А когда он ушел после обеда немного отдохнуть, тихо прошла вслед за ним в кабинет жена. Она нежно гладила его волосы, ласкала его лицо, а когда он задремал, осторожно прошла в свою комнату и забилась в истерике.

Однако через несколько времени она успокоилась немного, легла и, закрыв глаза, забылась.

Странная, мучительная тяжесть была у ней на душе. Сегодня с утра она почувствовала, что словно рассыпались ее мысли, что чужими стали все члены ее тела и что она сама как будто уже не принадлежит себе. Она ясно чувствовала, что какая-то сила овладела ею, что она не в состоянии противиться и бороться, что она слабеет, что впереди грозным призраком встало что-то могучее и неотвратимое и, когда муж сказал ей, что ему мерещились дорогой глупые страхи, она поняла, что и у него на душе темными силуэтами выросли тяжелые предчувствия. А сегодня в кабинете, когда он лежал на диване, такой бесконечно любимый, такой дорогой, ей показалось, что она видит его в последний раз. И снова заглушенные рыдания больно отозвались в груди, но она сдержалась.

А когда вечером к ней зашел муж, она сказала ему, что ей нездоровится и хочется побыть одной.

— Да что с тобой, Кэт? — спросил Савелов.

— Ничего, милый, ерунда… не волнуйся! Иди к себе!.. Утром я буду совсем молодцом!

А поздно ночью, когда тишина наступила в доме, когда опустели шумные улицы, она встала, накинула на плечи большой платок, осторожно по черной лестнице спустилась во двор и вышла на улицу.

Лицо ее было мертвенно, безжизненно и тускло глядели большие, широко открытые глаза.

— Ты мой, ты должен делать только то, что захочу я. Слышишь?

— Слышу!

— Жена Владимира Николаевича Савелова сейчас вышла на улицу. Она ждет тебя. На углу стоит автомобиль. Ты войдешь в него, и он подвезет тебя к ней, ты увези ее в гостиницу. Слышишь?

— Слышу!

— И она будет принадлежать тебе. Слышишь?

— Да.

Склонившись над бумагами, Савелов засиделся далеко за полночь. Вдруг он услышал, как кто-то осторожно коснулся его плеча.

Он обернулся и вздрогнул.

На диване, в самом темном углу, сидел его старинный приятель. Владимир Николаевич уже давно потерял его из виде; судьба забросила их в разные уголки России; некоторое время они переписывались, но года три-четыре тому назад переписка оборвалась, и Савелов от кого-то услышал, что его друг умер. Тем более он был удивлен, увидев его ночью у себя в кабинете, так неожиданно и внезапно.

— Откуда ты? — спросил Савелов, вставая с своего кресла. — И как ты попал сюда? Неужели я так заработался и не слышал звонка?

Он хотел подойти к дивану, но приятель остановил его движением руки.

— Не подходи!.. Ты помнишь ночь, когда ты выбил у меня из руки револьвер?.. Я хотел застрелиться после одного проигрыша… Помнишь?

— Да. Но ведь это было так давно. Какие пустяки!

— Я не успел отблагодарить тебя тогда и пришел теперь. Помни дом номер девять… Торопись! Дорога каждая минута. Торопись!

Савелов вскрикнул и, чувствуя, что острая дрожь пронизывает все его тело, бросился к дивану и… замер.

В комнате никого не было. Дверь была заперта, не было слышно шагов, стояла тишина.

— Боже! — проговорил Савелов, чувствуя, что его охватывает дикий ужас. — Боже!.. Что это такое?

А в этот момент совсем ясно раздался хриплый голос умершего отца:

— Владимир, спасайся!.. Спасайся! Дом номер девять!

Как сумасшедший, бросился Савелов в комнату жены.

Она была пуста.

— Где барыня? — дико крикнул Владимир Николаевич.

Перепуганная горничная, босая, раздетая, со сна не могла ничего разобрать и бормотала неясные извинения.

— Разбудите шофера! — крикнул Савелов. — Пусть немедленно подаст автомобиль!

«Да! — напряженно думал он, входя в зал. — Да… Это — проклятая шутка судьбы… Но я не дамся… не дамся!»

Мысли путались, сбивались, рассыпались обломками, и не было ни одного ясного решения, ни одного определенного замысла. Только инстинкт подсказывал, что все само собой решится там, в доме номер девять, в квартире неизвестной ему женщины, которую он сегодня спас от гибели.

