— Я не жду, что ты поможешь мне. Но я хочу честности. Именно об этом я и пытаюсь сказать.

Парень засмеялся. Он встал с камня и посмотрел на меня сверху вниз:

— Господи, Мэгги, ты когда-нибудь прекратишь?

Я хотела пнуть его по ноге, чтобы он, опустившись на колени, посмотрел, наконец, мне в глаза.

— Расскажи, что ты знаешь, Адам.

— Ты не у того спрашиваешь, Мэгз.

— Что это на хрен означает? Почему ты всегда говоришь загадками? Ничего из того, что ты говоришь, не имеет ни капли…

— Не знаю, как сказать, чтобы ты поняла. Я просто не могу тебе рассказать, — он посмотрел на меня, в его глазах промелькнуло нечто, чего я никак не могла разгадать. — Мне жаль, Мэгги, правда — жаль.

А потом Адам отошел от камня, на котором мы сидели, прошел между деревьями и скрылся в тени. Это был тот момент, когда я наконец поняла, что потеряла его. Это причиняло еще большую боль, чем я ожидала. Боль, которая ворвалась в мою грудь с такой силой, что мне стало тяжело дышать.

Глава 14: Голубизна глаз

— На пороге я нашла сверток, видимо, для тебя, — проговорила мама, когда на следующее утро я спускалась по лестнице.

Она стояла около кухонного островка и, завтракая тостом с арахисовым маслом, читала газету.

— От кого? — спросила я.

Но на самом деле мне было все равно. Джои больше нет, Адам совершенно отстранился, так что, казалось, больше ничто не имело значения.

Мама улыбнулась, подняв в воздух небольшую прямоугольную коробочку, которая была обернута пергаментной бумагой и на которой было написано мое имя. Ни адреса, ни этикетки курьерской службы. Только мое имя печатными буквами темно-синими чернилами.

— Это очень загадочно, — мама подтолкнула сверток по столешнице в мою сторону. — Думаю, у тебя появился поклонник.

— Мам, ну пожалуйста…

— Я не говорю, что тебе прямо сейчас нужно начинать новые отношения. Но вечно прятаться тоже нельзя. Это ни к чему хорошему не приведет.

— Почему бы не оставить терапию доктору Гэст? — спросила я. — Она квалифицированный специалист.

— Ну, возможно, ты захочешь обсудить это с ней. Испытывать некоторое чувство вины — это нормально. Но ты должна…

— Мам, ну серьезно, — прервала я, проходя за ее спиной и дергая за пояс халата. — Оставь эту тему.

Мама вздохнула, затем повернулась лицом ко мне, держа кружку с кофе обеими руками.

— Я иду наверх, пора собираться на работу.

— Хорошего дня, — сказала я, когда мама прошла через кухню и направилась к лестнице.

— Мэгги, — остановившись, проговорила она. Подол ее халата раскачивался около ног. — Я имела в виду то, что сказала. Знаю, что вы с доктором Гэст сосредоточились на твоих воспоминаниях, поскольку их восстановление очень важно для тебя. И знаю, что месяц — это слишком короткий срок, чтобы можно было ожидать, что ты начнешь просто жить дальше, но все, что будет потом, имеет такое же значение, как и то, что уже произошло. Понимаешь?

— Ну да.

— Не надо так делать, — она покачала головой. — Говорить то, что я хочу услышать, чтобы я…

— Мам, я поняла. Ладно?

Она вздохнула.

— Я приготовила тебе блинчики и бекон. Если захочешь их разогреть, они стоят в микроволновке.

Я нажала кнопки на микроволновке и схватила бутылку кленового сиропа со стола. Затем повернулась к свертку. Часть меня хотела разорвать упаковку и скорее открыть его. Но другая часть хотела выкинуть его как мусор. В моей жизни сюрпризы потеряли свою привлекательность. И пока я поливала сиропом блинчики, сверток лежал рядом, продолжая манить меня, да и мне нужно было узнать, что же внутри. Так что, как только я закончила завтракать, я схватила ножницы и вернулась наверх, в уединение своей комнаты, желая, чтобы маленький подарок, завернутый в коричневую бумагу, обладал силой все вернуть к норме.

