Это был маленький деревянный особнячок, стоящий на отлете, в глуши темного переулка. Ворота были открыты, и юноша вошел во двор первый.
— Здесь! — сказал он. — Здесь!
— Отлично. Но как пройти в дом? — спросил вошедший за ним Савелов.
— Вот лестница!
Они без труда взломали замок в двери и проникли в темную переднюю. Савелов зажег карманный электрический фонарик и, осторожно приоткрыв дверь, прошел в следующую комнату.
— Здесь электричество, — произнес юноша. — Смотрите, вот выключатель!
Когда вспыхнул свет, Савелов увидел, что находится в комнате, сплошь уставленной книгами.
— Дальше! Скорее дальше! — воскликнул юноша.
Это была маленькая комната, освещенная тусклым светом кабинетной лампы. В большом кожаном кресле, у стола, сидел старик. Голова его была бессильно откинута набок и безжизненно повисли худые, высохшие руки.
— Он! — вскрикнул юноша. — Он!
Савелов бросился к старику, схватил его за руку и, остановившись на мгновение, выпустил руки, причем взволнованно прошептал:
— Он мертв!
Станиславская и юноша безмолвно глядели на него.
Между тем, Владимир Николаевич обвел комнату испуганными глазами и, увидев на столе, за которым сидел старик, исписанный лист бумаги, воскликнул:
— Стойте! Что эго?
Крупными буквами, старательным почерком было выведено заглавие: «Исповедь».
Рассеянно пробежав глазами первые строки, Савелов вздрогнул и затем принялся за чтение.
Вот что прочел он:
«Много лет тому назад Аркадий Владимирович Савелов соблазнил невесту моего отца и, бросив ее, заставил умереть от голода и скорби. Удрученный несчастьем и желая найти забвение, мой отец отправился в продолжительное путешествие, во время которого посетил Индию. Там ему во время охоты удалось спасти жизнь одного жреца, который в благодарность посвятил его в тайны факиров и йогов, — орудие, которое недоступно простым смертным и которое приближает человека к вершинам познания. Возвратившись обратно, мой отец всю свою жизнь отдал делу мести как Аркадию Савелову, так и его потомству. Путем своих тайных знаний он заставил жену Аркадия Савелова принять яд и устроил гибель его самого. Он женился, чтобы иметь потомство, и с самого раннего детства моего заставил меня погрузиться в тайну великой науки. И после смерти моего отца я продолжал дело его жизни. Я заставил жену Николая Аркадьевича Савелова покинуть своего мужа, которого она страстно любила. Я заставил ее сойтись с человеком, с которым она не видела ничего, кроме страданий. Я — властелин духа, — перестав быть человеком, вошел в соприкосновение с энергией, которая остается жить после смерти людей, и выдерживаю сейчас напряженную борьбу, так как дух Николая Савелова мешает мне. Два дня тому назад у меня умер сын, который должен был продолжать дело рода, и потому я, удрученный скорбью, тороплюсь выполнить свой план, дабы не осталось потомства и у Владимира Савелова… И вот уже в темную улицу сошла жена его, уже ждет ее объятий подчинившийся мне юноша».
Дальше почерк делался неровным и прерывистым.
«Мне тяжело… Я чувствую, что кто-то мешает мне… Их много… Они соединили свою энергию, и я слабею… слаб… Уже мчится автомобиль… Я вижу женщину с заплаканным лицом… Не говори… Не говори!.. Проп…»
Рукопись обрывалась.
Сидели на диване в кабинете Савелова. Кэт нежно положила свои руки на плечи мужа и шептала:
— Ты мой… мой… Никакие силы не вырвут тебя у меня!
— Голубка моя!.. Жизнь теперь будет сказкой… светлой, волшебной сказкой… радостной и безбрежной!
Георгий Северцев-Полилов
В ГЕРБАРИУМЕ
Илл. С. Плошинского
Длинная, узкая комната старого гербариума, вся заставленная старинными шкафами из красного дерева, тянущимися чуть ли не до самых высоких сводов, полна самой торжественной тишины.
