Симка и Лореляйн отмерли, и побежали вверх по тропинке, не обращая внимания на то затихающую, то усиливающуюся, ружейно-пулемётную стрельбу. Тропинка кончилась, но Лореляйн тащил Симку вверх по камням, похоже что он неплохо знал этот путь, и не первый раз здесь лазил. Иногда пули сверлили воздух мимо ушей бегущих юношей, и щёлкали в камни у них под ногами, высекая снопы искр в темноте, но святые силы, хранящие всех красивых мальчишек в мире, были начеку и отводили в сторону летящий в ночи свинец, вплавленный в медь. У Лореляйн пробило пулей солдатский пенал, круглый как германский колчан в котором во времена Барбароссы носили стрелы. В футляре лежала бутыль шнапса, её тоже пробило пулей, и вся спина у мальчика стала мокрой и пахла шнапсом. Минут двадцать упорного лазания вверх и вверх, и задыхающиеся от стремительного подъёма юноши упали за камни на той стороне гребня, ниже его спасительного силуэта, темнеющего на фоне начинающегося зарева ночного боя. Трассиры пуль чертили ночное небо уже высоко над ними. Жуткий гул усиливался и стало ясно, что он доносился с неба. Земля под ногами дрожала, а из-за хребта доносилось размеренное тяжкое буханье, — там работала тяжёлая артиллерия крупного калибра, били по линии второго эшелона гусеничные гаубицы. С нашей стороны иногда лопались звонкие удары, это била в ответ по огневым точкам наша семидесятишестимиллиметровая полковая артиллерия, другой артиллерии здесь у обороняющихся войск не было, потому что по Сталинскому плану немцам полагалось наступать в другом месте, а они обманули. Потом тянущий за кишки гул вырос в рёв, и стремительно накрыл собой всё вокруг. Первая волна бомбовозов просверлила небо, разодрав душу скрежетом пропеллеров. Через несколько секунд земля и воздух снова затряслись от множества разрывов тяжёлых бомб, и в наступившей тишине снова раздался звук продирающихся через воздух бомбовозов второй волны, словно их тянули с противными звуком по сухому песку. А из-за хребта уже настигал могучий ровный гул третьей волны бомбардировщиков; — здесь играли всерьёз и не по нашему…

Лореляйн привёл Симку в известное ему место, это была глубокая как внутренность гигантского кувшина промоина в камне, с гладкими стенами, уходящими высоко вверх к звёздам висевшим прямо над открытой горловиной. Юноши сидели на каменном полу этой полупещеры, и молча слушали ораторию битвы за хребтом, который был виден отсюда, выделяясь своей чернотой на фоне сверкающих звёзд. Там за хребтом мужчины убивали друг друга с неослабевающей яростью, выстрелы торопились, разрывы снарядов слились в сплошной грохот, в котором уже ничего нельзя было понять, пулемёты стучали длинными очередями, спеша выплевать в темноту боя патронные ленты… Какой-то не объяснимо жуткий вой время от времени раздирал воздух, и было непонятно какое оружие смерти может производить этот звук, — словно кто-то пытался распилить сразу весь мир непомерной дисковой пилой; — бросал, и начинал снова. А в основе этого смертного грохота лежал тот тяжёлый ровный гул, пришедший сюда из-за горизонта, это где-то там били тысячи стволов тяжёлой артиллерии, вдалбливая сражающиеся армии в небытие, а может это был подземный гул, доносящийся сюда из открытых ворот ада…

Лореляйн прислонился к Симке, так чтобы чувствовать его плечо, и тихонько молился произнося не понятные слова, и иногда целуя золотой крестик, висевший на шелковой нитке у него на груди, — подарок любимого мужчины, он надел этот крестик на шею своему мальчику когда тот складывал чемоданы в день отъезда на Восточный фронт из Бремерхафена. Это был странный крестик, он был родом из Палестины и принадлежал баронам фон Кригам со времён последнего крестового похода… На нём была надпись буквами, совершенно не похожими на латинские буквы и у него была совершенно незнакомая Симке форма лепестков. Симка смотрел на слабо поблескивающий в руке молящегося мальчика кусочек древнего золота баронов фон Кригов, и начинал осознавать что фантастические планы Лореляйн на его послевоенные отношения с мужчиной — это оказывается никакая не фантастика…

За хребтом грохотало, выло, гудело сотрясая землю, но мальчишки были вместе, впервые за всё это время они были по настоящему вместе, и всё что делалось там, в другом мире, им было не нужно и не интересно, мальчики просто ждали, когда всё кончится.

