— Конечно, я и говорю, сидела себе в коробке с бантом, пришел богатенький Буратино и решил — беру. Ты вот говоришь — седой. Так они как раз куколок и любят, оно для них самое то, что надо.

У меня вдруг свело желудок, то ли от розовенького кусочка, то ли от Люшкиных слов.

Неужели Аристарх-как-там-его действительно решил брать? Иначе как объяснить то, что он дважды или трижды заявлялся ко мне на следующей неделе. На недокормленную я уж точно никак не походила, да и он не был похож на доброго самаритянина, так что, кажется, самые ужасные Люшкины предположения начинали сбываться.

Гость приходил, минут пять беседовал со мной ни о чем, затем с величественным видом открывал принесенную с собой газету и с умным видом ее просматривал. Ему что, больше негде этим заниматься? Затем он уходил, а я хваталась за полотенце. Вот у Полковника всю жизнь в ванной стоял одеколон "Тройной", других он не признавал. А тут ходят, пахнут фиг знает чем… И я принималась работать ветродуем с удвоенной силой.

В понедельник я начала свою трудовую жизнь. "Не нужно так суетиться" — сказала мне Светлана после того, как об меня в очередной раз едва не споткнулся мастер. Да-да, я прекрасно запомнила, что должна быть как бы невидимой, но я в таком качестве… Поэтому невидимка сидела в засаде, чувствуя себя охотником на дикого носорога, а на самом деле просто ждала момента, когда сможет убрать остатки чьего-нибудь скальпа так незаметно, будто они испарились сами собой. И всё равно мне работа нравилась, хотя бы потому что я была не дома. Туда в любой момент могли нагрянуть гости. И вообще, если бы было можно, я с удовольствием поселилась бы прямо в салоне, вот только Георга прихватила.

На Люшку известие о моих трудовых подвигах не произвело никакого впечатления. Еще бы, теперь её интересовали совершенно другие события. Она приходила ко мне, нет, правильнее сказать навещала меня с таким видом, с каким люди приходят к тяжелобольному человеку: они пытаются развлечь его, а сами каждую минуту приглядываются — а не появился ли новый ужасный симптом. Дело дошло до того, что я тоже начала к себе присматриваться — может, у меня выросли огромные уши или прорезался третий глаз, ну должно было со мной произойти что-то такое, что могло объяснить странное поведение этого ненормального господина?

Он тоже, похоже, присматривался — приезжал, усаживался на кухне (а где же ещё), вроде как пил кофе, читал, а сам присматривался. То есть иногда бросал на меня взгляд из-за газеты. При этом Аскольд время от времени что-то рассказывал про Лондон, Париж и другие города мира. Голос у него был красивый и говорил он красиво. Я вообще не понимала как он, такой умный может тратить на меня время. То есть он вроде как что-то решал, только чего там решать-то?

Сама не знаю почему, мне это дело напомнило покупку, к примеру, пальто. Время от времени Полковник давал Бабтоне денег на "приобретение добротной вещи" для меня. Бабтоня, по его мнению, должна была проследить за дурой-девчонкой, ни на что путное не способной. Конечно, уж сама Бабтоня так не считала, но подходила к доверенному ей делу крайне ответственно — мы обходили десяток магазинов в поисках подходящей цены и качества. Присматривала-то в основном Бабтоня, время от времени тревожно спрашивая: "Ну что? Это, да? Берем"? Я брать не хотела. Ну кто в нашем классе ходил в пальто? Разве что всем известный конь. Я хотела куртку. "Но Он же сказал "пальто" — взывала к моему здравому смыслу Бабтоня. То есть на нее давил груз ответственности. И лишь только когда я твердо говорила, что пусть любое куплено пальто сам Полковник и носит, она сдавалась. Ну так вот, даже присмотренную наконец куртку мы не покупали сразу. Бабтоня вздыхала, предлагала "подумать" и мы ни с чем шли домой. И только когда она окончательно убеждалась, что и на второй и на третий день выбранная вещь выглядела точно так же как и в первый, эпохальное событие свершалось. И так было всегда.

И вот теперь вроде как на меня смотрели и думали — подойдёт не подойдёт…, приду-ка я завтра… И даже вид у господина покупателя был вроде кисловатый, видать, моё качество вызывало у него какие-то сомнения.