В проемах между шкафами, примостившись у окон, стоят письменные столы. За каждым из них работают занимающиеся в гербариуме мужчины и женщины, кропотливо исследуя веточку, цветочек засушенных растений. Последние, приклеенные на листах бумаги, аккуратно занумерованные, в строгом порядке хранятся в больших бумажных коробках, расставленных по полкам шкафов.
В затхлом воздухе помещения чувствуются тонкие ароматы различных душистых цветов. Все они как-то смешались в один — очень тонкий, но острый для обоняния. Занимающиеся здесь привыкли к нему, придышались, но у нового, в первый раз заглядывающего сюда человека через несколько минут начинает кружиться голова и усиленно биться сердце. У умерших детей флоры, лежащих многими тысячами на этом своеобразном кладбище, все-таки сохранился тонкий яд, так сильно влияющий на людей.
Изредка тягучее молчание нарушит слабый звонок кого-нибудь из работающих, призывающий сторожа, чтобы помочь снять с полок ту или другую картонку. Картонки велики, и не по женским силам снимать их, в особенности с верхних полок.
Зимние, ранние сумерки уже стоят на страже за окнами; но зажигать электричество еще рано, — и так ведь приходится работать при нем немало часов.
К одной из занимающихся девушек подошел ее сосед по занятиям.
— София Эдуардовна, у меня к вам имеется небольшая просьба.
Девушка обернулась, выжидательно глядя на говорившего.
— Да не смотрите на меня так серьезно! — улыбнулся мужчина. — Хотя это и просьба, но я не думаю, чтобы она могла очень обеспокоить вас.
— Говорите, Иван Петрович, — суховатым тоном промолвила София Эдуардовна.
— Дело в том, что мне необходимо найти одно растение, — и он сказал его название. — Вы, работая здесь уже много лет, превосходно ознакомились со всем гербариумом, и вам будет нетрудно указать, где мне найти нужное растение. В каталоге, к сожалению, оно не помечено. Не можете ли вы указать мне его?
Девушка взялась руками за лоб, медленно проводя ими по нем, стараясь вспомнить.
— Представьте, и я не могу нам сейчас указать его; я знаю, что оно здесь находится, но сама никогда его не видела.
— Очень жаль, но я все-таки не теряю надежды, что вы вспомните.
— О, в этом я уверена, но придется все-таки восстановить в памяти.
— Хорошо, если бы вам удалось это сделать сегодня! Занятия у нас завтра только до полудня — крайний день, ведь канун Рождества, а мне очень нужно.
— Повторяю вам, постараюсь, — улыбаясь, ответила София Эдуардовна.
Но ее улыбки уже не было видно: сумерки властно вползли в комнату и растянули свои серые лапы по всем углам; в гербариуме стало темно. Служители степенно ходили по узкому проходу вдоль шкафов и неторопливо отвертывали кнопки электричества.
Хмурое помещение немного оживилось при холодном свете электричества.
София Эдуардовна Фрейтанг уже более пяти лет занималась в гербариуме. Первая молодость для девушки уже прошла; теперь ей было под тридцать; сухощавая, стройная, с немного резкими чертами смуглого лица, с волосами иссиня-черными, девушка не была похожа на европеянку, а тем более на русскую; строгий профиль и глубоко сидящие в орбитах глаза скорее говорили о ее восточном происхождении.
Отец Софии Эдуардовны был петербургский немец, совершенно обрусевший, а мать — москвичка, чисто русская. Девушка не была похожа ни на того, ни на другого, природа загадочно подшутила над нею, одарив ее наружностью, ничем не похожею на северную.
Да и сам характер Софии Эдуардовны выработался не русский. Дикий, молчаливый ребенок с годами вырос в сосредоточенную, не любящую много говорить девушку; она как-то неохотно сходилась с людьми, ее излишняя сухость и замкнутость отталкивали их от нее.
Отец и мать умерли у девушки, едва она окончила гимназию, и, как это очень часто бывает, ничего ей не оставили.
Приходилось сразу становиться на свои ноги и думать о куске хлеба.