То что происходило там не имело к ним никакого отношения. Они были поглощены друг другом, каждый из них впитывал другого, и то что вокруг грохотало, стреляло, взрывалось и убивало всех и вся, — это им не мешало, это было как раз то что было им нужно для того, чтобы они были одни, вдвоём, под густыми звёздами бесконечно тёмного бархата неба, из которого оно было сшито над горловиной их каменного колодца, — мир наконец-то оставил этих мальчиков одних, он впервые отпустил их на волю, потому что ему было не до них, — занятый делом убийства, смерти, и разрушения, чужой им мир насовсем забыл о них. И мальчики впервые дышали свободно, они прислушивались к тому что происходило там как чему-то постороннему, которое когда-нибудь кончится, и они смогут выйти и идти по жизни держась за руки, куда им захочется: — в любовь, в страсть, в красоту, в дружбу, в свою собственную жизнь, — не прячась, не притворяясь кем-то, кем ты не был никогда, и кем никогда не будешь. Да вот, миру нужно было убивать самого себя, чтобы выпустить этих мальчиков из своих пальцев… Может быть другие думали иначе, и вписывали их имена в кондуиты, но сами мальчишки никому там за хребтом ничего не были должны. Там был не их мир, и в неихнем мире была неихняя война. И всё что там происходило их вовсе не касалось, потому что там всё решали без них и за них взрослые мужчины, там без них решали что решать, и как решать, и на самом деле никто их там не ждал. Когда мужчины кончат убивать и начнут искать кого выебать, тогда вспомнят, что куда-то делись эти мальчишки, а сейчас мальчикам, собакам, и женщинам лучше сидеть в каменном колодце, и молиться. Другие решали судьбу мира в котором всё равно они хозяева, даже если за это их убьют, а мальчики прижались друг к другу в своём каменном кувшине, и слушали симфонию чужой им битвы.

Лореляйн примостился на плече Симки и заснул, а бой продолжался до рассвета. Потом стало тихо, и где-то наверху над их каменным колодцем ветер трепал зацепившийся за ветку арчи кусок полотнища знамени, разорванного прямым попаданием фугасного снаряда в штабной блиндаж, а чьё это было знамя юноши не интересовались. Горы жадно пили тишину; развороченные окопы, полусгоревший лес, разбитые снарядами камни, отдыхали от ярости страшного сражения, прокатившегося сошедшим с ума великанским утюгом. Юноши крепко спали, прильнув друг к другу.

Симка и Лореляйн проснулись ещё при свете заходящего солнца, проспав почти весь день, они полежали обнявшись, и ещё какое-то время им не хотелось расставаться с успокаивающем теплом друг друга, и они оба делали вид что спят. Потом они стали умываться стекавшими внизу стены их колодца каплями, сочившейся кристальной воды, прямо из щели в гладком камне, потом пожевали припасённую Лореляйн колбасу, и запили опять той же самой росой камня, которая была такого же прозрачного и чистого холодного вкуса, какой она была и на взгляд: — это была самая лучшая вода в мире. Но эта фляжка прозрачного горного напитка напитков была последней точкой в случайном счастье этих мальчиков.

Они дождались ночи, и вышли из своего убежища. Перешли через близкий хребет и стали спускаться вниз, к окопам. Им нужно было увидеть, что там произошло, и что из всего этого получилось. В окопах никого не было, кроме темнеющих кучами грязного тряпья неприятно пахнущих грязью убитых… В наступившей темноте запекшейся крови на них видно не было, но всё равно — зрелище это было страшное. Симку постоянно тошнило, а Лореляйн почему-то и к убитым, и к крови, относился совершенно равнодушно. Зато когда в немецких окопах он внезапно наткнулся на мёртвого Фогеля, он испугался и некоторое время сидел на бруствере, и не мог идти дальше. Симка понял, что его друг боится вдруг вот так же наткнуться на распростёртое в крови и блевотине, исползавшееся в последних попытках удержать в себе жизнь, тело своего любимого мужчины. Он сел рядом с мальчиком, прижал его к себе, обнял и поцеловал мальчика в щёку, почти под мочку уха. Лореляйн дёрнулся от него в сторону и посмотрел на своего друга странным взглядом, в это мгновение оба они открывали вдруг в себе совершено неожиданный мир, невидимо существовавший в них обоих…