«Не дамся… ни за что не дамся!» — взволнованно думал Владимир Николаевич.

Он бросился в кабинет и, схватив револьвер, сунул его в карман. Затем он остановился у двери, что-то напряженно обдумывая, после чего, скрипнув зубами, сорвал портьеру и погрозил кому-то кулаком.

— Проклятый и неведомый… Если ты хочешь разбить мое счастье, то тебе не достигнуть этого. Слышишь? Не достигнуть!

Но когда он замолк, задыхаясь, он ясно услышал чей-то сдержанный злобный смех.

— Не боюсь! — бешено крикнул Савелов. — Не боюсь… Борьба — так борьба… но я не сдамся… не сдамся!

Через несколько минут великолепный мотор Савелова судорожными рывками мчался, направляясь к Усадебной улице.

Она была на окраине и, несмотря на то, что адвокат ежеминутно подгонял шофера, они приехали к дому № не раньше, как через полчаса.

— Где живет Станиславская? — спросил Савелов у вышедшего на звонок швейцара.

Тот хмурился сначала, но, получив «на чай» крупную ассигнацию, сразу указал квартиру певицы.

Когда Савелову открыли дверь, его встретила Станиславская. С радостным криком схватив его руки, она воскликнула:

— Наконец-то! Не удивляйтесь ничему… Я знаю… После… расскажу после… Едем!

Ее лицо было бледно, лихорадочно горели глаза и порывисты, резки были ее движения.

— Я знаю… Гостиница «Лилия»… Мраморный переулок… Скорее, она так безумно страдает!

Савелов, ничего не понимая, с изумлением слушал певицу. А она принялась поспешно одеваться.

Когда за ними захлопнулась дверца автомобиля, который снова бешено помчался по опустелым улицам, Станиславская сказала Савелову:

— Это было так… Я легла сегодня совсем рано… День утомил меня… И я не знаю, что было… сон, греза, явь… Они трое вошли ко мне — ваш отец, ваш друг и этот студент, моя первая любовь… Он умер совсем молодым… И они сказали, что вы приедете ко мне. Я ждала вас… Я знаю адрес… «Лилия»… Мраморный переулок! Спокойнее, мы приехали!

У подъезда гостиницы стоял автомобиль. Савелов бросился к шоферу и крикнул:

— Кого привез ты? А?

Шофер взглянул в его лицо, болезненно зарычал и, надавив рычаг, бешеным темпом бросил вперед машину.

— Не теряйте времени! — крикнула Владимиру Николаевичу Станиславская. — Скорее!

Оттолкнув швейцара, отворившего дверь, Савелов бегом поднялся по лестнице, влетел в коридор и судорожным ударом вышиб дверь первого попавшегося номера.

На диване в измятом, расстегнутом платье сидела его жена, которую жадно обнимал какой-то юноша.

— Кэт! — отчаянно крикнул Савелов. — Кэт… что с тобой?

Она подняла на него странно безучастные и спокойные глаза, а затем, вдруг задрожав, вскрикнула и, бросившись к нему на шею, истерически зарыдала.

Юноша, оторвавшись от нее, стоял бледный и глядел на все непонимающим, изумленным взором.

— Где я? — наконец произнес он, проводя рукой по лбу.

— Это вы сейчас узнаете! — злобно проговорил Савелов.

— Подождите! — сказала Станиславская, вошедшая к этому времени в номер, и, обращаясь к юноше, спросила: — Где вы были сегодня?

— Я? — слабо ответил тот. — Я гулял на окраине города. Там я встретился с каким-то стариком. Он остановил меня, позвал к себе… Как я пошел, не знаю, но я пошел… Я помню, как я вошел в его дом… И… больше ничего!.. Как я попал сюда, господа?

— Вы сможете найти его дом, указать его? — спросила его Станиславская.

— Да, пожалуй! — слабым голосом ответил юноша. — Но сейчас темно… Я не…

— Но позвольте! — перебил его Савелов. — Я не верю вам… Как вы могли ничего не помнить? Как?

— Лодя! — тихо остановила его жена. — А я… а я?

— Правда, правда… Простите меня!..

— Господа! — громко сказала Станиславская. — Довольно! Сейчас дорога каждая минута… Едем! А вы, — обратилась она к юноше, — вы будете нашим чичероне!