— Из дурака и плач смехом прет!

— Кланяется тебе Ибрагим!

— Ну как, пришел в себя?

А он знай себе поет да пританцовывает, дробно перебирая ногами:

— Ти-ридам, ти-ридам, гей-гей-гей!

Он никого не видит, а слышит только половину из того, что ему кричат. Что-то туманит его взор, то ли слезы, то ли радость. Все по-прежнему, все на своих местах. В ушах шумит, в глазах все колышется и переливается. Перед ним не площадь, а море — такая она бескрайняя и широкая!

В темнице^{4}

© Перевод И. Макаровской

В четверг, после полудня, нагрянули к настоятелю сеймены, чтоб забрать его в Травник. Но он уехал в Сутеску на собрание дефиниторов[13]. Самый старший из монахов, Петар Яранович[14], лежал больной, и пришлось собираться в дорогу фра Марко. Он как раз начал вместе с работниками вбивать сваи в ручей, и идти ему не хотелось, но сеймены стояли на своем, да и фра Петар прикрикнул, чтобы фра Марко сейчас же отправлялся, пока те не учинили в монастыре погрома.

Монахи понимали, зачем их вызывают в Травник. Назначенный три месяца назад визирь был отозван, нового еще не прислали, и всеми делами занимался чехайя Фазло, решивший воспользоваться случаем и собрать с монастырей подать, которую платили только визирям.

Фра Петар, весь в поту, лежит на постели и тяжело дышит, возле него сидит фра Марко, а между ними — ларец с деньгами. Они насчитали две тысячи четыреста грошей и сейчас ругаются: Петар думает, что надо отнести хотя бы тысячу пятьсот грошей, а фра Марко не хочет брать больше пятисот.

— О чем ты думаешь? С Фазло шутки плохи.

— Не дам я турку…

— А кто тебя там спросит? Заберет деньги, да еще и голову в придачу.

— Пусть забирает, а больше тысячи я все равно не возьму.

Снова со двора доносится страшный грохот. Это сеймены колотят дубиной по пустой бочке и кричат, что пора идти.

Кончилось тем, что фра Марко уступил и согласился взять с собой половину денег — тысячу двести грошей. Потом он забежал на минутку к себе в келью, опоясался чемером, переодел штаны, накинул сутану и вернулся, чтобы проститься с фра Петаром.

Кряхтя и кашляя, принялся фра Петар наставлять фра Марко: восемь грошей надо отложить для сейменов — по два на каждого, дорогой фра Марко должен вести себя разумно, с Фазло быть тише воды ниже травы, обещать заплатить подать полностью, только попросить отсрочки.

— Благослови! — Фра Марко наклонился, и они облобызались.

Фра Марко вышел во двор. Отдав еще кое-какие приказания по кухне и проверив, не выбили ли из бочки дно, он сел на лошадь и отправился с сейменами.

Ехали хорошо, и в субботу утром были уже в Травнике. В полдень фра Марко предстал перед Фазло.

Известно, что фра Марко передал Фазло тысячу двести грошей и что тот потребовал втрое больше. Но что на это ответил Марко и отчего Фазло пришел в ярость, монах никогда не рассказывал, а Фазло никто и не посмел бы об этом спросить. Не успели они перемолвиться несколькими словами, как Фазло вскочил с подушки, заорал во все горло, набросился на фра Марко и стал его избивать чубуком, руками и ногами.

Хотя лицо у Фазло было одутловатое и желтое, как айва, он отличался крупным сложением и силой. От его ударов тряслись стены, скрипели половицы, сидевший по-турецки в глубине комнаты писарь съежился от страха. Рядом с огромными ногами Фазло и великаном монахом, носившимся как ураган в развевающейся сутане по комнате, писарь казался игрушечным.

На крик Фазло прибежали из прихожей слуги — их было шестеро — и набросились на монаха. Фазло трясло от злости.

— В темницу!

И когда слуги повели фра Марко, Фазло, весь взмыленный, еще раз подбежал к нему и так саданул в поясницу, что громадина монах закачался, как былинка.

— Воду под борова! — загремел им вслед Фазло. — Воду!

Четверо слуг тащили фра Марко. Шея у него вздулась, лицо побагровело, перед глазами мельтешили красные искры.