Когда я скинула бумагу, то была в замешательстве. Кто-то оставил для меня фотоальбом, обложка которого была изрисована сердечками от руки. Моя первая мысль — это от Джои. Мой мозг все еще совершал такие ошибки, осечки, которые инстинктивно заставляли меня верить, что Джои все еще жив. Но даже если бы он все еще был рядом, рисование розовых сердечек не было для него характерно.

Я вытащила альбом из обертки, ожидая, что он пустит шоковые волны по моим рукам — любовь, потеря, надежда, сожаление. Внутри меня что-то с беспокойством сжалось, но я сказала себе, что это просто глупо. Мне надо было убедить себя, что все мои страхи бессмысленны. Что все вещи, которые Джои от меня скрывал, имели логическое объяснение. Что этот фотоальбом был чьей-то попыткой отдать честь отношениям между мной и Джои, записав время, проведенное вместе, при помощи фотографий, которых я по каким-то причинам никогда не видела.

Я задержала дыхание, всем своим существом надеясь, что кто-нибудь из тех, кто готовил ежегодный альбом выпускников или выпускал газету, прошерстил старые досье в поисках фотографий, которые когда-то были неважны. Я представила фотографию, на которой я и Джои идем по коридору, вдоль стен которого стояли ряды шкафчиков, мы держимся за руки, которые опущены и раскачиваются между нами. Однако это видение быстро улетучилось.

Как только я открыла обложку этого альбома, я увидела наихудшую вещь, которую только могла увидеть.

Фотографию. Джои и Шэннон. Целующихся Джои и Шеннон.

Это Шэннон сделала эту фотографию. Судя по положению ее вытянутой руки, я поняла, что она держала камеру, развернутую в их сторону, и нажала на кнопку спуска в ту самую секунду, когда губы Джои соприкоснулись с ее губами. Каким образом ей удалось оказаться точно в центре фотографии, я не могла сказать. Но ей это удалось.

И на следующем фото вновь они. Сидят в подвале Шэннон. На ее диване. Точно там же, где я сидела всего неделю назад, когда мы разговаривали с Адамом о том, почему он нас избегает. Шэннон смеялась, зажмурив глаза. Как и Джои, прижимающий свои приоткрытые губы к ее.

Я захлопнула альбом. Закрыла ладонью все эти сердечки. Как мне хотелось, чтобы они пропали, пропали, пропали. Но они не исчезали, несмотря на то, что мне это было нужно. Вместо этого мне показалось, что альбом стал тяжелее, начал придавливать меня вниз. В мгновение ока на меня нахлынуло понимание, что все секреты Джои вращались вокруг Шэннон. Что все, чего я опасалась с момента обнаружения этого дурацкого ожерелья в моем комоде, — было правдой.

Его тайны. Они были не только его. Эти тайны принадлежали им обоим. Им вместе.

Я хотела знать, насколько все это было серьезно и как долго продолжалось. Но единственным способом что-то узнать было встретиться лицом к лицу с тем, что было в этом альбоме. Меня тошнило уже от одной фотографии. И не хотелось продолжать. Но мне пришлось. Другого выбора не было.

— Тебе придется пройти через это, Мэгги, — сказала я себе. — Просто сделай это. Быстро.

И я сделала.

Я пролистала страницы, встречая новые, подобные первой, фотографии. Снимки Джои и Шэннон: вместе в лесу, окруженные падающими красными, оранжевыми и желтыми листьями; одетые в шерстяные шапки и перчатки, они едят мороженое; развалившись, сидят на качелях в парке в футболках и джинсах. Они смеялись, или целовались, или касались друг друга практически на каждой фотографии — в течение разных сезонов как минимум одного полного года.

Другие же снимки, те, в которые, очевидно, вкладывалось какое-то особое значение, даже если я не могла видеть никого из них, были очень креативными, как и сама Шэннон. Снимок их босых ног в траве: ее ногти ярко-розовые, его — снизу, идеально подстриженные; тающий закат, превращающийся в гряду покрытых снегом деревьев; фотография гальки вдоль берега бухты, на котором камешки сложены в надпись: «Джои и Шэннон. Вместе. И очень одиноки».