какъ только выстраивался самый маленькій острожокъ или воздвигался монастырь, гдѣ-нибудь, на самомъ краю царскихъ владѣній, — за полярнымъ кругомъ, въ тундрахъ Оби, или за горами Дауріи, — и ссыльные были уже тамъ и собственными руками строили башни, которыя должны были стать ихъ могилами.