Фра Марко провели через маленький, позеленевший от сырости задний двор, затем узким коридором мимо просторной комнаты, через открытую дверь которой видны были законченная печь и неприбранная постель. Оттуда вышел рыжий турок в закатанных до колен брюках и огромных деревянных сандалиях на босу ногу. Это был тюремщик Вейсил, по прозванию Воевода. Завернули направо и вошли в еще более узкий и мрачный двор. Он был вымощен брусчаткой, которая полого сходилась к середине, образуя поросшую мхом сточную канаву.

Прямо в стене виднелись две двери. Одна — большая, обшитая железом, другая — поменьше, деревянная, очевидно, пробитая позже. Вейсил открыл вторую, и, чтобы войти, фра Марко должен был согнуться в три погибели и скособочиться. Сеймены помогали ему кулаками. Оставшись один, Марко огляделся и стал приходить в себя и успокаиваться. Камера была очень маленькой и сырой. Стена против двери вся заплесневела от сырости, наверху зияли две дыры. Пол так же, как и двор, выложен брусчаткой. К своему удивлению, фра Марко не обнаружил ни койки, ни соломы, ни кружки. Несколько раз он обошел камеру: в длину четыре шага, стена справа от двери на пядь не достает до потолка. Когда-то, видно, здесь была одна камера, а потом перегородили — стало две. Глина внизу переборки местами осыпалась, так что из-под нее выглядывали прутья.

(Почти во всех турецких строениях имеются пристройки и перегородки, сделанные на скорую руку для временных нужд, без учета природы материала, красоты и прочности сооружения.)

Он разглядывал и мерил шагами камеру, пока не почувствовал сильную усталость и боль в пояснице и в боку. С минуту помедлив, монах опустился на каменный пол возле стены.

Шум в ушах еще не утих, глаза застилал туман, но тем не менее он ясно услышал, что в соседней камере кто-то дышит. Все его тело пронизал холод, сильнее заныли ушибы. Сдвинув камилавку, он приник правой щекой к стене. То, что рядом с ним была стена, к которой можно прислониться и на которой выступает от его дыхания иней, внесло в его душу умиротворение, и он заснул.

Спать пришлось недолго: его разбудил крик. Однако что-то тяжелое и леденящее мешало ему подняться и открыть глаза. С большим трудом пришел он в себя. Голос не умолкал. Теперь он ясно слышал: кричали из соседней камеры.

— Вейсил! Вейсил! Хватит, богом тебя прошу, хватит!

В ответ раздался стук деревянных сандалим и голос Вейсила:

— Это не к тебе, а к тому, рядом.

— Как же не ко мне, когда вода ручьем течет. Останови, верой твоей заклинаю!

С трудом подняв голову, фра Марко увидел, что он мокрый и что со стен льется вода, разливается по полу и медленно стекает под дверь. Он вскочил, отряхнулся и стал перескакивать с места на место. Но пол уже весь был залит водой. Попытался стоять на одной ноге, но это было слишком утомительно. По телу пробежал озноб. Вейсил между тем бранил слуг, приказывая направить воду так, «чтобы текло только к монаху». Наверху стучали молотком, что-то скребли и переставляли.

Вода потекла сильнее, голоса стихли. Смеркалось. Фра Марко, ошеломленный, широко раскрыв глаза, стоит, прислонившись к стене, и подымает то одну, то другую ногу. Вода прибывает, в наступившей тишине все сильнее слышится ее журчанье. Фра Марко трясет как в лихорадке. Ежеминутно начинает он новую молитву, не закончив, обрывает ее и принимается судорожно креститься. Вдруг из соседней камеры его окликнули:

— Эй, кто там?

— Фра Марко Крнета, викарий из Крешева.

— Послушай, фра Марко, есть у тебя деньги сунуть турку? Клянусь богом, ты этой же ночью закоченеешь. Вода через перегородку уже и ко мне проходит.

За стеной сидел протоиерей Мелентиевич из Зеницы. Фазло и его посадил за неуплату подати, в первый день и к нему пустили воду. К счастью, у него в поддевке были зашиты два дуката. Он отдал их Вейсилу и избавился от мучений. Теперь протоиерей ждет, когда община пришлет тысячу пятьсот грошей. Таково требование Фазло.