Во время одного из визитов на огонёк занесло Лёвчика. Вот не ходил, не ходил, а тут нате вам, заявился. Акакий Акакиевич воззрился на несчастного немигающим взглядом сытого удава, который сейчас есть не станет — у него эти кролики вот уже где сидят — но на потом он прикидывает — с какого конца будет удобнее это слопать?

Лёвчик под таким вот взглядом заметно покраснел, вспотел, засопел и сказал оскорблённым тоном:

— Я, Ксения, к тебе потом зайду.

Я его прекрасно поняла: потом, это когда здесь не будет этого козла. То есть нет, не знаю откуда в моей голове взялся козел… В общем, я взглянула на гостя испуганно, уж не подслушал ли он мои крамольные мысли. Лёвчик удалился, хлопнув всеми, какими только можно дверями. А мой дорогой гость даже не снизошел до вопроса, кто это, мол, такой. Вот так.

Нет, все, решительно все трусливо покидали поля боя, оставляя меня один на один с превосходящими силами противника. Лёвчик — ушел, хотя и очень громко. Георг прячется где-то в светёлке, талантливо изображая, будто его здесь нет, и никогда не было. Полковник… От него вообще нет ни слуху ни духу. А что если Этот держит его… в темнице… Зачем?! — несколько визгливо осведомилась ехидна. Причём осведомилась так громко и явственно, что я вздрогнула и чуть не уронила новые очки.

— Тебе холодно? — снисходительно спросил мм… Арнольд. Когда он успел перейти на "ты"? Я энергично замотала головой и снова попыталась уронить очки.

— Тебе нужно носить линзы, это очень удобно. И тогда ничто уже не испортит твое очаровательное личико…

В первую секунду мне показалось, что я ослышалась, во вторую — что мне плеснули в лицо кипятком. Что он тут такое несёт! Ещё и издевается…

Ап… Ан… Аскольд наслаждался моим невменяемым состоянием. Я хоть ничего и не видела, но знала это абсолютно точно. И я его за это ненавидела, вот честное слово.

Платок! Я дернулась так, будто сквозь меня пропустили тысячу вольт. Как только за моим гостем закроется дверь, я буду мучиться — опять не вернула ценную вещь. И я кинулась за платком, кажется, слегка напугав при этом его владельца.

— Вот, это ваше. — Я положила аккуратно сложенный квадратик на стол.

— Что это?

Ей богу, Арчибальд растерялся.

— Ну как же, ваш платок. Я его постирала. Спасибо. — Я уже начала жалеть, что затеяла этот разговор. Вот и Арчибальд смотрит на меня как на ненормальную.

— Да выкинь ты его, было бы о чём говорить.

Гость поднялся и пошел к двери, даже не притронувшись к своей вещичке. Выкинь… Вот сам бы и выкидывал.

Оставшись, наконец, одна, я который раз с удивлением подумала, что он пробыл у меня каких-то десять-пятнадцать минут. Не может быть! Но куранты величественно отбили положенное количество ударов, всем своим видом говоря, что уж они-то никогда не ошибаются. А я думала, что прошла целая вечность, ну лет десять точно. И что теперь делать с этой штуковиной? Выкидывать было все-таки жалко и немного… боязно. Короче, я взяла платок почему-то за самый уголочек и понесла его в шкаф, а куда же еще, и засунула в туфлю…

Да уж, странные у меня набираются трофеи, хорошо бы на этом положить моей коллекции конец. И нужно будет заказать себе еще одну пару очков — такие, чтобы в пол-лица и в самой страшной оправе.

Потом явилась дежурная сестра-сиделка, то есть Люшка. Видимо, по запаху съестного она безошибочно определяла нужный момент.

— Ну чё? — с порога заорала она. — Чё он сегодня делал? Опять ничего?! И не лез?! Может, он импотент? Ну он хоть чё-нибудь говорил?

"Чё-нибудь" он говорил, но я совершенно не могла воспроизвести чё именно, что-то про поездку на…, нет, хоть убей, не помню…

— Да так, — пожала плечами я, — про то, что линзы удобнее очков.